Наталия Ломовская - Лик избавителя
От платформы тянулись тросы, Стася запрокинула голову, и тут же темнота, затаившаяся в углу за ее спиной, по-кошачьи прыгнула к ней, схватила за горло, затянула петлю – мягко, неуклонно, неотвратимо.
«По крайней мере, я попыталась», – подумала Стася, когда мягкая петля ослабла и темнота разомкнулась. Ей показалось, что она снова попала в погреб. Но нет. Стася очнулась в незнакомой комнате. Она лежала на диване, напротив окна. В окно лился свет. Только вот до свободы Стасе было все так же далеко – правая рука была пристегнута наручниками к какой-то трубе.
– Но кто напал на меня? Там ведь никого не было!
– Это я, – раздался голос.
Женский голос.
Сама женщина сидела в кресле-качалке у окна. Перед ней стоял столик с чайным прибором. Больше в комнате не было никакой мебели, только вдоль стен расставлены стулья. Женщина укуталась синим пледом до самого подбородка. Немудрено, что Стася ее не сразу заметила. Под ворсистым пледом очертания тела почти не видны. Лицо женщины в обрамлении золотых, сухих, пышных, как облако, волос казалось очень спокойным. Она посмотрела на Стасю приветливо, будто та зашла к ней вечерком на чашку чая.
– Здравствуй, девочка моя. Как ты себя чувствуешь?
– Отвратительно, – ответила Стася, решив, что для реверансов теперь не время. – Я всегда так себя чувствую, когда на мне наручники.
Женщина улыбнулась.
– Как мило! Что ж, я рада, что тебе не изменило чувство юмора. Впрочем, у твоей бабушки, скажем, совершенно не было чувства юмора. И ничего – прожила большую счастливую жизнь…
– Вы знаете Люсю? – перебила ее Стася.
– Знала. Знала, о ней нужно говорить в прошедшем времени. Ее больше нет, правда?
– Да, – согласилась Стася.
– Я почувствовала, – женщина начала раскачиваться вместе с креслом. Спокойствие покинуло ее лицо. Теперь она выглядела, как человек, испытывающий постоянную боль. – В тот же день. Сердце подсказало.
Стася хотела сказать женщине, что она могла бы не утруждать свое сердце такими не свойственными ему функциями. О кончине Людмилы Ковалевой писали в газетах, показали даже несколько телевизионных сюжетов… Но промолчала.
– Если она ушла, то королева теперь я.
В ее голосе послышалась вопросительная интонация. Она явно хотела, чтобы Стася с ней согласилась. И Стася кивнула. Пожалуйста, ей-то что! Королева, маршал Жуков, папа римский, хоть Наполеон!
Женщина хлопнула в ладоши.
– Превосходно! – заговорила она со злым торжеством в голосе. – Очень вовремя! Теперь, когда мне самой не так долго осталось жить, она уступила мне свою власть! Старая сука! Дрянь!
Она так сильно толкнула столик, что на нем жалобно зазвенела посуда и одна чашка упала с прощальным звоном.
– Глеб! – закричала женщина. На лице и шее у нее появились багровые пятна. – Глеб! Я пролила свой отвар! Принеси мне еще!
И через несколько секунд в комнате появилось третье лицо. Разумеется, тот самый злосчастный охранник, который увел Стасю «к Вагаеву на осмотр». Сейчас он выглядел иначе, нежели в клинике. Там он был уверенный в себе, улыбающийся, подтянутый парень. Дома же он ходил в женском махровом халате. Лица его Стася не могла видеть – Глеб не смотрел в ее сторону. Он не сводил глаз с чашки, которую держал в руках. Он шел очень медленно, шаркая по полу подошвами расхлябанных домашних туфель. Ложечка звенела о край чашки. Чем ближе Глеб подходил к женщине в кресле, тем громче она звенела.
– Сколько раз говорила тебе – вынимать ложку! – взвизгнула женщина. – И приносить чашку на блюдечке. На блюдечке! Дебил!
– Да, мама, – ответил Глеб. Он поднял голову, и Стася поразилась – какое же у него мутное и тупое лицо! – Тебе нужно что-нибудь еще?
– А ты не видишь? Принеси веник и тряпку, убери осколки, вытри пролитое! Все тебе нужно говорить! Дебил! Сам никогда не догадаешься! Отдохну ли я когда-нибудь!
– Да, мама.
Глеб повернулся и ушел, так же шаркая тапочками. Вернулся. Собрал в совок осколки чашки, вытер пол. Все это время Стася молчала, а женщина сверлила сына пристальным взглядом, словно ожидая промаха. Но убирал он, вероятно, вполне удовлетворительно, потому что на сей раз замечания не последовало.
– Теперь можешь идти, не мешайся тут. У нас с Настенькой серьезный разговор, – заявила наконец женщина, и Глеб посмотрел на Стасю, будто впервые в жизни ее увидел.
– Чего встал?! – крикнула на него женщина, и он поспешно ушел.
