Алексей Шаманов - Заарин
— А дальше? — спросил Стас.
— Все.
— Прикольно, Артем, молодец! — похвалила Джина, хотя Артему было абсолютно не ясно, действительно ли ей «прикольно» и он «молодец», либо все ровно наоборот, стишок — отстой, а он — придурок.
Разве можно было понять, что на самом деле скрывается за этой чуть насмешливой улыбкой, за врожденным прищуром раскосых карих глаз? Тем паче для европейца мимика азиата загадка. Впрочем, Евгения Лунева, для друзей Джина, буряткой была лишь по матери, которая родилась на Ольхоне. Именно эту азиатскую половинку девушки Артем Беликов, ее одноклассник, обожал и одновременно не понимал совершенно. Может, поэтому и обожал?
Девушка почти не красилась. О таких, как она, говорят: хорошенькая, но добавь чуть яркости макияжа да фирменных тряпок, назвали бы красивой…
— «Камеди-клаб» меньше смотри, — посоветовал другой одноклассник Артема Стас Кузнечихин, покидая салон внедорожника. — Если ты стишки вроде того, что прочел, на творческий конкурс отправишь, не видать тебе вызова на экзамены. В Литинституте дяди серьезные сидят, им твои хохмочки — что черту ладан.
Джина усмехнулась:
— Тебя послушать, так там дом престарелых без чувства юмора.
— Зато с застарелым геморроем и болезнью Альцгеймера.
— Перестань, Стас, там преподают нормальные люди, и даже неплохие поэты среди них попадаются, — заступился за профессуру Артем.
Они стояли на заасфальтированной школьной стоянке, теперь полупустой по случаю летних каникул. Среди десятка учительских машин Артем разглядел темно-синий «фольксваген» завуча Нины Павловны, ради встречи с которой друзья и заехали в школу.
Автостоянка находилась с правого торца корпуса лицея, с задней стороны которого сразу за спортивной площадкой на месте недавно вырубленного старого осинника высился теперь двухметровый забор из рифленого железа, огораживающий стройку. Учащихся становилось все больше, давно назрела необходимость в новом корпусе, и в этом году руководство наконец изыскало средства на его строительство.
Еще лет пять назад лицей был обычной средней школой деревни Хандабай, теперь пригорода Иркутска, до центра которого на рейсовом автобусе можно было добраться за сорок минут.
Давным-давно, еще до октябрьского переворота 1917-го, здесь был бурятский улус, но по какой-то давно забытой причине жители вдруг разом покинули его, и свободное место со временем заселили русские переселенцы, сохранив за новой деревней старое название.
Хандабай — удобно расположенное и благодатное место вдалеке от промышленных предприятий, с чистой речкой Олхой, правым притоком Иркута, с тайгой, подступающей к самой околице. Все это сыграло свою роль, и в километре от него уже вырос коттеджный поселок с тем же названием, а чуть поодаль, выше по течению Олхи, строился новый.
В загородные дома въезжали семьи среднего, а чаще высокого достатка. Их дети стали посещать деревенскую школу. Ее отремонтировали, переоборудовали, и очень скоро она превратилась в престижное учебное заведение. Само собой, и деревенские дети продолжали учиться в лицее, и отношения в классах строились не по имущественному признаку, хотя, конечно, полностью отрицать его влияние было бы глупо.
Джина, например, родилась в Хандабае, и родители ее, сколько она помнила, работали на иркутской мебельной фабрике, мать технологом, отец рабочим-станочником. Семья не бедствовала, но и не жировала, особенно в теперешние после-кризисные времена.
Стас Кузнечихин был сыном режиссера Иркутской студии кинохроники, который с очередного гонорара взял участок и начал строительство, но грянул кризис, будь он неладен, кинопроизводство зачахло, и двухэтажный коттедж так и не был до конца отделан. Второй этаж уже два года оставался нежилым. Впрочем, в оконных проемах стояли остекленные рамы, черновые полы были застелены. Стас давно поднял наверх диван с компьютером и был теперь единственным владельцем целого этажа. Недоделки не смущали ни его самого, ни его друзей, которые, минуя нижний этаж, ходили в гости напрямую из сада по приставной лестнице.
По-настоящему состоятельная семья была только у Артема Беликова. Компания, совладельцем которой являлся его отец, занималась нефтью и нефтепродуктами, ей принадлежала в том числе треть автозаправочных станций города.
