Алексей Оутерицкий - Немцы в городе
Потом мы с патлатым слесарем на позаимствованной у сварщиков небольшой тележке привезли с технического склада баллон с газом и, подсоединив к аппарату, тут же проверили его работоспособность, выдув по десятку стаканов газированной воды. Было просто удивительно, до чего меня замучила жажда и что в меня вообще столько влезло. Такого, насколько я помнил, со мной еще не бывало.
– Молодцы, – сказал забежавший на минутку посмотреть, как мы управляемся, начальник цеха. Он выглядел здорово не выспавшимся, под его глазами темнели набрякшие мешки. – Ого, даже аппарат успели наладить… Выпью-ка я стаканчик.
– Так ведь все действия отработаны давно, – сказал слесарь. – Все привычно.
– Вот то-то и оно, что привычно. Именно об этом и надо бы поговорить… – Осушивший с десяток стаканов Иван Сергеевич стоял, тяжело дыша, и хмурился. Потом вскинул руку, посмотрел на часы. – Ладно, собрание сегодня устраивать поздно, обед скоро.
– Да что на собраниях штаны протирать, – вступил в разговор подошедший Викентьич. – Вам бы складским мозги вправить надо, а то что это за дела… – Он кивнул в сторону ворот.
– Спасибо, что подсказал… – пробурчал начальник, – только с этим я как-нибудь сам разберусь. Лучше скажи, почему в моем кабинете телефон с утра разрывается! Опять полцеха дома не ночевало. Дисциплинка, мать вашу…
Викентьич промолчал. Он отвел взгляд, потом, когда молчание затянулось, нажал кнопку и аппарат принялся заполнять стакан газировкой.
«Прощай, от всех вокзалов поезда уходят в дальние края; прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января»… – запел у токарей Лещенко.
– После обеда подскочи ко мне на полчасика, – сказал начальник, с завистью глядя на запрокинувшего голову Викентьича. Тот, не отрываясь от стакана, кивнул, и начальник пошел к себе через ремонтников.
– Он и сам дома не ночевал, – сказал, подойдя, низенький лысоватый токарь.
– А ты почем знаешь? – спросил, крякнув, Викентьич.
Он поставил стакан под кранец и нажал кнопку.
– Да пошел утром к нему насчет зарплаты спросить, подхожу к кабинету, слышу, он там с женой по телефону разговаривает… Эй, воду-то всю не выдуй, оставь другим хоть чуть-чуть!
– Да пей, сколько влезет, – сказал Викентьич, с сожалением возвращая стакан на место. Потом спросил: – Сколько на твоих натикало?
Я с трудом оттянул плотно обхвативший запястье рукав, чтобы посмотреть на свои часы без стекла.
– Обед уже.
И только сейчас ощутил, что ремешок часов больно впился в руку. Следовало бы его ослабить, но, надевая часы в последний раз, я и без того задействовал крайнюю дырочку, хотя совсем недавно свободных было целых три.
– Вот и пошли, тезка, – сказал повеселевший Викентьич и хлопнул меня по плечу. И, вспомнив, добавил: – Найдем тебе рубль, не боись. В очереди мужиков спрошу. А в крайнем случае поварихи так дадут. Просто в долг на меня запишут, и все дела. Меня там все знают.
– Пошли, – тоже повеселев, сказал я. – Только еще стаканчик перехвачу.
И мы с Викентьичем выпили еще по пять стаканов воды, а ушли только потому, что на нас стали рычать образовавшие очередь токаря.
– Этак завтра придется выписывать еще один баллон, – озабоченно сказал напоследок Викентьич и мы двинулись в столовую.
Мы стояли в очереди, между витриной выдачи и стальным хромированным барьером, и думали, чего бы такого набрать на пятерку, чтобы вышло побольше, потому что Викентьичу удалось настрелять у работяг трояк и два раза по рублю. Верх примерно метровой высоты настольной витрины, в которую выкладывалась жратва, был металлическим, а обращенный к нам бок был наполовину открытым, состоя из перемещающихся по пазам выпуклых, полукругом, фрагментов из прозрачного плексигласа с ручками. Наши подносы стояли на подставке перед витриной и были пока пустыми. Мы решали, как бы на занятые Викентьичем деньги отовариться по максимуму, потому что оба чувствовали зверский аппетит и жажду.
В зале играло радио.
«Прощай и ничего не обещай, и ничего не говори; а чтоб понять мою печаль, в пустое небо па-а-асма-а-атри-и», – пел Лев Лещенко.
– Может, винегрет? – предложил я, – он вон какой дешевый, можно целую кастрюлю на двоих взять.
– Нет, – не поворачивая головы, сказал Викентьич; он жадно высматривал что-то за салатами, – винегрет – пустая трата денег, им не насытишься. Жаль, сегодня не рыбный день, тогда на пятерку можно было бы столько рыбы с пюре набрать, что треснули б…
– Слушай, а здесь всегда так много народу? – спросил я.
