Олег Мизгулин - Морок
— А причём здесь разбойник и часовня? — Спросил Олег. — Какая тут связь может быть?
— Э, милой! Дело тут не как связь можеть встать! А только сказывали, кто Макарку знал: желал он замолить грехи перед Господом. Все деньги, которые неправедно убийствами нажил, хотел варнак отдать на строительство церкви. Или часовни, на худой конец. С тем, чтоб зачлось ему на том свете-то!
— Это значит, что и у разбойников есть светлые мотивы! — Назидательным тоном учительницы произнесла Наталья.
— Есть, милая, есть! В любом человеке живёт и светлое и темное. А что в нём пересилит, с тем он и пойдёт в мир божий. Так вот, о чём я? Ага… Деньгов-то своих Макарка не успел никому отдать, сгинул бесследно. А часовня на Сером Холме с тех самых пор и маячит, как совесть душегубца. Не успел он причастить свою душу и часовня та — горе всем путникам!
— Часовня, мать, не совсем часовня… — Вадиму хотелось выстроить линию грамотно, но он никак не мог привязать к призраку толковых аргументов.
— Да знаю, милок, знаю! — Махнула рукой баба Пелагея. — Про то и толкую! Ушёл убивец, не успевши отмолить грехи свои, и оставил на том Холме напоминание о мечте несбыточной.
— Ну, бабушка, вы скажите! — Климов хрустнул яблоком. — В миру, знаете, какие убийцы ходят. Пострашней вашего Макара. И если б после каждого такие памятники оставались…
— Не каждый убийца мечтает построить храм! — Резонно заметила Люся. — А этот мечтал… Правда, баба Палаша?
— Правда, ягодка! — Просияла старушка. — Как есть аккурат правильно! Мечтал-то он мечтал, только помри он где-нибудь в другом месте, почитай бы ничего и не было. Но правдоть издревле гутарют: в тайге места такие случаются, не приведи господь! Только ахни и тут же тебе в ответ ухнет! А за Холмом и до Макара дурная слава ходила, только часовни из веток не тянулись. Вот ведь как… Да вы подливайте чаёчку, погорячее! Не богат у меня стол, ну да счас грибочки открою. Сама солила…
Она засуетилась, а Вадим сопоставлял сказанное бабушкой с тем, что видел и знал сам. Если преломление двух миров-антиподов, в простонародье есть не что иное, как нечистое место, тогда в тайге таких преломлений уйма. Пусть слабеньких и не таких, как на Холме, но уйма. Вот где бы разгуляться уфологам, а то на небо смотрят и коллажи монтируют. Походи, пошукай, что есть под ногами! Авось, повезёт провалиться в наизнанку реальности…
— … а потомче люди чаще пропадать начали. И помногу сразу. — Продолжала разглагольствовать старушка. — Случалось, отрядами пропадали. Белые, красные… Уйдут партизаны повыше, стал быть оборону держать, а там их и след простыл. Возвращались редко и всегда по одинёшеньки. И-е-эх! Лучше б такие не возвращались! Уже матушка рассказывала: пришёл раз такой. Сосед ихний был. Охотился, рыбалил… Так он ушёл засветло, а пришёл к раннему вечеру. Казалось, пришёл, ну и пришёл. Чего такого? Так пришёл он в одёжке рваной, грязной. Будто неделю больше по тайге мыкался. Заросший и где бы ему так зарасти за пять часов-то? Губы кривятся, сказать путного не может, смеётся, кричит что-то своё, ему ведомое. И глаза насовсем ополоумели. Шибко мечутся как у таракана. Был во флигеле дохтор, так он велел больного в город везти. Неизлечимая, говорит, душевная болезнь…
— Это да! — Согласился Ваня. — Не испытай я это сам на собственной шкуре, счел бы эту мутотень за сказку! Я и сейчас диву даюсь: как мы это всё выдержали? А, Наталька? Ну ка погляди, глаза у меня не бегают?
Климов изобразил бегающий взгляд. Наташка, прыснув, хлопнула его по лбу. Остальные члены команды тоже присоединились к веселью. Стали развивать варианты слабоумия, а Вадим подумал, что было бы, отнюдь, не весело, кабы они «увязли» всерьёз.
Словоохотливая старушка попала в свою стихию. Голос её, хрипловато бодренький, действовал усыпляюще после душистого чая.
