Инна Александрова - Школьная история, рассказанная самоубийцей
В школе тоже было всё как всегда, – только вот я совсем не помнила, какой у нас первый урок. Расписания я не нашла и бесцельно слонялась по коридорам, – до тех пор, пока не встретила Ритку и ещё нескольких одноклассников; я просто пошла за ними, и они привели меня в класс…
А потом начались уроки, – всё как обычно. Ну, почти… Их было много, – в субботу шесть, а в другие дни – семь или восемь. Оказалось, что скоро экзамены, а я к ним совсем не готова. Я многое пропустила и не помнила некоторых предметов; кое-кого из учителей я вообще не знала в лицо… То же самое творилось и с одноклассниками: из нашего класса здесь было человек пять, – причём каждый день разных; пять-шесть учеников из параллельного, а все остальные – совсем незнакомые. Впрочем, за месяц я успела повидаться почти со всеми, кого хоть как-то помнила, хотя они и появлялись здесь небольшими группами в толпе незнакомцев…
Я часто думала: откуда здесь мои одноклассники? Они что, умерли вместе со мной?.. Я могла бы в это поверить, если бы здесь был кто-то один, – ну, Ритка, например, – но не мог же наш класс почти в полном составе умереть, да ещё и вместе с учителями? И два параллельных тоже… Это казалось совершенно невероятным. Я задавала вопросы, но никто не мог ответить мне ничего вразумительного.
Здесь вообще не любили отвечать на вопросы. Одноклассники вели себя странно: молчали, когда я задавала вопрос, на который они не знают ответа. Взрослые поступали так же… Позже мне пояснили, что в этом мире не принято говорить «не знаю». Если не знаешь ответа, можно молчать. Если не хочешь говорить, – тоже. Здесь нет этикета и правил. Никто не боится, что собеседник на это обидится, – да и какая разница? Сегодня один собеседник, завтра другой. В мире, где каждый может принять любой облик, никогда нельзя быть уверенным, кого именно ты видишь перед собой…
Вот Ритка, например. Глаза у неё зелёные; волосы всклокоченные, тёмные, – всё как раньше, когда я была жива. Она не любила причёсываться; её руки всегда были в чернилах, и за это в первом классе её дразнили замарашкой. У Ритки длинный любопытный нос и растрёпанная чёлка; она одета в коричневую форму, протёртую до дыр на локтях. Как я узнала, что на самом деле это не Ритка? Да просто. При жизни она не хотела дружить со мной…
Мы дружили с первого класса, а в этом году Ритка вдруг решила, что она уже взрослая, и портить свою репутацию дружбой с отличницей ей ни к чему. Дружба со мной означала, что другие девчонки, учившиеся на круглые тройки, не примут её в компанию, – посчитают заучкой и зубрилой, не лучше отличницы. И Ритка решила пожертвовать дружбой со мной, чтобы не стать изгоем… Мы почти не разговаривали в последние дни. Случайно столкнувшись со мной в коридоре, она отводила глаза; наверное, ей было стыдно, но я не винила её. Мне было всё равно…
Почему всё равно? Да всё просто. Вы, наверное, слышали, как люди убивают себя из-за несчастной любви?.. Каждый год кто-нибудь стреляется, вешается, прыгает с крыши; и не один, – целые толпы народа, как пишут в газетах, уходят на тот свет, потому что их не любят. Возможно, и про меня тогда подумали, что я, мелкая, в свои одиннадцать лет безответно влюбилась в кого-то… В старшеклассника, например. Так вот…
Я никого не люблю. Совсем. Ни родителей, ни бабушку, ни деда… ни друзей, ни подруг. Какая глупость – любить мальчишку!.. Люди придумали любовь от скуки, а ещё – чтобы скрывать правду. Люди всегда обманывают. На самом деле они используют друг друга. Они собираются вместе, потому что им что-то нужно от других… Вот, например, мои родители. Любящая семья, говорят… да ну… Люди женятся, потому что так надо. Так принято в обществе – жениться и заводить детей. Иначе свои же сгнобят… знакомые и родные… Люди ненавидят тех, кто не похож на других. А тех, кто живёт не так, ненавидят вдвойне. Я не знаю, почему они такие… Мне вот, например, всё равно, выйдет ли Ритка замуж, когда она станет взрослой. А другим почему-то не всё равно. И они будут гнобить её, если вдруг она не захочет или не сможет, – поэтому Ритке придётся выйти замуж и родить ребёнка, хочет она того или нет. Вот и меня поэтому родили… потому что так принято.