В зале было около пятидесяти столиков, и свободных мест за ними не было совсем. Кто-то даже ел стоя, разложив тарелки на одном из подоконников, а столики были буквально завалены тарелками со жратвой. Каждый брал порцию или две первого, два или три вторых, пару тарелок десерта и не меньше пяти стаканов компота. От кассы народ отходил осторожно, походками цирковых канатоходцев, с трудом сохраняя горизонтальное положение переполненных подносов. У каждого на тарелках со вторым были навалены целые горы черного хлеба – его, кажется, можно было брать здесь то ли бесплатно, то ли по символической цене, по паре кусков на копейку.
– Да нет, – не сразу отозвался Викентьич. Он выглядел слегка озадаченным. Кажется, только мой вопрос заставил его оглядеться и обратить внимание на столпотворение. – Странно даже… Кажется, сегодня всех одновременно на хавчик пробило. Это хорошо, что нам так удачно удалось воткнуться. Пришли бы на десять минут позже, сейчас бы вон там, возле входа стояли.
Внезапно объемистая тетка на кассе, с химической завивкой и блестящим от пота лицом, визгливо закричала и все вытянули шеи, пытаясь рассмотреть, на кого она там орет.
– Так чего тогда набираешь, если денег нет! Чего тогда столько набираешь!
Я, наконец, рассмотрел – перед кассой стоял мужик из нашего цеха, здоровенный широкозадый сварщик, набравший на поднос столько, что тарелки образовали что-то наподобие египетской пирамиды. Его я видел всего пару раз, в кузнице, а чинить ворота обычно выделяли второго, щупловатого Серегу.
– Сказано же, сегодня зарплата! – закричал сварной в ответ. – Запиши просто на листочке, на сколько я набрал, и…
– А кассу я тебе как вечером сдавать буду! – заорала тетка. – Мне что, деньги тоже цифрами на листочках написать, или ты мне из своих докладывать прикажешь!
– Тебе же русским языком говорят, через полчаса получу и принесу! Бери пока, сколько есть, тут всего-то рубля какого не хватает.
– Эй, на кассе! – заорал сзади высокий тощий мужик с морщинистым лицом заядлого выпивохи, – хорош базарить! Тут люди жрать хотят!
– Небось не помрешь! – бросила объемистая, как и все здесь, тетка по другую сторону витрины. Она стояла возле огромной дымящейся кастрюли и шустро орудовала черпаком, раскладывая картофельное пюре по тарелкам. На алюминиевом боку кастрюли зеленой масляной краской было неровно выведено какое-то слово, заканчивающееся на «т… шка». Буква после «т» была стерта.
– А если помру? – не унимался мужик.
– Сами, небось, молотят без остановки! – поддержал тощего чей-то хриплый голос, но я не разглядел, кто это, потому что мужик был скрыт за многочисленными, выстроившимися в очередь рабочими организмами. – Вон, посмотрите, как они все в три горла наворачивают!
Раздатчица действительно безостановочно что-то жевала, доставая это ложкой из стоящей возле кастрюли миски, и при этом успевала накладывать пюре, делать в нем фигурное углубление, выливать туда ложку подсолнечного масла, бросать рядом шницель, добавлять по соленому огурцу и выставлять тарелки на витрину.
Рядом стояла еще одна раздатчица, разливающая по стаканам компот, кисель, сооружающая сладкие блюда из того же киселя и разрезанной на ровные плоские квадраты крутой манной каши, и у этой раздатчицы тоже была индивидуальная миска, из которой она периодически доставала что-то столовой ложкой и забрасывала в рот.
Третья тетка, выносившая из смежного помещения бачки со жратвой, тоже беспрестанно что-то жевала, как и четвертая, видневшаяся в дверном проеме, склоненная над огромной раковиной с грязной посудой.
– Да они тут все обжираются! – закричала стоящая перед нами с Викентьичем тетка в халате ткачихи. У нее не хватало двух передних верхних зубов, а рябое лицо показалось мне знакомым.
– Не ваше дело! – заорала завитая как пудель Артемон кассирша и на сей раз слова прозвучали невнятно, потому что у нее был забит рот. – Хотим и едим! У нас тоже обед! – Я вытянул шею и сумел рассмотреть, что рядом с кассовым аппаратом стоит большая алюминиевая миска, а сама тетка быстро что-то жует. – Или плати, или…
Тетка орала что-то еще, а сварной неожиданно схватил ложку и стал жрать прямо со своего подноса, из верхней тарелки, где лежал, кажется, шницель с чем-то светлым, рассыпчатым, то ли макаронами, то ли рисом. Кассирша при виде такой наглости заглохла, кажется у нее от возмущения перехватило дыхание или она подавилась, а все вокруг вдруг пришло в бурное движение. Действия сварного словно послужили сигналом, явились спусковым крючком для голодной толпы, которая и без того нетерпеливо переминалась в очереди, мечтая быстрее оказаться за столом.