— Был у нас на деревне знахарь. Многое чё ведал. Так от он сказал, что спасаться надоть от противного. Коль уж взошёл на Холм, то спускаться с него ни-ни! А наоборот навстречу! Уж я сама не понимаю как это… Но так он говорил.
Все благодушно заулыбались.
— У нас получилось, мать. — со спокойной твердостью произнес Вадим. — Не сразу, но получилось. Мы именно спустились.
— Ну, не знаю, не знаю… — Старушка обиженно надула губы.
Тогда слово взял Ваня.
— Баба Палаш! Поглядите на нас! Мы действительно спустились. Вот мы перед вами! Живые, здоровые и глаза не бегают (Наталья тихонько пнула его по лодыжке). Всё хорошо, баба Палаш!
— Кто знает, кто знает…
«Ох уж эти загадочки!» — подумал Вадим, но не додумал. Бабушка Пелагея сказала куда-то в сторону, но так, что услышали её все без исключения.
— От морока не надо бегать… В него идти надо!
Вадим вздрогнул. Сказано было странно чужим голосом. Низким, ближе к мужскому. Голова старушечья повернулась, и Вадим увидел морщины, не её…
На него смотрел старообрядец.
* * *Вадима дёрнуло как от удара током. Он оторвал лицо от колкой травы и долго тупо взирал на примятые стебли полевых цветов. Над тайгой простиралась ночь. Через редкие верхушки сосен продиралась восходящая луна. С юга поддувал бодрящий ветерок, но Зорин никак не мог проснуться. Вернее, не понимал, как снова попал в сон. С трудом в него укладывалось понимание, что он не в гостях у бабушки Палаши, а один, безнадежно один в бесконечном кошмаре. Мрачный, он поднялся с колен, и первое, что бросилось в глаза: обнесенная частоколом конструкция с предположительным куполом поверху. Зорин мотнул головой, встряхиваясь. Отгоняя, быть может, остатки сна или ложного пробуждения. Нет, часовня не думала уходить из поля зрения. С черными провалом окошка она недобро таращилась на него, бесприютно покосившись на левую сторону. Как в первый раз… Некоторое время он врытым столбом стоял оцепеневши и глядел на черный силуэт Макаркиной фантазии, того первого несчастного, кто попал в силки «преломления». С чего он так решил? Ах, да! Сон… Он до сих пор находился во власти такого живого, такого насыщенного… И где ж тут кривда, а где правда? На чём поставить ударение? По чьей-то злой усмешке сон его, чёткий, граненный, связный и реалистичный, претендовал куда больше на реальность, а реальность, какая ирония, не выдерживала здоровой критики. Вадим припомнил, что было до того как он вырубился и с трепетом прикоснулся к шее. Пальцы с опаской, но потом с торжеством помассировали затылок. Нет! Никто ему не резал голову. Кожа была гладкой, без повреждений. Ладони обхватили небритые щеки, коснулись рта, больно… Нижняя губа вздулась, и языком изнутри, Зорин нащупал кровоподтёк. Солоноватую, зализанную язвочку. Это ровным счетом ничего не значило. Пока он галлюцинировал, он мог в пароксизме безумия прокусить себе губу. Ведь мог? Пожалуй, так и было! Он припомнил всё, что читал или слышал о шизофрениках. Многие, к слову, могли ударом напряженного пальца проткнуть себе глаз, воображая, что это клюнул их ворон. Другие могли на босу ногу взобраться по вертикальной стене до потолка. По ровной, без всяких выступов, стене… Означало ли это, что их подсознание терзала «губка»? Зорин не мог ответить на этот вопрос, но знал наверняка: по его случаю в психотерапии были бы написаны тома.
Он поёжился. Ветерок заметно посвежел, а стрелки часов подбирались к полуночи. Правому плечу явно недоставало привычной тяжести. Он достал карманный фонарик. Батареи в нём доживали и яркости едва хватало, чтоб высветить хоть что-то на сантиметр в упор. Мощный габаритный фонарь лежал далеко, в его рюкзаке, но Вадим счёл, что обойдется тем, что имеет. Трава короткая и прошарить её на предмет ружья можно даже ногами. Не иголка. Он побрёл к предполагаемой точке, но ружья там не нашёл.
……………
