Эдвард Бенсон - Заклятие сатаны (сборник)
Так вот, незнакомец, рассказывающий мрачную сказку, полную печальной лжи и еще более печальной правды, казалось, вынырнул откуда-то из темных глубин моего подсознания.
Он спросил, который час.
Было без пяти девять. Спрятав часы в карман, я взглянул ему в лицо. Зубы у него были плотно сжаты, а на дне его глаз я отчетливо прочел его намерения.
Знаете, какой долгой может быть секунда? Всего треть секунды я стоял неподвижно лицом к лицу с этим человеком, весь охваченный жалостью к нему и к себе. А затем, не произнеся ни слова, он набросился на меня. Я ничего не почувствовал. Только молния прошла у меня по хребту, я услышал, как треснул ясеневый кол, а потом раздалось еле слышное журчание, похожее на шум далекого ручейка. Какое-то время я лежал, совершенно счастливый, глядя на огни недалекого дома, которые росли и множились, пока все небо не покрылось мерцающими светлячками.
О такой безболезненной смерти можно только мечтать…
Мисс Крейг подняла глаза. Священник исчез. Она стояла среди болот одна-одинешенька.
Стуча зубами, она пустилась бежать к дому, к массивной тени, которая шевелилась и двигалась за кухонной шторой.
Когда она влетела в холл, часы наверху пробили время. Было ровно девять часов.
Роберт ЧАМБЕРС
ЧУДЕСНЫЙ ВЕЧЕР
Едва я зашел в вагон канатного трамвая на Сорок второй улице, как услышал:
— Здорово, Хилтон. Тебя ищет Джеймисон.
— Здорово, Кертис, — ответил я. — Чего ему надо?
— Он хочет знать, где ты болтался всю неделю, — пояснил Кертис, судорожно хватаясь за поручни, так как вагон резко дернулся вперед. — А еще он сказал, что ты, похоже, считаешь, будто «Манхэттен Иллюстрейтед Уикли» создан исключительно для того, чтобы обеспечить тебе зарплату и отпуск.
— Вот ведь котяра лукавый! — возмущенно отозвался я. — А то он не знает, где я был. Отпуск! Он что думает — военные маневры в июне это детская игра?
— Ух, ты, — удивился Кертис. — Так ты был в Пикскилле?
— А где же еще? — вспомнив о своем задании, я разозлился еще больше.
— Жарко там? — мечтательно поинтересовался Кертис.
— Сто три[3] в тени, — ответил я. — Джеймисону понадобились три полные полосы и три половинки, а в придачу еще и целая куча рисунков. Я, конечно, мог бы высосать их из пальца… Так и надо было сделать! А я, как дурак, лазил там и надрывался, чтобы все точно нарисовать. И вот его благодарность!
— А фотоаппарат у тебя был?
— Нет. В следующий раз прихвачу! Честной работы Джеймисон от меня больше не дождется, — мрачно заметил я.
— Да никто этого и не заметит, — отозвался Кертис. — Когда мне дали задание сделать военные зарисовки, я и не подумал лезть в пекло, лихо творя шедевры. Можешь поверить, я отправился к себе в мастерскую, закурил трубку, разыскал кучу старых номеров «Лондон Ньюс» и выбрал несколько боевых сценок Кейтона Вудвилла… Отличное подспорье!
Вагон с маху вошел в крутой поворот на Четырнадцатой улице, ненадолго остановился у «Мортон Хаус» и под отчаянный трезвон снова рванул вперед.
— Да, — продолжал Кертис, — какой толк честно работать для тех тупиц, которые заправляют в «Манхэттен Иллюстрейтед»? Все равно они этого не оценят.
— Думаю, народ оценит, — возразил я. — А Джеймисон — точно нет. Для него сошло бы, если бы я сделал, как все вы: взял охапку рисунков Кейтона Вудвилла и Тулструпа, изменил униформу, выделил пару фигур — вот тебе и «отражение жизни». Но, если честно, мне это задание осточертело. Целую неделю почти каждый день я лазил по тропическому лагерю или гонялся за батареями. У меня сделаны «Лагерь при лунном свете» на всю полосу, «Артиллерийские учения» и «Батарея малого калибра в бою» — тоже по полосе, да вдобавок еще дюжина зарисовок поменьше. И все это стоило мне столько нервов, столько трудового пота, сколько этот не отрывающий зада от стула Джеймисон не пролил за всю свою жизнь!
— Джеймисон предпочитает разъезжать на машинах, — заметил Кертис. — У него их больше, чем велосипедов в Гарлеме. Он хочет, чтобы ты сделал полосу к субботе.
— Что-что? — ужаснулся я.
— Да-да. Он собирался послать Джима Кроуфорда, но тот готовится выехать в Калифорнию на зимнюю ярмарку, так что придется делать тебе.
— И что это? — сердито спросил я.