Артем вырос нормальным парнем, папиным капиталом не кичился, но впадал порой в другую крайность. Он был идеалист, искренне полагавший, что в нищей стране богатым быть попросту неприлично. Впрочем, от подаренного на совершеннолетие внедорожника не отказался. С детства знал, что машина не роскошь, а средство передвижения.
Вдобавок ко всему Артем писал стихи и по окончании лицея, а учиться оставалось еще год, предполагал поступить в Литинститут на бюджетное отделение, переселиться в Москву и, живя на гонорары и стипендию, полностью отказаться от папиных дотаций. Насколько этот план нереален, он покуда не представлял…
А ребята между тем продвигались к центральному входу.
— Я, Тема, не совсем понимаю, зачем нам эти справки? — поинтересовался Стас.
— На заправке сказали, что, раз вам с Джиной нет восемнадцати, на работу вас без справок из лицея не возьмут.
— Ни фига себе. — Стас усмехнулся. — Сказал бы отцу, без всяких проблем бы нас приняли!
— Мы не на отцовскую заправку устраиваемся.
— Почему? — удивился Стас.
— По кочану! — вступила Джина. — Тебе-то, Стас, какая разница?
Асфальт перед входом мел метлой с длинной ручкой, скажем так, нетипичный дворник. Высокий блондин в строгом выглаженном костюме, при галстуке подметал школьный двор с выражением лица сосредоточенным и серьезным, словно занимался бог весть каким важным делом. Словом, будучи своеобразной визитной карточкой лицея, зрелище он представлял диковинное — для тех, конечно, кто видел его впервые.
— Доброе утро, Валентин Петрович! — поздоровались ребята, проходя мимо.
Дворник, продолжая мести, с достоинством кивнул и ничего не ответил, что ребят нисколько не удивило.
— А ведь ему всего тридцать шесть лет, симпатичный… — вздохнула Джина, входя в вестибюль, и запричитала вдруг: — Бедный, бедный Валентин Петрович…
— Не стоит его жалеть, — возразил Артем, — все могло сложиться для него много хуже.
Артем был прав, в недавнем прошлом учитель истории Валентин Петрович Вереникин вполне мог сделаться бомжем и умереть под забором или, в лучшем случае, стать вечным обитателем психушки.
В школу он попал сразу после Иркутского педагогического. Как молодой специалист получил однокомнатную квартиру с отдельным входом в здании школы.
Будучи мужчиной привлекательным, женский пол не игнорировал, около года ухаживал за юной мадемуазель, учителем французского, и марш Мендельсона уже звучал в его снах…
Преподавал он вполне профессионально и не без энтузиазма. Создал кружок юных археологов, и однажды на летних каникулах под его руководством ребята раскопали стоянку древних людей времен позднего неолита. Это он так считал. На деле доисторическая стоянка оказалась свалкой бытового мусора, оставленного после пикника конца XX века. Этот скорбный для учителя факт был установлен по найденным среди бараньих костей осколкам зеленого бутылочного стекла и полуобгоревшей коробке из-под презервативов производства КНР. Радиоизотопный анализ даже и не проводили. Вызванные археологи попросту посмеялись над учителем-энтузиастом. Бедный, бедный барашек…
В те же примерно сроки юная мадемуазель, за которой ухаживал Валентин Петрович, скоропостижно выскочила замуж за грубого и бесперспективного учителя физкультуры, а спустя положенное время родила прелестное дитя с голубыми глазами.
Беда пришла неожиданно для всех через некоторое время после вышеописанных событий. Тридцатилетний учитель истории однажды просто не пришел на урок и в тот же день был обнаружен в собственной квартире. Он лежал на кровати, тупо смотрел в потолок и абсолютно ни на что не реагировал. И главное — молчал. Ни оправданий, ни объяснений, с тех самых пор никто не услышал от него вообще ни единого слова. Учитель истории смолк.
После тщетных попыток привести его в чувство вызвали «скорую».
Из больницы Валентин Петрович вернулся через несколько месяцев. Лечение прошло успешно. Был он спокоен, уравновешен, опасности для окружающих не представлял, но полностью утратил дар речи. Понимал, впрочем, все, что ему говорили.
С диагнозом «моторная афазия» работать с детьми по-прежнему он, конечно же, не мог. Валентина Петровича пожалели — оформили дворником, квартиру оставили, и он безропотно приступил к выполнению новых своих обязанностей, впрочем продолжая считать себя учителем истории.
Между тем ребята вошли в кабинет Нины Павловны, завуча, а Валентин Петрович с метлой на плече направился на стройплощадку. Следить за порядком на территории лицея он считал своей прямой обязанностью.
