Яцек Дукай - Иные песни
Аксиндер придвинул грязную ногу к губам побежденного. Гай не мог уже даже колебаться. С закрытыми глазами приподнял голову и поцеловал стопу победителя.
— Аксиндер! Аксиндер! Аксиндер! — скандировала толпа, Авель с ней вместе.
К Аксиндеру подбежали две девушки, начались обжимания и поцелуйчики, Аксиндер, лучащийся триумфом, возносил вверх чистый клинок будто некий трофей; кто-то вручил ему бокал вина, он вылил его себе на голову. Все смеялись.
Гай отполз за круг света от красных лампионов.
— Ну ладно, — пробормотал Зенон и отдал Авелю пустой кубок. — Герман здесь. Пока не разошлись.
И, прежде чем Авель уразумел значение его слов, сын эстле Летиции Лотте выступил на середину поляны и трижды хлопнул в ладоши.
— А сейчас! — закричал он. — Дамы и господа! Сейчас! Ибо вечер едва начался! Не расходитесь! Сейчас! Слава эстлосу Герману из Меретепов! Сыну Адмоса! Крови тысячелетней! Правнуку Родосского Разрушителя! Девятнадцать лет! Третий вызов! Четыре шрама! Слава! Сейчас! — Герман выступил из круга на середину поляны, из всей одежды на нем были лишь белые шальвары, он быстро их снял; кто-то бросил ему нож, Герман поймал его в воздухе. Зенон обратился к Авелю: — Сейчас! Сейчас! Слава эстлосу Авелю из Бербелеков! Сыну Иеронима! Иеронима Бербелека! Да! Стратегоса Европы! Умитского Победителя! Финаского Победителя! Покорителя Псового Города! Молнии Вистулии! Позора Чернокнижника! Да! Сыну Иеронима Бербелека! Шестнадцать лет! Первый вызов! Слава! Сейчас! Здесь! Сейчас!
С каждой выкрикиваемой почестью отца Авель все уверенней ощущал, что проиграет, должен проиграть, победа невозможна. Медленно и спокойно, будто в трансе — уверенность была столь велика, — он снял кируфу и шальвары, расстегнул сандалии, вынул из ножен готский канджар. На миг засмотрелся на черное, искривленное острие из пуринической стали. Рукоять-кобра была мокрой от пота, юноша отер ладонь о бедро.
Зенон, возвращаясь в ряды зрителей, хлопнул Авеля по спине. Авель поднял голову. Ничего не слышал, они уже что-то скандировали, но он ничего не слышал, красный свет отобрал у него слух. Герман шел к нему, выше на полпуса, с ножом, сжимаемым странным хватом на высоте груди. Он тренировался, подумал Авель, он уже дрался, он умеет. Я же кинжалом только играл. Не имею права выиграть. Должен бросить оружие, пасть на землю, поцеловать его стопу. Иначе он меня порежет. Ссволоччь!
Он вообразил это: как падает на колени и целует стопу. Кровь ударила в голову. Он ощерился. Почтение для эстлоса Авеля Бербелека! Сына Иеронима! Прыгнул на Германа. Тот заморгал, поднял нож, в последний момент опустил его, отступил и побежал. Авель всегда был быстр, в гимнасии обгонял всех ровесников. В десять прыжков он настиг Германа, рубанул его через спину, через ногу, через плечо, через спину; схватил за волосы и дернул, останавливая, после чего вогнал канджар ему в правую ягодицу.
Герман упал. Задыхающегося Авеля оттащил Зенон. Над побежденным склонились уже лекари, демиургосы крови и костей. Авель отвел удивленный взгляд.
Высокая аристократка с бриллиантовыми перстиями и цветным татуажем, оплетавшим шею, подала Авелю большой кубок, полный вина. Широко усмехнулась. Авель, движением столь естественным, будто стирал пот со лба, притянул ее к себе и поцеловал, судорожно выпивая дыхание меж ее губ.
