Алексей Оутерицкий - Немцы в городе
Четверо напружинились, готовые броситься на меня одновременно, и тут снизу кто-то закричал:
– Эй, где вы там! Давайте быстрее, иначе не застанем ремонтников врасплох!
Четверо, потеряв ко мне интерес, бросились к краю рампы.
– Савельич, заводи скорей! – закричал бородатый вслед кряжистому мужику, который мчался неровными скачками к автопогрузчику. И, обернувшись, прорычал: – Приготовиться к бою!
Все разбежались кто куда, но тут же появились снова, и в руках каждого было какое-то оружие. Десантник вооружился длинным тесаком из заточенного полотна механической пилы, ручка которого была обозначена синей изолентой. У усатого и третьего были здоровенные самодельные ножи – наверное, используемые при работе; к примеру, для разрезания упаковок рулонов ткани или чего-то подобного. А бородатый, убежавший в дверь предположительно кладовщиков, выскочил на рампу с копьем из древка флага, в качестве острия к концу которого был примотан длинный, остро заточенный тесак. Кажется, тоже из полотна пилы.
Четверо почти одновременно спрыгнули с полутораметровой рампы и помчались к только что заведенному автопогрузчику – тот вовсю рычал, изрыгая из вертикально установленной выхлопной трубы клубы черного дыма, и словно подпрыгивал от нетерпения на месте, дребезжа своими металлическими сочленениями.
– Чего застыл! – крикнул, остановившись на секунду и повернувшись ко мне, десантник. – Давай на броню, быстро! Ты же без пяти минут наш, складской!
Очнувшись, я без размышлений рванул к краю рампы, спрыгнул и помчался со своей палицей вслед за ним к уже тронувшемуся с места автопогрузчику. Запрыгнувший первым, десантник протянул мне руку, я тоже на ходу запрыгнул на горячий от солнца корпус, и через десяток секунд, набрав скорость, мы мчались к ремонтно-механическому цеху с такой прытью, что полы моей робы развевалась по ветру, как взбесившийся флаг.
«Прощай, от всех вокзалов поезда уходят в дальние края, прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января», – доносился из кабины голос Льва Лещенко.
Сзади бежали еще человек пятнадцать складских, не успевшие оседлать погрузчик, и каждый был чем-нибудь вооружен и каждый кричал что-то грозное.
Когда до ремонтников оставалось метров тридцать, водила распахнул дверь.
– Десантируйтесь! – заорал он и мы слаженно соскочили с погрузчика.
Бородатый и рябой упали, но тут же вскочили, а мы с десантником кое-как удержались на ногах и все, не сбавляя скорости, помчались за железным тараном. Водила, подправляя курс, быстро вильнул вправо-влево, направил свой агрегат точно на ворота ремонтно-механического, и протяжно проревел хриплым басом клаксона.
– А-а-а-а! – проорал бородатый, вырываясь вперед, а стальная махина так долбанула в ворота ремонтников, что под ногами дрогнула земля.
Погрузчик подпрыгнул и заглох, окутанный бетонной пылью, и тут к цеху подбежали мы.
– Вперед! – прокричал бородатый, и, пока окровавленный водила, который головой высадил лобовое стекло, заводил свой агрегат, ловко нырнул в зазор между автопогрузчиком и разбитой стеной, выставив перед собой копье. Еще двое наших нырнули за ним, и в этот момент автопогрузчик завелся. Водила сноровисто дал вперед-назад, повторил маневр, бешено вращающиеся колеса извлекли из асфальта черный дым, и под жестяной грохот опадающих на стальной корпус кирпичей автопогрузчик вырвался из пролома, с треском выдирая вилы из пробитых, покореженных ударом ворот. Мы радостно взревели и не глядя бросились в самую гущу окутавшей вход бетонной пыли.
Я сходу саданул палицей выскочившего из-за сверлильного станка Викентьича и удачно раскроил ему башку, ловко отбил удар бригадира слесарей-ремонтников и крикнул оказавшемуся рядом десантнику:
– Там, в наждачке, заточенные прутья, штук пятьдесят! Ими можно бросаться!
Десантник кивнул.
– Прикрой меня! – прокричал он и мы стали прорываться сквозь плотный вражеский заслон. Я держался чуть сзади, прикрывая ему спину.
Бородатый со зверским видом насадил на свое копье начальника ремонтно-механического цеха, пригвоздил его к аппарату газированной воды, пробив жесть корпуса, кто-то из складских упал, переломившись надвое от удара раскрученных на цепи тисков, а десантник, лихо крякнув, разрубил голову Александра Николаевича, поручившего мне точить прутки, ровнехонько по центру, на две части.
