Елена Чудинова - Декабрь без Рождества
— Не мал ли периметр? — Пестель разложил карту на столе.
— Кондрат считает, дальше пойдет само. — Поджио из-за плеча Пестеля заглянул в карту. — Искомые дома отмечены значками.
— Петербург — не Москва, — Пестель принялся считать значки, тыкая в них карандашиком. — Я б еще расширил. Все ли проверено, в дома эти наверное можно заранее завезти необходимое?
— В коих комнатенка снята, в коих подвалец под склад.
— Влетит в копеечку, хотелось бы знать, кому придется развязывать кошелек? — Пестель, слишком резко распрямившийся, недовольно крякнул и схватился за поясницу.
— А, плевать, можно в долг набрать!
— Отдавать придется, — Пестель все тер с недовольным видом спину.
— Отдавать? Когда? — Поджио рассмеялся. — После всего?
— И то верно, — Пестель не засмеялся. Смеялся он вообще довольно редко, разве что желая выказать к чему-либо свое ироническое отношение. Весельчак Поджио не был ему приятен. Но Павел Иванович был решительно убежден, что чувства не должны мешать делу, во всяком случае, до поры. — Не странно ль, Александр Викторович, мы, двое, лютеранин и католик, сейчас говорим о грядущем дне огромной православной Империи. И наше слово вправду играет непоследнюю роль в ее судьбе. Парадокс.
Взамен последнего, не вполне русского слова, Пестель, видимо затруднился подобрать подходящее. Но за собою, в отличие от других, он подобных просчетов не примечал.
— Не вижу парадокса, поелику тот же Кондрат не больший православный, чем вы. — Поджио оживился: Пестель коснулся интересовавшего его вероисповедательного вопроса. — А я давно уже не католик. Католическая церковь извергает из себя масонов.
— Православная также, — Пестель поднял бровь. Ему поворот разговора не был интересен.
— О, нет, не так, ей надобны особые разбирательства в каждом случае. Переступающий же порог ложи католик тем самым вступает в область церковного проклятия.
— Все это пустое, — прервал Пестель нетерпеливо. — Когда случится предначертанное… Помните наш прошлогодний разговор?[7]
Поджио передернул плечами: разговор он помнил куда лучше, чем хотелось бы самому.
— Тогда мы насчитали тринадцать членов императорской фамилии, подлежащих истреблению. Но сие было так, приблизительное число. Теперь же список окончателен и выверен самым тщательным образом.
— Сколько в нем человек? — у Поджио вдруг пересохло во рту.
— Тридцать семь, — Пестель пристально взглянул на Поджио. — Мы учтем ошибки французов. Никакого Ребенка Чудо[8] не случится. Мы спасем страну от ужаса междоусобной войны, в кою она будет втянута, если хоть одна капля крови Романовых не изойдет в землю! Но я не к тому. Вот, что я решился сделать после. Я стану схимником, уйду в глубокий затвор.
Поджио не стал выяснять, намерен ли Пестель уйти в затвор прямо лютеранином. Идея затвора как-то слишком спорила с нешуточной борьбой за званье верхнего диктатора,[9] которую вел Павел Иванович.
— Относительно намеченных домов произведены все нужные расчеты, — воротился он к карте. — У Кондрата есть один инженер, оный и дальше станет заниматься этим делом.
— Надежный ли человек? — осведомился Пестель. — Кто за него поручился?
— Более чем надежный, — хмыкнул Поджио. — За него поручились семейные обстоятельства.
— В котором смысле семейные обстоятельства? — Пестель нахмурился, подозревая какую-нибудь шутку.
— Отец его был в одной ложе не то с отцом Кондрата, не то с кем-то еще из близких родных.
— Так что из того? Мало ль кто с кем был в одной ложе, тем паче в отцах.
— Э, погодите! В ложе его отец был еще с юных лет, сам из хорошего семейства самых высоких посвящений, хотя, кажется, не в кровной родне. Да, не в кровной, он приходился пасынком Начальнику Шатра. И вдруг, ни с того ни с сего, юноша сей пропал из Москвы, где проживал в родительском дому, и вести дал о себе только через полгода. Бывает всяко, тем паче доводилось отцу Кондрата слышать, что отчим интриговал противу юноши в рассуждении наследства. Почти десять лет сей молодой человек не появлялся в столицах, пребывая, кажется, в Крыму. После наконец воротился и зажил на широкую ногу в Москве. Женился, понятное дело, переехал из Москвы в столицу. Сын его, о коем речь, родился при Павле Петровиче.
— К чему столь подробное куррикулюм витэ? — нетерпеливо поинтересовался Пестель, презрительно напирая на латинские слова.