– Наградил бог сыночком, – пожаловалась она Стасе. – Дурак дураком, только что тряпку не сосет! Всю жизнь с ним мучаюсь! Вот помру я, что с ним станет?
Стася молчала. Она не знала, что станет с Глебом после смерти его матушки. Ей бы со своей участью разобраться!
– Ладно, давай вернемся к нашим делам, – продолжила женщина, отхлебнув из чашки. Поморщилась. Отвар, наверное, очень горький. – На чем мы остановились?
Стася запомнила, что остановились они на «старой суке», но упоминать об этом было как-то неловко.
– На том, что вы знали мою бабушку.
– О да! Твоя бабушка! Твоя бабушка была первостатейной стервой! Все поголовно считали ее белой и пушистой, а она виртуозно предавала людей, просто использовала их и выбрасывала! И знаешь, мне в ней это нравилось. Но ей не стоило проделывать этот фокус со мной! Змея! Предательница! Тварь!
– Слушайте, почему я должна вам верить? Может, вы вовсе и не знали Люсю! Может быть, вы все врете?
– Вот как? – переспросила странная женщина и снова завопила: – Глеб! Принеси альбом!
Глеб явился на зов с громадным фотоальбомом. Положил его на колени матери и удалился.
– Вот, вот, смотри, – лихорадочно листала она страницы. – Вот! Нашла!
Легко вспорхнув с отчаянно заскрипевшего кресла, женщина ткнула Стасе в лицо фотографию.
– Смотри! Вот твоя бабка! Она?
Стася перехватила левой рукой снимок, вгляделась. Солнечный яркий день, у дверей Вагановского училища стоит группка девочек. Вот и молодая, очень красивая Люся в белом платье. Стася помнила этот снимок, такой был и у них дома…
– Ну! – поторопила ее сумасшедшая. – Она? Говори? А рядом с ней – я! Узнаешь?
Девочку, приткнувшуюся к Люсе, можно было узнать в расхристанной, совершенно безумной и явно больной женщине только по пышному облаку золотистых волос.
– Это я. Клара Грановская. Я, лучшая ученица курса! Будущая звезда! Она говорила тебе обо мне? Хотя бы раз упоминала?
– Нет, – честно ответила Стася. Люся преподавала в Вагановском училище много лет подряд, учеников у нее было, как говорится, не купить… Стася подумала так и поправилась: – Не припомню, может, и рассказывала.
– Во-от, – наставительно подняла палец сумасшедшая. – Вот, и ты такая же, как твоя бабка, только без ее дарований. «Не помню», – передразнила она Стасю. – «Не помню»… Так и она обо мне забыла, с глаз долой – из сердца вон! А я же девчонка была! Ду-урочка! Мамка за руку в училище отвела, танцуй, говорит, дочка, авось в люди выбьешься! А там такие крали, что где мне до них! Да и Люся твоя, холеная, прохладная, в бриллиантах вся! У меня головка и закружилась! Были у нас такие, на машинах возле училища караулили, высматривали. Любители… Стала я с одним встречаться, у него машина, в Париж, говорил, поедем, вся в золоте, значит, будешь… А сам сделал дело, да и свалил! Сунул денег пачку, говорит, разберись, чтоб этого не было! Не вздумай, говорит, кому сказать, жива не будешь! А я и идти не знала куда, да меня без матери и не приняли бы! Деньги-то его мы с подружками прогуляли, да. Пломбир с шампанским заказывали… Может, он у меня с шампанского дурак-то такой?
– Кто?
– Да Глеб, Глебка! Я ж его едва не на сцене родила, всего на седьмом месяце! Думала, экзамены сдам, в труппу меня зачислят, а там уж попробуй выгони! Думала, танцевать буду… Прославлюсь… Придет он ко мне тогда, на брюхе приползет, а я только рассмеюсь ему в морду бесстыжую! Не по-моему вышло, а все из-за бабки твоей! Это она… Из-за нее! Мать меня поедом ела, отец шлюхой честил, брат разговаривать перестал… С ребенком никто не помогал, ни одна сволочь! Кормить, говорят, тебя будем, из дома не выгоним, но хорошего не жди. А я больная после родов и с тех пор хвораю, привязалось ко мне, и Глеб скудоумным родился, и помочь-то мне некому! У-у-у! – взвыла она как волчица и подняла руки к лицу, ущипнула кожу на лице и стала рвать ее, царапать, выкручивать эту пергаментную, тонкую кожу. – Бабка же твоя и не вспомнила обо мне! Ни разу! И тогда… тогда…
И снова этот леденящий душу вой.
В комнату ворвался Глеб.
Он схватил женщину поперек тела, прижал к себе, невзирая на ее протестующие крики, на вой, на удары, которыми она осыпала его. Поднял ее и понес прочь. А она все кричала.
Наконец стало тихо.
– Глеб! – позвала Стася негромко. И еще раз, осмелев: – Глеб!
– Чего тебе?
Он стоял на пороге, Стася его не видела.
