Александр Дюма-сын - Доктор Серван
— Наконец-то! — воскликнул граф, бросившись к ним навстречу.
Серван с первого взгляда сделал насчет графа выводы, о которых мы упомянули выше.
— А где больная?
— Здесь, доктор, — сказал Доксен, отдергивая полог, которым была отгорожена графиня, чтобы свет ее не беспокоил.
Доктор подошел к постели и, взглянув на больную, спросил:
— Почему вы не позвали меня раньше?
— Но я уже дважды посылал за вами сегодня, — довольно сухо ответил граф.
— Я говорю не про сегодняшний день, — произнес Серван, взглянув на Доксена, — потому что не сегодня следовало меня вызывать, вероятно, супруга ваша занемогла уже давно.
— Это правда, — сказал граф, — но мы обращались к другому доктору, которого зовут…
— Меня не интересует его имя, — прервал графа Серван. — Мне ясно одно: вы позвали меня слишком поздно. Все, что можно теперь сделать, пусть делает тот, кто первым взялся за лечение вашей супруги. Я за это не возьмусь, потому что ответственность стала слишком велика.
— Значит, всякая помощь бесполезна? — проговорил граф, побледнев еще больше.
— Да, — ответил доктор. — Нужно чудо, чтобы спасти эту женщину, но, к несчастью, времена чудес еще не наступили, — прибавил он, взглянув на Ивариуса.
— О боже мой! — вскрикнул граф, в изнеможении падая в кресло. — Послушайте, — продолжил он, внезапно поднявшись, — вы должны спасти эту женщину.
В голосе, которым были произнесены эти слова, слышалось отчаяние, готовое обернуться яростью против тех, кто отказывает ему в утешении.
— Я должен вам заметить, граф, — ответил доктор спокойно, — что врачу не говорят: «Спасите эту жизнь, которую хочет забрать Бог», так, как приказывают войску: «Возьмите эти бастионы».
— Простите меня, — сказал Доксен, судорожно протягивая доктору руку, — простите меня, но я так страдаю, что только мое отчаяние оправдывает тон, которым я произнес эти слова. Я отдам половину своего состояния тому, кто спасет эту женщину.
В эту минуту граф, казалось, действительно был взволнован.
— Покоритесь судьбе, граф. Я ничего не могу сделать. Не из тщеславия замечу вам, что если я заявляю, что не могу спасти графиню, то уже никто не сможет этого сделать.
— Итак, — обреченно сказал граф, хватаясь за голову, будто для того, чтобы вырвать у себя волосы, — она должна умереть.
— Почему вы не позвали меня раньше? — снова и снова спрашивал Серван.
Но всякий раз, как доктор это говорил, граф бледнел и начинал торопливо прохаживаться по комнате. Этот человек не кричал, не плакал, но по его изможденному лицу можно было догадаться о величайшем отчаянии, которое он испытывал. Временами глаза его будто стекленели, и он подходил к постели, на которой томилась графиня, опускался перед ней на колени и шептал:
— Бедная женщина! Прости меня!
Доктор внимательно смотрел на него и думал: «Не так страдала старая Жанна, не так страдают Генрих и Франциск, и я полагаю, что этого человека скорее терзают угрызения совести, нежели горе».
Серван взглянул на Ивариуса, который, по всей видимости, догадался о мыслях своего господина, потому что ответил ему утвердительным кивком. Однако они оба пришли для того, чтобы оказать помощь больной, а не для того, чтобы наблюдать агонию умирающей. Поскольку их присутствие было бессмысленно, то доктор подошел к графу, чтобы проститься.
— Вы уходите? — воскликнул Доксен.
— Я не могу ничем вам помочь, а в городе есть другие больные, которые меня дожидаются.
— Итак, все кончено?!
— Один только Бог может спасти графиню.
— Но ей нельзя умирать! — закричал граф, бросился к постели своей жены и начал трясти ее тело, которое уже было неподвижно, как труп. — Неужели наука совершенно бессильна, неужели, пока еще в теле теплится огонек жизни, вы не можете раздуть его? Бога ради, продлите ее жизнь, посмотрите, она еще так молода, сделайте усилие и, может быть, жизнь снова вернется в это тело! Продлите ей жизнь на год, на полгода, на неделю, но не дайте ей умереть сегодня!
— Так вы очень любите графиню? — сказал доктор, подходя к постели и глядя на графа, словно желая прочитать в сердце этого человека.
— Да, черт возьми, да, я ее люблю! — ответил Доксен, стараясь укрыться от взора доктора. — Хотел бы я, чтобы она жила, если бы не любил ее?!
— Это правда, — согласился доктор Серван, — но почему вы готовы удовольствоваться всего одной неделей? Этого же так мало…
— Разве вы не знаете, какое блаженство доставляет отсрочка, как бы ни была она мала, даруемая тем, кого сердце страшится потерять?
