Сергей Владич - Тайна распятия
В этот раз Пилат встретил Туллия более приветливо, хотя и по-прежнему настороженно. Они неспешно отобедали на террасе, выпили хорошего вина, обсудили последние новости из Рима. Только потом Тит Валерий решился задать префекту мучившие его вопросы. Пилат, не проронив ни слова, внимательно выслушал посланника императора. Когда Туллий закончил, воцарилась тишина, нарушаемая лишь криками чаек да шумом морского прибоя. Наконец Пилат заговорил слегка дрожащим, как показалось Титу Валерию, голосом. На этот раз он не стал делать вид, будто не помнит бродягу Иешуа из Назарета Галилейского, которого он судил около трех лет назад.
— Наверное, я совершил ошибку, сохранив тогда жизнь этому смутьяну, — произнес после паузы Пилат. — Это все писарь Марк, это была его идея. Я дал убедить себя, что для империи будет лучше не создавать из Иешуа мученика, которого впоследствии иудеи могли бы признать мессией, казненным по приказу Рима, и использовать его казнь как повод для бунта. Такое развитие событий могло привести к восстанию, а у меня в тот момент не было достаточно войск, чтобы подавить его. Поэтому я решил сохранить Иешуа жизнь, запретив ему появляться в Иудее, Галилее и Самарии под страхом немедленной и страшной смерти. Понимаешь, меня ввел в заблуждение тот факт, что Каифа с Иродом сами могли легко расправиться с ним, но почему-то не сделали этого. Зная их ненависть к Риму, я предположил, что их действия были направлены против кесаря и интересов государства. Теперь же я вижу, что лучше было бы просто казнить этого Иешуа.
Он замолчал на мгновение, а затем вдруг произнес:
— Знаешь, друг мой, а ведь этот бродяга так и сказал мне тогда, во время допроса, что ему безразлично, приговорят его к казни или нет (это, мол, все предопределено свыше), и что все равно сбудется воля Отца его небесного… А вдруг он и впрямь был сыном иудейского Бога?
— Я не уполномочен обсуждать такие вопросы. А вот то, что кто-то должен быть покаран за случившееся, — это факт. — Туллий выглядел крайне серьезным и сосредоточенным.
— Пусть это будет Марк, — вдруг предложил Пилат. — Ведь мы с тобой всадники, братья по оружию, а он кто? Простой писарь.
— Хорошо, — Туллий кивнул, — это выход. Но я должен, учитывая нашу старую дружбу, рассказать тебе еще кое-что. — И он поведал Пилату о своем разговоре с таинственным незнакомцем, который в точности знал обо всем, что происходило тогда на суде.
Префект на несколько мгновений задумался.
— Афраний! — вдруг вскричал Пилат. — Это же был Афраний! О боги! Как же я сразу не догадался?! Только он мог знать все подробности. Только он мог подслушивать, как всегда! И это он написал донос кесарю! Теперь я понимаю! Предатель! Подлый предатель!
Даже отъехав от дома префекта на приличное расстояние, Тит Валерий Туллий все еще слышал, как кричал взбешенный Пилат.
* * *Возвращение Туллия в Рим прошло без приключений. Затем он посетил Капри, где изложил обнаруженные им обстоятельства дела императору. Вердикт Тиберия бы краток:
— Префекта Гая Понтия Пилата отозвать в Рим для дальнейшего разбирательства. Римскому наместнику, который столько лет управлял провинцией, непростительно делать подобные ошибки. Писаря Марка арестовать и отправить на каторгу. Десяти лет, я надеюсь, ему будет достаточно, чтобы стать на путь исправления. Пусть в следующий раз подумает дважды, прежде чем давать советы римскому префекту. Первосвященника иудейского Иосифа Каифу сместить, пусть не строит козни против Рима. Ну а ты, мой друг, заслужил награду. — Тиберий снял с пальца перстень с огромным кроваво-красным рубином и протянул его Туллию: — Благодарю тебя за отличную работу, ступай.
Тем же вечером римскому наместнику в Сирии Вителлию был отправлен письменный приказ императора, и воля Тиберия была исполнена. Пилата отозвали в Рим, но, пока он добирался до столицы, Тиберий неожиданно умер. Пришедшему ему на смену императору Гаю Калигуле не было до бывшего префекта Иудеи никакого дела, и Пилат, вернувшись в Европу, купил в Галлии большое поместье, где и прожил остаток дней и умер в одиночестве. Да-да, именно в одиночестве, ибо супруга покинула его сразу после смерти их сына, которая случилась три года тому назад вскоре за происшедшими в Иудее событиями.
