Филип Дик - Дама с пирожками
Баббер уткнул взгляд в пол и прислонился к двери. Сердце его билось учащенно, с напряжением.
— Я уже пообещал ей, что приду еще раз, — пробормотал он.
— Ладно, сходишь, — заявила мать, — но только в последний раз. И скажи ей, что больше приходить не сможешь. Постарайся вести себя повежливее. А теперь иди наверх и умойся.
— После обеда уложи-ка его в постель, — сказал Ральф, глядя в сторону лестницы и видя, как медленно поднимается Баббер, держась рукой за перила. Он покачал головой. — Не нравится мне все это, — пробормотал отец. — Я не хочу, чтобы он больше к ней ходил. Что-то странное есть в этой старухе.
— Ну хорошо, — сказала Мэй. — Пусть сходит в последний раз.
В среду выдался теплый солнечный день. Баббер шел по дороге, засунув руки в карманы брюк. Он на минутку задержался у магазина Маквейна и оценивающе оглядел полку с комиксами. У прилавка с напитками стояла женщина и пила крем-соду. При одном виде этого у Баббера потекли слюнки. Он принял окончательное решение — повернулся и пошел дальше, чуть убыстряя шаг.
Несколько минут спустя он подошел к серому потертому крыльцу и надавил на кнопку звонка. Стебли сухой травы раскачивались и шелестели на ветру. Было уже четыре часа, так что время его поджимало. В конце концов, это же в последний раз.
Дверь открылась. Морщинистое лицо миссис Дрю расплылось в улыбке.
— Входи, Бернард. Я так рада тебя видеть. Всякий раз, когда ты приходишь, я чувствую себя помолодевшей.
Он вошел и огляделся.
— А я пока начну печь пирожки — откуда мне было знать, придешь ты или нет. — Она проворно засеменила в сторону кухни. — Вот прямо сейчас и начну. А ты пока присядь на диван.
Баббер прошел в комнату и сел. Он заметил, что столик с лампой исчез и кресло-качалка стояло прямо рядом с диваном. Он в некотором замешательстве смотрел на это кресло, когда в комнату почти неслышно вошла миссис Дрю.
— Все, в духовку посадила. Тесто у меня было уже готово. Сейчас, совсем скоро, — она со вздохом уселась в свое кресло. — Ну, как твои дела? Как школа?
— Все отлично.
Она кивнула. Какой пухленький был этот мальчуган, сидевший почти рядом с ней, какие у него круглые и румяные щечки! И сидел он так близко, что она без труда могла дотянуться до него. Ее старушечье сердце ликовало. О, как хорошо снова чувствовать себя молодой. Как много значит возвращенная юность. Да, юность — это все. А как жесток мир к старым людям! Ей вспомнились чьи-то строки: «Когда весь мир состарится, мой друг…»
— Бернард, ты не хотел бы почитать мне? — неожиданно проговорила она.
— Я не захватил с собой книги.
— О, — она кивнула, — у меня кое-что есть. Сейчас принесу.
Женщина встала и направилась к книжному шкафу. Она уже открывала створки, когда Баббер быстро произнес:
— Миссис Дрю, папа запретил мне ходить к вам. Сказал, что это — в последний раз. Я подумал, что должен сказать вам.
Она остановилась, замерла на месте. Казалось, все завертелось у нее перед глазами, комната отчаянно поплыла кругом. Она издала хриплый, испуганный вздох.
— Бернард, ты… ты больше не придешь?
— Но мне же папа не разрешает.
Воцарилась тишина. Старая леди взяла наугад первую попавшуюся книгу и медленно вернулась к креслу. Еще через несколько секунд она протянула книгу мальчику — рука ее при этом чуть подрагивала. Баббер стал с безразличным видом разглядывать обложку.
— Пожалуйста, почитай мне, Бернард. Пожалуйста.
— Ну, хорошо, — он раскрыл книгу. — Откуда начать?
— Откуда хочешь, Бернард, откуда хочешь.
Он стал читать. Это было что-то из Троллопа, но она почти не различала его слов. Ее ладонь прильнула ко лбу, к сухой, тонкой и ломкой, как старая бумага, коже лба. Страдание переполняло ее рассудок. Неужели все это в последний раз?
Баббер читал медленно и монотонно. Где-то у окна прожужжала муха. Солнце медленно клонилось к закату, воздух чуть посвежел. Откуда-то набежали облачка, и меж деревьев пронесся резкий порыв ветра.
Старая леди сидела рядом с мальчиком — ближе, чем обычно, — и слушала его чтение, воспринимая звук его голоса, ощущая, впитывая его всем своим естеством. Неужели и правда все — в последний раз? Ужас охватил ее, но она отшвырнула его прочь. В последний раз! Она уставилась на Баббера, сидящего так близко от нее. Спустя некоторое время она протянула свою худую, иссохшую ладонь и глубоко вздохнула. Он никогда не вернется, не будет больше этих встреч, не будет. В последний раз он сидит рядом с ней.
