Мирча Элиаде - Серампорские ночи
— Чудо, а не ночи! — воскликнул я в тщетной попытке выпутаться из сетей его взгляда.
— В самом деле, таких ночей, как в Бенгале, нет нигде, — произнес он задумчиво. — Но если с вами ездит Ванманен, то знай, что его в Серампоре привлекает кое-что иное… Аперитивы вашего хозяина!
Он рассмеялся, словно хотел уверить меня, что отпустил замечательную остроту. Впрочем, все подшучивали таким образом над Ванманеном, потому что его слабость к спиртному была известна всей Калькутте, то есть кругам ученых, снобов и миллионеров, которые он равно посещал без всякой предубежденности.
На этих словах мы расстались, и, встретясь с Ванманеном в библиотеке на Парк-стрит, я первым делом пересказал ему свой разговор с Суреном Бозе. Не понимаю, почему меня так обрадовало, что Бадж, который хвастал своим давним знакомством с этим известным профессором, принял за него какого-то бедного бенгальского крестьянина. Ванманен тоже развеселился. Снял трубку, позвонил Баджу в офис и все ему передал, добавив от себя несколько колкостей, причем называл его, по примеру Бозе, не иначе, как «старина Бадж». Но Бадж был, вероятно, в тот день не в духе, потому что, выслушав его ответ, Ванманен, по инерции улыбаясь, положил трубку.
— Упирается, говорит, что это был Бозе, — сообщил мне. — Говорит, что видел его, как я тебя сейчас. И еще что ему, в сущности, нет дела, был или не был Бозе в Серампоре. И он не понимает, почему это так интересует библиотекаря одного азиатского общества…
— А также одного очень серьезного студента, — дополнил я, поднимаясь, чтобы идти в читальный зал.
— Да, он прав, какое нам дело, — подвел итог Ванманен. — И я скажу ему об этом лично, когда увижу.
Они увиделись с Баджем в тот же вечер в клубе, где иногда ужинали в большой компании снобов и финансовых воротил. Но я так и не узнал, коснулись они этого вопроса или нет. Когда несколько дней спустя мы снова собрались в Серампор, по дороге у нас было достаточно предметов для обсуждения. Ванманен, например, пытался убедить Богданова, что буддизм как доктрину не так-то легко опровергнуть и что, во всяком случае, он, как ученый, не взялся бы судить о чужой религии с позиций миссионера. При слове «миссионер» Богданов взвился. Этот спор они вели с передышками уже лет пять.
— У нас, православных, миссионеров нет, — отрезал он. — Образ мыслей миссионера мне неизвестен. Это ваши затеи, протестантские.
И обернулся ко мне, рассчитывая на поддержку. Но Ванманен не сдался.
— Во-первых, я протестант только наполовину, по отцу, — уточнил он. — Наполовину — католик. Правда, насколько мне известно, у католиков тоже принято миссионерство, уже много столетий… Что скажет наш юноша?
Последний вопрос предназначался мне. Конечно, они были оба по-своему правы, но кончить спор так легко не удалось. Ванманен поставил перед собой цель написать учебник по буддизму для широкого читателя и в дискуссиях с Богдановым пытался нащупать самые простые и точные формулировки. В который раз он втолковывал ему свою интерпретацию «закона двенадцати причин», а машина тем временем везла нас в Серампор. Вдруг Ванманен осекся и сделал шоферу знак притормозить. Впереди нас, метрах в десяти, по обочине шоссе быстрым шагом шел какой-то бенгалец. Не знаю, что показалось Ванманену таким примечательным в этом факте. Еще толком не стемнело, и городок был довольно близко. Правда, бенгалец направлялся к лесу, разве что это насторожило Ванманена. В самом деле, когда машина поравнялась с прохожим, мы все повернули головы и узнали Сурена Бозе. Он шел размашисто, с высоко поднятой головой, и три прочерченные шафраном борозды на лбу были отчетливо видны. Мне даже почудилось, что он на миг скользнул по нам взглядом, никого не узнав. Во всяком случае, не выказал никакого волнения от неожиданной встречи с тремя знакомыми европейцами. И, не сбившись с шага, решительной походкой продолжал свой путь.
— Значит, Бадж все-таки не ошибся, — сказал Ванманен, когда машина снова набрала скорость. — Дело нечистое с этим Суреном Бозе.