Иосиф бар Каифа был смещен, пробыв в должности первосвященника восемнадцать лет. Но он еще долго оставался членом синедриона, ничуть не раскаялся в содеянном и мирно скончался в преклонном возрасте. Лишь много лет спустя после смерти Каифа, как и весь род Ханана бар Шета, был проклят за свои черные дела своим собственным народом, и в Вавилонском талмуде, а также в дополнении к нему, называемом Тосефта, с тех пор и отныне навсегда записано: «Проклятие дому Ханана! Проклятие им за их заговоры! Проклятие дому Каифы!»
Писарь Марк был арестован и пробыл десять лет на каторге в каменоломнях, где встретил множество христиан. После выхода на свободу он удалился в Египет и там основал христианскую общину. Делом всей своей жизни он сделал создание книги о служении Иешуа из Назарета Галилейского — Иисуса по прозвищу Христос, как его стали со временем называть, — о Сыне Человеческом, который принес в этот мир учение о Царстве Божьем и Новый Завет, был распят на кресте и воскрес после смерти. Марк написал свое Евангелие и тем деянием прославился навеки.
Глава 8
Римские каникулы Трубецкого
С некоторых пор к поездкам в Ватикан Трубецкой относился с осторожностью. То есть Рим он по-прежнему обожал, и собор Святого Петра был, как всегда, непостижим в своем великолепии, однако Сергей Михайлович не мог забыть, как однажды, во время одной из таких поездок, предпринятой вроде бы по приглашению местных исследователей, он чуть было не попал в одну крайне неприятную историю. Но о том случае он не особенно любил распространяться.
Собственно, в этот раз у него не было другого выхода. Анна попала в беду, и он должен был сделать все, чтобы разобраться в сложившейся ситуации и спасти ее, а в письме она настаивала на его поездке в Рим и даже умудрилась где-то раздобыть для него специальный пропуск в библиотеку Ватикана. С учетом этих обстоятельств Сергей Михайлович решил действовать в точности, как просила Анна, но на всякий случай проявить чуть больше осторожности, чем обычно. Пользуясь тем, что в маленьких римских отелях обслуживающий персонал плохо говорит по-английски и уж точно совершенно не в состоянии различать длинные славянские фамилии, он забронировал по телефону номер в гостинице, расположенной недалеко от пьяцца ди Сан Пьетро, на имя Семена Трубниковского, что вполне адекватно сошло ему с рук при поселении. Затем он попросил метрдотеля вызвать ему такси и указал маршрут — до Колизея, а сам улизнул через черный ход и отправился совсем в другую сторону, к своей цели, в Ватикан, пешком. Разумеется, он понимал, что отсутствие клиента, который сам просил вызвать ему такси, вызовет в отеле целый скандал, за который ему придется заплатить, но безопасность требовала жертв.
В результате Сергей Михайлович добрался до библиотеки Ватикана без приключений. Переданный Анной пропуск отлично сработал на всех уровнях, и вскоре он уже сидел в прохладной комнате, специально оборудованной для работы с уникальными рукописями, в ожидании нескольких редких книг, в которых, как он предполагал, содержались письменные свидетельства участников Никейского собора — Первого Вселенского собора христиан. Однако уже первое прикосновение к проблеме показало, что поставленная задача намного сложнее, чем казалось вначале. Для того чтобы составить более-менее непредвзятое мнение о том периоде, нескольких источников было недостаточно. Необходимо было обработать огромное количество современной литературы, а также немало первоисточников в виде писем, заметок и воспоминаний участников Собора, из которых по крупинкам можно было бы составить картину происходивших в Никее событий. Но на все это требовалась уйма времени, а его-то как раз и не было. К счастью, в библиотеке имелись электронные копии большинства книг, и с помощью уникальной компьютерной поисковой системы ему удалось в течение нескольких часов свести разрозненные факты к общему знаменателю. И вот что выяснилось.
Во-первых, точное количество участников Собора до сих пор неизвестно. Евсевий Кесарийский, личный участник, называл цифру «более двухсот пятидесяти». Другой епископ — Евстафий Антиохийский — настаивал на двухстах семидесяти. Афанасий Великий, Папа Юлий и Люцифер Калабрийский упоминали о трехстах. Сам Константин Великий в своей вступительной речи выразился так: «более трехсот». В то же время в сохранившихся отдельных рукописных списках на греческом, коптском, сирийском и арабском языках насчитывалось лишь до двухсот двадцати имен. При этом некоторые исследователи утверждали, что приглашения посылались двум тысячам епископов, из которых прибыла лишь малая часть. По сути это означало, что участники Собора не представляли большинство христианских общин, разбросанных по бескрайним просторам Римской империи от Кавказа до Британии, однако Собор был признан состоявшимся, а его решения — обязательными для всех.