Зенон дернул его за плечо и вознес над головой его правую руку, все еще стиснутую в кулак. Уже все скандировали, такова была очевидность:
— Авель! Авель! Авель! Авель! Авель!
* * *Первым, что сделала эстле Летиция Лотте, вернувшись в Александрию, — организовала поздравительный прием. Поздравляла она, однако, не эстле Амитаче; речь шла о том, чтобы александрийская аристократия могла поприветствовать Летицию. Прием, по словам Лотте, задумывался «довольно скромным». Она пригласила на него чуть больше сотни гостей. Вечером третьего Маюса, в час Проскинезы Солнца — когда край солнечного диска касается золотого памятника Александра, — ворота дворца отворились.
Гостеприимство эстле Лотте, сколь бы ни было велико, имело свои пределы, да, впрочем, и не существовало никогда обычая возмещать гостям их траты, и господину Бербелеку пришлось оплатить одежду для себя и детей из собственного кармана. Он разве что приподнял бровь, когда увидел счет, предоставленный мидийским портным и вавилонским ювелиром Лотте: девяносто процентов суммы — было платой за одежды Алитэ. Конечно, он заплатил не споря; но все же при первой же оказии расспросил Портэ и Антона о кружащих меж слугами и невольниками сплетнях (самый надежный источник информации в каждом доме), и тогда всплыло то, чего Иероним и ожидал: Алитэ большую часть времени проводила с эстле Амитаче, во дворце либо в городе, в банях для избранных и в сомеях текнитесов тела, даже покупки она делала в обществе Шулимы. Она морфирует дочь у меня на глазах, злился про себя господин Бербелек. Сейчас, когда Алитэ наиболее податлива, Амитаче формирует ее будущее. И как я могу это предотвратить? Не могу; пришлось бы сломать Форму собственной дочери, пришлось бы связать ее волю. Когда это началось, на «Аль-Хавидже»? Или уже во время встречи в цирке? Воистину, родители никогда не становятся ближайшими друзьями своих детей; роль эту всегда играют чужаки: дети ищут способ вырваться из-под формы отца, матери — и вслепую попадают под формы противоположные. Только вот в случае Авеля тот чужак — это я. Алитэ же — Алитэ нашла для себя Старшую Сестру.
Когда, впрочем, он увидел ее в тот вечер в большом атриуме дворца, рядом с кузиной Гипатии, приветствующую вновь прибывших гостей, в одном из тех одеяний, за которые он выложил небольшое состояние, — вся злость его испарилась, и он лишь спокойно признал, что проиграл Шулиме и даже не злится за это. Ибо увидел прекрасную женщину, гордую аристократку. За эти несколько дней Амитаче почти сумела превратить Алитэ в александрийку, даже кожа той каким-то чудом начала насыщаться здешним медным оттенком, цветом «золота Навуходоносора». Черные локоны спадали на спину старательно завитыми волнами, до самого — тоже черного — широкого пояса, прошитого серебряными нитями, из-под него стекал белоснежный шелк длинной юбки, справа расходящейся до колена, в разрезе мелькали золотые ремешки высоких сандалий, в несколько витков охватывавших стройную лодыжку; нога чуть на виду. Алитэ стояла ровно, с головой, откинутой назад, с приподнятым подбородком, отведенными назад плечами, с грудью — правда, еще далекой от Навуходоносоровой морфы — поданной вперед, серебряное ожерелье спускалось в ложбинку сосулькой холодного металла, полускрытое за горизонтом Солнце заискрилось на украшении резкими всполохами, когда Алитэ приподняла правую руку, выворачивая ладонь, чтобы приветствующие ее аристократы могли с поклоном поцеловать ее внутрь запястья, и высокие аристократы Эгипта и вправду склонялись, совершали формальный поцелуй, а она вознаграждала их кивком головы и движением черного веера из крыла василиска (держала тот в правой руке), с легкостью и доверительностью, достойными эстле Амитаче, раскрыть, сложить, раскрыть, взмахнуть, сложить, дотронуться до плеча гостя — даже когда те отходили затем, смешавшись с другими, они продолжали оглядываться на Алитэ, обмениваться негромкими замечаниями, пробовали поймать ее взгляд. Девушка делала вид, что не замечает того.