Она прикоснулась к его руке.
Баббер поднял взгляд.
— Что вы? — пробормотал он.
— Ты не против, что я прикоснулась к тебе, правда ведь?
— Да нет, пожалуйста. — Он продолжал читать.
Старая леди ощущала его молодость, трепетавшую между ее пальцами, струившуюся по ее руке, — пульсирующую, вибрирующую, журчащую юность, которая была так близко. Никогда она не была еще так близко, Чтобы до нее можно было дотронуться. Острая жажда жизни вызвала головокружение, странное чувство неустойчивости. И в этот момент все началось снова — как и тогда. Она закрыла глаза, чтобы это ощущение еще больше захватило ее, заполнило, перенеслось в нее со звуками его голоса, с восприятием прикосновений руки. Зарево перемены захлестывало ее, тело переполнялось теплым, восходящим восторгом. Она снова начала расцветать, окунаться в жизнь, впитывать богатство — такое уже было с ней, но только много много лет назад.
Она посмотрела на свои руки — они заметно округлились, ногти словно очистились. А ее волосы — опять черные, они тугими, тяжелыми локонами ниспадали на шею. Потрогала щеку — морщин не было, кожа стала упругой и мягкой.
Чувство радости, нарастающего и искрящегося веселья захлестнуло ее. Она окинула взглядом комнату и улыбнулась, явно почувствовав свои крепкие белые зубы, прочные десны, алые губы; потом резко встала, ощущая уверенное и надежное тело, сделала быстрый, проворный поворот вокруг своей оси.
Баббер прекратил читать.
— Что, пирожки готовы? — спросил он.
— Сейчас посмотрю, — голос ее звучал живо, богатый оттенками, выветрившимися и выцветшими много лет назад. Теперь это снова был он — ее голос — гортанный и чувственный. Она быстро прошла на кухню и заглянула в духовку.
— Готовы, — игриво позвала она. — Иди, получай.
Баббер прошел на кухню, взгляд его при виде пирожков заметно оживился. Он почти не обращал внимания на стоявшую у дверей женщину.
Миссис Дрю поспешила из кухни. Она прошла к себе в спальню и прикрыла за собой дверь, затем обернулась и посмотрела в висевшее на стене высокое зеркало. Молодая — она снова была молодая, переполненная живительными силами бурлящей юности. Сделала глубокий вздох, и ее упругая грудь чуть всколыхнулась. Глаза горели, она улыбалась, потом закружилась волчком, юбка разлетелась колоколом. Такая молодая и очаровательная!
И на сей раз все это никуда не исчезло. Она открыла дверь. Баббер совал пирожки в рот, рассовывал по карманам. Он стоял посередине гостиной, его туповатое и жирное лицо покрывала смертельная бледность.
— Что случилось? — спросила миссис Дрю.
— Я ухожу.
— Ну что ж, Бернард. Иди. И спасибо за то, что почитал мне. — Она опустила ладонь ему на плечо. — Может, потом как-нибудь увидимся.
— Мой отец…
— Я знаю, — она весело рассмеялась и открыла перед ним дверь. — До свидания, Бернард, до свидания.
Она смотрела, как он спускается по лестнице, каждый раз наступая на ступеньку обеими ногами. Потом закрыла дверь и бегом вернулась в спальню. Расстегнула платье и скинула его — поношенная серая ткань показалась ей неприятной. На какое-то мгновение она задержала взгляд на своем прекрасном, округлом теле, прильнувших к бедрам руках.
Чуть повернувшись, она возбужденно рассмеялась — глаза ее сияли. Ну что за чудесное тело, сияющее струившейся из него жизнью. Высокая грудь — она коснулась рукой ее упругой плоти. И так много всего теперь надо было сделать! Она обернулась и посмотрела вокруг себя, учащенно дыша. Так много всего! Потом открыла в ванной краны и принялась укладывать волосы на макушке.
* * *Ветер метался вокруг, пока мальчик брел к дому. Было уже поздно, солнце село, и небо над головой потемнело, покрылось тучами. В грудь били и обтекали его холодные струи ветра, временами забираясь под одежду, выстужая тело. Мальчик чувствовал, что сильно устал, голова болела, и ему приходилось через каждые несколько минут делать остановки, растирая себе лоб и ощущая, как натужно колотится сердце. Он прошел Элм-стрит и вступил на Пайн-стрит. Ветер с завывающим воплем продолжал метаться вокруг, толкая его из стороны в сторону. Он тряс головой, чтобы хоть ненадолго прийти в себя. Как вымотался он, как устали его руки и ноги. Ему казалось, что порывы ветра молотом колотятся в грудь, все время толкают и дергают его тело.