Через секунду мы, продавив плексигласовую стену, оказались в наждачке и жадно выхватили из ящика по охапке острых прутков.
– Занимаем оборону! – крикнул десантник и мы стали швырять прутки через пустой проем в наседающих на нас токарей. – С-суки, сколько же их тут…
«Ты помнишь, плыли в вышине и вдруг погасли две звезды… но лишь теперь понятно мне, что это были я и ты», – пел Лещенко в наждачной.
Полегло уже с десяток наших и около пятнадцати ремонтников, и тут с обеих сторон прибежало подкрепление. Вакула, размахивая огромной кувалдой, мгновенно уложил двух складских, а незнакомый мне мужик из наших разбил головы двум токарям обычной металлической трубой.
Я совершил два точных попадания и двое слесарей упали, пронзенные моими прутками, причем одному я очень удачно пробил голову насквозь. А потом, разгоряченный успехом, выскочил из наждачки, размахнулся, чтобы бросить пруток в выбежавшего из токарного зала сварщика, и неожиданно получил откуда-то сбоку такой удар в грудь, что завалился назад, ударился головой о станину ручного пресса, и еще в падении понял, что не встану – то, что с треском прорвав ткань спецовки, вонзилось мне в грудь, в ее правую сторону, уже давно вышло из спины, слева, пронзив грудную клетку наискосок.
«Лай-ла, ла-ла-ла ла-ла-ла ла-ла-а-а, ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла-а-а-а»…
Своим собственным прутком… – еще успел с горечью подумать я, когда сообразил, чем это меня так ловко проткнули. А потом наступили полная темнота и тишина…
Я проснулся от духоты и жажды. Было ощущение, что организм иссох без жидкости, как мумия в древнем саркофаге. Несколько секунд я пытался включить голову, чтобы сообразить, где нахожусь, но ничего не получалось, были только телесные ощущения неудобства. Постепенно возникло какое-то соображение, глаза адаптировались к тусклому свету и пришло понимание, что я нахожусь в кузнице. Свет от наружного фонаря проникал сквозь ее пыльные окна, рассеивался, теряя и без того слабую силу, и позволял разглядеть окружающее пространство отдельными фрагментами, как на темной, безнадежно передержанной в проявителе, черно-белой фотографии.
Кажется, я лежал в груде чьих-то разгоряченных тел, на боку, зажатый со всех сторон, почти лишенный возможности движения. Отовсюду слышались хрипы и тяжелое дыхание. Я скинул с плеча чью-то ногу, попытался перевернуться на спину, чтобы сесть, но что-то не позволило мне это сделать. Я повторил попытку и получил тот же результат – что-то цеплялось за меня, не давая перевернуться, или я цеплялся чем-то за что-то. Я пошарил рукой по груди и обнаружил, что из нее торчит какая-то штуковина. Я обхватил ее ладонью, потянул, но штуковина засела плотно, словно ее забили кувалдой. Меня охватило раздражение. Я с такой силой рванул эту чертову штуковину, что она выскочила из меня с громким чавкающим звуком, и не менее полуминуты с недоумением смотрел на чертов пруток, один из тех, которые я точил вот уже три или четыре дня подряд.
Отбросив эту гадость куда-то в темноту, где она звонко ударилась обо что-то железное и покатилась по полу, я с кряхтением слез с груды тел, а точнее, съехал с них на заднице, и несколько секунд стоял, пошатываясь от слабости, пытаясь сориентироваться среди нагромождения тел и агрегатов. Потом, повертев головой, увидел темнеющий купол вытяжки горна, развернулся, и осторожно, чтобы не споткнуться, побрел к сварщикам. Там у них была раковина и кран с водой.
Дверь к сварщикам оказалась запертой, а сил высадить ее у меня не было, поэтому я стал бродить в поиске питья по кузнице. Возможно, кузнец держал где-нибудь бутылку с водой. Пробраться к горну, неподалеку от которого стоял шкафчик с личными вещами Вакулы, было затруднительно из-за груды этих чертовых наваленных в проходе тел, и я стал шарить между станками. Все кругом было скользким и приходилось передвигаться как конькобежцу, не отрывая ступни от пола. Судя по всему, это была кровь, которой натекли целые лужи, как будто здесь недавно прошел ливень из эритроцитов.
Когда между аппаратом точечной сварки и пневматическим молотом мне удалось нашарить десятилитровую металлическую канистру, я обрадовался, словно лось, выскочивший из горящего леса к водопою. Судя по тяжести, емкость была полной под завязку. Быстро откинув крышку, я поднял канистру, припал губами к горлышку и после внушительного глотка понял, что внутри солярка. Почему-то нос не чувствовал запахов, иначе я обнаружил бы это раньше.