— Животные в Центральном парке, — хохотнул Кертис.
Ярости моей не было предела. Животные! Только этого мне и не хватало! Придется напомнить Джеймисону, что я заслуживаю большего уважения! Сегодня четверг, значит, у меня осталось еще полтора дня, чтобы завершить полнополосный рисунок для газеты. А потом я, по-моему, заработал своим трудом в военном лагере право на небольшую передышку. В любом случае, я категорически против такой темы. Я решил заявить это Джеймисону. Я решил заявить ему твердо… К сожалению, большая часть того, что мы собирались твердо заявить Джеймисону, всегда оставалась непроизнесенной.
Необычный он человек — круглолицый, с тонкими губами и тихим голосом, вкрадчивый и неторопливый в движениях, точно кошка. Я так и не мог понять, почему в его присутствии наша твердость исчезала. Говорил он очень мало. Мы тоже — хотя частенько заходили к нему, намереваясь высказать все напрямик.
Если честно, то «Манхэттен Иллюстрейтед Уикли» по тиражам и уровню оформления превосходил все другие издания в Америке, и нам, молодой братии, совсем не улыбалось вылететь оттуда. Джеймисон разбирался в искусстве, наверно, лучше любого другого художественного редактора в городе. Разумеется, это еще ни о чем не говорило, но, тем не менее, забывать об этом не стоило, и мы всегда об этом помнили.
Однако на этот раз я все же решил заявить Джеймисону, что рисунки ярдами не меряют и что я не мальчик на побегушках и не выкуренная сигара. Надо отстаивать свои права, надо так насесть на старину Джеймисона, чтобы вправить, наконец, ему мозги под шелковой шляпой. А если он попробует использовать свои кошачьи уловки, я выложу ему кое-какие конкретные факты, от которых у него уж точно зашевелятся еще оставшиеся под шелковой шляпой волосы.
Кипя от негодования, я в сопровождении Кертиса выскочил из вагона у мэрии и через пару минут уже входил в офис «Манхэттен Иллюстрейтед Ньюс».
Когда я шагал по длинному коридору, кто-то из наборщиков крикнул мне:
— Сэр, вас искал мистер Джеймисон.
Я бросил рисунки на свой стол и вытер лоб носовым платком.
— Сэр, вас искал мистер Джеймисон, — доложил веснушчатый паренек с пятном от краски на носу.
— Знаю, — ответил я и стал снимать перчатки.
— Сэр, вас искал мистер Джеймисон, — напомнил тощий рассыльный, тащивший кипу гранок на нижний этаж.
— Чтоб его черти забрали! — пробормотал я про себя и двинулся по темному коридору, ведущему во владения Джеймисона, повторяя в уме лаконичную, исполненную сарказма речь, которую сочинил за последние десять минут.
Когда я вошел в кабинет, Джеймисон поднял глаза и дружески кивнул. Приготовленная речь вылетела у меня из головы.
— Мистер Хилтон, — произнес он, — нам нужна целая полоса о зоопарке до его переезда в «Бронкс-парк». В три часа дня в субботу рисунок должен быть у гравера. Как вам понравилось на маневрах?
— Жарковато было, — пробурчал я, злясь на себя за то, что никак не могу вспомнить свою краткую речь.
— Да, — учтиво согласился Джеймисон, — погода везде неважная. Вы принесли рисунки, мистер Хилтон?
— Да. Там было адское пекло, и я вкалывал, как негр на плантациях…
— Полагаю, вы переутомились. Вероятно, поэтому и решили отправиться на пару дней в Катскилл? Думаю, горный воздух восстановил ваши силы, но… Зачем же вы во вторник отправились на бал к Крэнстонам? Танцевать в такую изнурительную погоду — разве это благоразумно? Всего доброго, мистер Хилтон! И не забудьте: рисунки должны быть у гравера к трем часам в субботу…
Я вышел из кабинета одурманенный и взбешенный. Кертис при виде меня ухмыльнулся, и я едва удержался, чтобы не врезать ему в ухо.
«Какого черта, — спрашивал я себя, заходя в лифт и опускаясь на первый этаж, — почему, как только этот старый котяра начинает мурлыкать, у меня язык прилипает к глотке? Нет, этого больше терпеть нельзя. Но как этот старый лис пронюхал, что я выбирался в горы? И, видите ли, решил, что я лодырь, только из-за того, что я не хотел свариться в том пекле. И откуда он узнал про танцы у Крэнстонов? Вот старый котяра!»
Пока я пересекал авеню и поворачивал к Сити-Холл-парку, мои уши переполнились гулом и смешанным рокотом машин и озабоченных прохожих.
Полотнище на флагштоке башни обвисло на солнцепеке, ветерок едва шевелил его алые полосы. Над головой простерлось безоблачное небо; глубокое, темно-голубое, оно трепетало и переливалось россыпью самоцветов в ослепительных лучах солнца.