Мы еще раз обернулись и увидели, как тот входит в лес. Несколько сот метров — и мы тоже свернули с шоссе налево, к бунгало. В тот вечер за ужином мы не преминули обсудить это происшествие, но только втроем — Бадж остался в Калькутте. Как обычно, сразу по приезде мы распорядились насчет ужина и отправились гулять вокруг пруда. Был канун полнолуния. Лес, курящийся невидимыми испарениями, сразу забрал нас дурманом благовоний — тем крепче, чем дальше мы углублялись в пальмовые заросли. То ли странная встреча с Суреном Бозе, то ли волшебство лунного воздуха подействовали на нас, но мы впали в возбуждение, граничащее со страхом. Тишина стала теперь пугающей, все замерло под чарами луны, и стоило шелохнуться ветке, как мы дружно вздрагивали, точно нарушалось что-то в торжественной незыблемости пейзажа.
— Как не потерять рассудок в такую ночь, — шепотом сказал Богданов. — Она слишком хороша, чтобы в ней не таился грех. Человеку не должно знать такой красоты иначе, как в раю. На земле — это дьявольское прельщение… — И добавил как бы про себя: — Тем более на земле индийской.
Мы промолчали. Не хотелось ни говорить, ни думать. Сейчас все было возможно, любое чародейство, сейчас ничто не могло удивить. И когда Ванманен остановил нас, указав рукой на воду, мы были готовы к любому чуду. Осторожно подошли мы к берегу и увидели, как нескончаемые ряды раков выползают из озера и тяжело тащатся по земле, держась друг за дружкой, к вывернутым корням недавно упавшей пальмы.
— Это они так перед полнолунием, — просветил нас Богданов.
III
Несколько часов спустя, вскоре после полуночи, мы собрались в Калькутту. Ужин прошел под знаком меланхолии: Богданов вспомнил, что скоро будет двенадцать лет, как он не ступал на родную землю, а вообще в Азии он уже двадцать два года. Ванманен, напротив, нисколько не страдал от ностальгии и давно примирился с мыслью, что смерть найдет его здесь, в стране, где он провел две трети жизни. Мне нечего было сказать по существу вопроса — я был гораздо моложе их и обретался в Индии каких-нибудь два года.
— Погоди, еще хлебнешь, — сказал мне Богданов.
Но когда мы садились в машину, Богданов забыл про свою ностальгию. И немудрено: трудно было противостоять красоте этой ночи, когда отступало все земное, все личное. Даже шофера, кажется, пробрало. Ванманен напомнил ему, чтобы не очень гнал, и мы отправились.
Как обычно, ехали с зажженными фарами, хотя светила луна. В машине я сразу одолжился у Богданова сигаретой — он специально заказывал их в Адене, признавая только египетский табак. Я курил, Ванманен развивал — не знаю уж в который раз — теорию о том, как следует вести себя с умными женщинами. Время от времени приходилось, конечно, поддакивать, но думал я о другом. Что-то не то происходило с пейзажем, как будто мы сбились с пути. В самом деле, нам давно уже пора было выехать на шоссе, но дорога длилась, постепенно видоизменяясь. Вот я на секунду закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться, а когда открыл, местность было не узнать. Словно мы оказались где-то совсем в другом конце Бенгала, так странно выглядело все вокруг.
— Да где же мы сейчас находимся? — в волнении перебил я Ванманена.
Мои товарищи с не меньшим, чем я, удивлением взглянули на вековые деревья, вставшие по обе стороны дороги.
— По-моему, мы заблудились, — сказал Богданов неожиданно дрогнувшим голосом.
Шофер гнал вперед с подозрительной невозмутимостью. Ванманен окликнул его и спросил на хинди, уж не ошибся ли он дорогой.
— Ошибиться никак невозможно, — отвечал шофер, не оборачиваясь. — От сахиба Баджа другой нету…
Его ответ нас не успокоил. Мы и сами прекрасно знали, что другой дороги, которая вела бы к шоссе, нет. По крайней мере раз тридцать мы проделывали этот путь, но сейчас окрестности были точно не те. В полной растерянности смотрели мы в окна, и у нас сиротливо сжималось сердце от вида этих незнакомых деревьев, все теснее, все зловещее сплетавших над нами ветви — как силки, как ловушку.
— Наддай! — нервничая, приказал Ванманен шоферу.
Фары зажглись ярче, и мы дружно качнулись вперед, пытаясь как можно дальше проникнуть взглядом в темноту, угадать приближение шоссе. Однако впереди, сколько хватало глаз, тянулась все та же и та же бесконечная незнакомая дорога.
— Лучше вернуться! — решил Богданов. — Езды от бунгало до шоссе пять-шесть минут, а мы едем уже полчаса.
— Поворачивай! — велел Ванманен шоферу.
Тот выбрал место, где можно было развернуться, и без единого слова поехал назад.
— Он пьян, — вполголоса обронил Ванманен.
И хотя говорил он тихо и к тому же по-английски, шофер совершенно впопад тут же откликнулся на хинди:
— В жизни ни капли в рот не брал, сахиб!