— Терпение! Не враз выяснилось одно обстоятельство, к тому ж и война грянула, все спуталось. А уж после войны начало проясняться. Помещик этот, не служивший, ни в Москве, ни в Петербурге не возобновил членства в ложе. Довольно нагло для уснувшего брата — жить у всех на виду.
— Ну, думается ему вскоре разъяснили глубину заблуждений.
— Сперва хотели объяснить. Но было решено, что много лучше разъяснить отеческие заблуждения и их последствия сыну.
— Вот оно что. И в какую тот вступил ложу?
— Не припомню сейчас, но не суть важно. Важно то, что сей — должник и не станет требовать отчета в поручениях, пусть и весьма щекотливого свойства.
— Как его звать?
— Сирин Алексей. — Поджио сощурил глаза и немного помолчал, словно раздумывал, прибавлять ли к своим словам нечто более важное. — Сказать кстати, молодчик весьма высоко женился. Молодая его супруга при Императрице.
— При которой? При матери?
— Нет, не при вдовице. При Елизавете Алексеевне.
— И сей час она… в Таганроге?
— Да, — Поджио вновь усмехнулся. — Таганрог городишко маленький, и от постороннего человека тирана легко оберечь. Тут их расчеты верны. Так же, впрочем, как верны были расчеты с тайным объездом больших путей. Да только кто помешает любящему мужу прибыть на почтовых, на денек, навестить жену? Зря Рылеев интересничает. Не столь уж трудно вычислить, кому выпало предназначение.
— У меня не было достаточных сведений для сей арифметики, — сухо произнес Пестель.
Поджио ощутил, как на лбу выступает обильная испарина. Как можно было допустить такую нелепую, такую непростительную глупость?! Сам, по доброй воле, не будучи никем притянут за язык, он только что выболтал секрет, коим вовсе не пытался делиться с кем бы то ни было, а в особенности с Пестелем. Как такое получилось? Не человек, а крючок какой-то. И на чем прицепился? Всего-то хотелось сбить с Пестеля спесь, когда тот засомневался, что де расчеты неверны. Вот и сказал, что в деле есть свой инженер. А дошло и до имени, и до жены. Насчет домов-то пустяк, а вот второе… Ох, неладно! А третье неладно будет, коли собеседник поймет, что он растерялся теперь.
Поджио полез было за носовым платком, но тут же одернул себя: неизвестно, приметил ли собеседник пот, а пойдешь вытираться, так наверное приметит. В комнате-то, как назло, холодно.
— Вы говорите, Павел Иванович, верны их расчеты? — торопливо спросил он, чтобы отвлечь внимание. — Но кого, кроме самого тирана, вы включаете в сие местоимение?
— Хотел бы я знать… — Пестель заметно помрачнел, хотя и до того не глядел жизнерадостным. — Сказать по чести, я вообще не могу взять в толк, кто может его оберегать в этой стране. Уж, коль скоро мы сегодня вспомнили о католицизме, так в католической стране я ни на мгновенье бы не усомнился о том, кто удерживает трон.
— Иезуиты? — понимающе согласился Поджио. — Вы бы подумали об иезуитах?
— Само напрашивается, не так ли? Но у нас-то откуда взяться деятельным теократам, да чтоб не уступали каменщикам по обустройству тайной организации? Такое немыслимо. Но кто ж тогда постарался, чтобы Михайлу Орлова изобличили и, вот зловещая жестокость произвола, перевели в армию?
— Да кто-нибудь из чиновников полицейских — получил донос да решил дать делу ход.
— Да где ж вы сыщете такого чиновника, чтобы, разбирая донос с мест, не наткнулся на родню, добрых знакомцев, братьев по ложе? — Пестель кинически усмехнулся. — Чем выше поднимается донос, тем безопаснее. Понятно, не каждый из тех, кто покрывает нас, хочет жить при народовластии. Да только девять человек из десяти не верят, что мы предпримем хоть какие-то действия. Как же можно — взять да арестовать доброго знакомца, который интересничал в приятельском кругу? Помните, о девятнадцатом годе тиран Министерство полиции разогнал? Можно подумать, что-то от сего изменилось. Как продолжали дела под сукно совать, так и суют. Ареста Орлова не должно было случиться, по всему не должно! Кто же нам препятствует? Сам-то тиран, понятно, все время вставляет нам палки в колеса! Как долго он препятствовал моему производству в чин! О, сей ужас самодержавия, яростного зловластья, сколь счастливы будут избавленные от него потомки! А мне ведь так необходимо нужно было получить полк, чтобы по первому сигналу поднять его в сторону столицы!
Поджио сочувственно кивнул. Уж четыре года, как в члены Южного общества перестали принимать штатских, а военные с утроенным раченьем принялись добиваться должностей руководящих. По началу восстания в столице «фланги» общества должны были двинуться на Санкт-Петербург.