Родительская любовь, говорите?.. Да ну. Когда я ещё была жива, моя мама любила рассказывать, как она меня любит. Как мечтала о синеглазой девочке с золотистыми локонами, чтобы любить и заботиться… идиллия, да?.. А девочка родилась не синеглазой, и золотистых локонов у неё не было. Ну, ерунда, от этого она же не стала меньше любить меня, правда?.. Конечно. У моей мамы была любимая фраза, которую она часто повторяла, – «быть лучше всех». Кого это «всех», и что она понимала под этим «лучше», я не знала, – и не пыталась спрашивать; для неё это означало учиться на одни пятёрки, поступить в институт, занимать первые места на конкурсе танцев, носить красивые платья, аккуратно причёсывать волосы, – волосок к волоску, – и выйти замуж за самого красивого парня, о котором мечтали все её подруги. Конечно же, он был блондин, и глаза у него были синие-синие… только вот дочь пошла не в него. Ну, да ладно, не об этом речь…
Кредо «быть лучше всех» касалось, естественно, и меня. Я должна была стать отличницей, и не иначе. Каждая четвёрка считалась позором; я должна была делать уроки целыми днями, только чтобы исправить её. А ещё была музыка. Я возненавидела пианино. Идеальная девочка должна заниматься музыкой, чтобы однажды, если к маме нагрянут гости, что-нибудь им сыграть… Плевать, что дома они всякий раз выключают радио, когда передают классику, – пусть завидуют, что у неё идеальная дочь… Тратить жизнь на долбёжку по клавишам ради таких «минут славы» казалось мне глупостью, но маме моего времени было не жалко. Это ведь была моя жизнь… не её…
«А что же другие?» – спросите вы. Где были папа и бабушка с дедушкой, когда я, глотая слёзы, в сотый раз повторяла уроки, а стены содрогались от маминого жуткого крика? Они были рядом. Но им было всё равно. Поэтому я не верю в любовь. И в дружбу тоже не верю. Поэтому мне всё равно, с кем теперь дружит Ритка, оставшаяся в мире живых, – хотя её двойник в посмертии и пытается помириться со мной. Мы снова сидим за одной партой, иногда ходим вместе на переменах; я не знаю, что за дух принимает облик Ритки, одно это существо или разные. Мне всё равно…
III
«Смерть не страшна», – повторяю я про себя, пока идёт урок; то же самое я повторяю, выйдя из класса. Забытый мной автор старой песни оказался на удивление прав. Смерть действительно не страшна. Всё вовсе не так ужасно, как многие думают. Обычно живые считают, что попадут в ад или в рай, или вообще исчезнут, обратившись в прах… А вот и нет. Они попадут сюда. В школу… По крайней мере, многие.
Мёртвых здесь немало; сначала они растеряны, не могут найти свой класс и ищут расписание, как я. Потом привыкают: рутина затягивает. Уроков здесь много, экзамены бывают часто; думать особо некогда, так что чаще всего эти люди и не знают, что умерли. Свой возраст они тоже не помнят; здесь многое забывается. Большинство из них давным-давно окончили школу; некоторые даже успели состариться, – но всё это будет забыто, если вы попадёте сюда. Здесь каждый считает себя школьником. Говорят, воспоминания детства самые яркие; возможно, поэтому взрослые люди так часто сюда попадают. Это похоже на то, как бывает во сне…
Живые здесь тоже есть. Только их обычно немного. Это спящие, – люди, которые видят сны. Им снится школа, – уроки, экзамены… и они оказываются тут, – ненадолго, всего лишь до утра… Это в их мире утро, – а у нас в это время вечер. Я не знаю, почему так. Здесь всё наоборот…
А ещё здесь есть духи, те, кто никогда не рождался. И таких у нас большинство… Они всегда жили здесь, и им интересно: что это за школа и что за новые люди в неё приходят. И духи принимают облик школьников и идут сюда, – как будто они тоже учатся. Для них это весёлая игра… Они во многом как дети, – любопытные и беззаботные. Любимое дело – притвориться знакомым и заморочить. Иногда они любят попугать, устроив целое представление в лицах. Экзамены, например. Или похороны… У них своеобразный юмор. Прикинуться родственником и разыграть спектакль, как будто он умер, – весёлая игра, скажете? Нет?.. А им смешно. Духи не знают, что значит «добро» и «зло». Не потому, что они плохие. Нет… Просто здесь всё по-другому. Напугал, поверили? Вот и славно. Надоело – полетел дальше, оставив это место и всё забыв… Духи свободны, потому что у них нет привязанностей… В отличие от нас.
Именно наши привязанности и держат нас в школе. Старые привычки забыть нелегко… Если ты ходил в школу много лет, с кем-то дружил, с кем-то ссорился, если школа была твоим миром, а не просто перевалочным пунктом на долгом пути, – то после смерти ты, возможно, попадёшь к нам…
Ну, не все, конечно, сюда попадут. Те, кому работа запомнилась больше, после смерти будут работать. Я сама видела таких. Возле нашего дома есть киоск, а в нём сидит девушка. Я её знаю. Эта девушка давным-давно умерла. Только раньше она была бабушкой и торговала газетами в том же киоске, – но в мире живых. А потом, после смерти, попала сюда… Здесь она тоже продаёт газеты. Старой она себя не помнит, поэтому теперь ей лет двадцать с виду. Здесь каждый может принять любой облик… только не все об этом знают. Оттого все и выглядят как раньше, – как в детстве, в юности… Здесь почти никто не знает, что умер. Кроме меня…