По правую руку от эстле Лотте стояли ее сыновья, эстле Амитаче, да еще эстлос Камаль, единокровный брат Летиции. Это место должен был занимать эстлос Бербелек, но он отговорился делами. Что хуже, отговорка была правдивой: согласно информации, полученной от Анеиса Панатакиса, приглашение принял и появился во дворце эстле Лотте эстлос Кетар Ануджабар, один из двух главных пайщиков Африканской Компании. Не дожидаясь формального представления, он подошел к Иерониму и завел разговор. Конечно, он был намного выше господина Бербелека; из-под расстегнутой картибы виднелся черный мускулистый торс (Ануджабар большую часть года обитал в антосе Меузулека, в крепости Сала на западном побережье Африки), лицо обрамляла остриженная квадратом борода, толстые губы постоянно кривила нахально искренняя ухмылка. Несмотря на молчаливость Бербелека, Ануджабар легко навязал форму беседы. Рюмкой абсента указывал на очередных гостей и вполголоса пересказывал Иерониму самые забавные сплетни о них; порой сплетни эти оказывались иносказательными комментариями к содержавшимся в письмах Кристоффа Ньютэ торговым предложениям. Господин Бербелек слушал с интересом. Эстле Лотте, похоже, знала всякого, кого стоило знать в Александрии.
— Эстле Марта Одиджья, Вторая Наперсница Гемм, на самом деле контролирует канцелярию Гипатии, делила с Гипатией двух последних любовников; однажды впала в безумие и задушила нескольких своих рабынь. О, а это Исидор Вол, улыбнись ему, эстлос, эти двое — его охрана, бывшие солдаты Хоррора, странно, что он вообще пришел, если б ты видел, в какой крепости он живет; когда-то владел почти полной монополией на торговлю с Золотыми Королевствами, в последнее время все пошло наперекосяк, жесткая конкуренция, уже три покушения, может, и больше. Упрак Индус, не тот, левее, рядом с римлянкой с рубином в соске, Упрак унаследовал безумие Химеройса, продвигает проект дамбы на Ниле, утопил в этом уже половину состояния, Гипатия и Навуходоносор, конечно, никогда не выразят согласия, но, Криста ради, не говори ему об этом, хе-хе! О, появился наш косоглазый дипломат, Узо, человек иппонского императора, редко посещает город, держится на границах короны Золотого. Весьма популярен при дворе, дает сумасшедшие взятки. Еще б понимал — для чего. За цветами яприса, под зонтом — сестры Ичепэ из Птолемеев. Ази и Трез, но не отличишь, какая из них кто: живут вместе, вышли за одного мужчину, текнитес убирает любую разницу в их телах, пожалуй, друг друга не отличат, единая морфа. О, тот юноша, что все не оторвется от руки твоей дочери, — эстлос Давид Моншеб, из Вторых Моншебов, внук наместника Верхнего Эгипта, арес. Хотел сбежать в Хоррор, отец держал его под стражей полгода. Как видно, согнул; а может, Давид принес какую-то клятву. Те, что как раз входят, Глакки. У них в семье был демократ, подозрительная морфа, лучше держаться подальше. Та красотка, что здоровается с Летицией, — эстле Игнация из Ашаканидов, происходят из Инда, но два поколения как живут в короне Золотого, Игнация якобы даже лично встречалась с кратистосом. С другой стороны бассейна, перед флейтистом, — эстлос Гейне Оникос, едва-едва вернулся из джурджи. Собственно, ты ведь тоже собираешься на джурджу, верно, эстлос?