— И это правда, граф, но судьбой устроено так, что со временем всякое горе ослабевает, вы еще молоды, из знатного рода, богаты…
При этих словах граф вздрогнул и невольно взглянул на доктора, будто заподозрив в этой фразе скрытый смысл.
— Да, я богат, — сказал Доксен и снова начал прохаживаться по комнате. — Я имею сто тысяч франков ежегодного дохода, что, впрочем, не помешает мне отдать вам половину своего состояния, если вы спасете мою жену, — прибавил он с горькой улыбкой.
— Тогда у вас осталось бы пятьдесят тысяч франков дохода. Это все-таки лучше, чем ничего.
Сказав это, господин Серван взглянул на своего помощника. Ивариус с нетерпением ждал ответа графа.
— Что вы хотите сказать? — воскликнул Доксен, остановившись перед стариком.
— Когда человек любит свою жену так, как вы, то не удивительно, что он за ее спасение готов пожертвовать половину своего состояния, в особенности, если остающаяся у него половина приносит пятьдесят тысяч годового дохода. Но я хотел прибавить, что если бы вы дали мне даже вдвое больше, то и тогда я не смог бы спасти графиню Доксен, которая через час умрет.
— Значит, у нее уже началась агония? — прошептал граф.
— Да.
— И вы не можете привести ее в чувство хотя бы на десять минут? Так, чтобы она смогла говорить?
— Нет.
— Что бы вы ни сделали?
— Что бы я ни сделал.
Граф был бледен как мертвец.
— Хорошо, — сказал он, открывая один из ящиков своего бюро и вынимая несколько золотых, которые подал доктору, — я сожалею, что побеспокоил вас. Вот, получите за визит.
Доктор взял деньги, но, принимая их, почувствовал, что рука графа дрожит.
— Вы не хотите остаться у меня в долгу, граф? — поинтересовался доктор.
— Я хочу быть уверен, что вы получили свои деньги.
— Я могу прийти за ними позже.
— Тогда вы, вероятно, меня уже не застанете.
— Вы уезжаете?
— Нет.
— В таком случае я не понимаю…
— Доктор, вы слышали, чтобы кто-нибудь обещал себя убить?
— Да.
— В таком случае, доктор, через два часа вы сможете сказать, что видели человека, исполнившего свое обещание.
— И кто же это?
— Я.
— Значит, вы решились умереть, если умрет графиня?
— Это необходимо.
— Почему?
— Потому что я люблю ее и не могу без нее жить.
Эта фраза была произнесена так, что невозможно было уловить истинный ее смысл, поскольку голос Доксена при этом был полон злобы и отчаяния.
— Хорошо, — сказал доктор и протянул графу руку, — прощайте.
— Прощайте, — ответил тот и, обменявшись с доктором рукопожатием, упал в кресло.
Ивариус вышел вслед за доктором Серваном. В дверях они встретили Марианну.
— Нужно, чтобы вы спрятали меня в комнате, из которой я смогу видеть все, что происходит в спальне вашей госпожи, — сказал ей доктор.
— Для чего, боже мой?
— Потому что я опасаюсь несчастья, которое хочу предотвратить.
Марианна взглянула на Сервана и тотчас поняла, что у этого старика не может быть дурных намерений.
— А при необходимости, — добавил доктор, — мне придется туда войти.
— Хорошо, устраивайтесь в этой комнате, здесь вам будет очень удобно.
Старая служанка отворила дверь, доктор вошел в нее, предварительно сказав Ивариусу, чтобы тот осведомился о здоровье прокурора, а после этого дожидался его дома.
XI
Место, которое Марианна показала доктору, оказалось превосходным: отодвинув немного портьеру, он мог видеть все происходящее в комнате графа. Серван поставил в угол свою трость и начал наблюдать. Граф некоторое время сидел, погруженный в размышления. После того как к нему пришло ясное осознание крушения всех его надежд, он встал и с досадой оттолкнул ногой кресло. Потом подошел к бюро, из которого за несколько минут перед этим вынул золотые монеты для доктора, достал из него связку бумаг и внимательно просмотрел их. По всей видимости, это нисколько не изменило его решения. Швырнув бумаги обратно в ящик, он запер его и воскликнул:
— Да, это необходимо!
Затем граф подошел к постели жены и позвал ее раза два или три, но в ответ та лишь глухо хрипела. Он постоял у постели, молча созерцая умирающую, которая в эту минуту была необычайно прекрасна, и потом, встав перед графиней на колени, взял ее исхудавшую руку. Казалось, в эту минуту другие мысли овладели им; он будто вспомнил о былых счастливых днях, его бледное лицо вдруг покрылось ярким румянцем, слезы навернулись на глаза, и он простонал, опустив голову на руку умирающей:
