Дэн Симмонс - Двуликий демон Мара. Смерть в любви
Я устал от того, что на меня шикают. Наклонившись к Трею, я сказал:
— Какого черта мы заплатили триста американских долларов за то, что за пару баксов показывают в любом баре на Печбери-роуд?
Трей только головой тряхнул.
— Это подготовка, Джонни, — прошептал он. — Разогрев. А мы заплатили за главное.
Двое мужчин впереди нас обернулись и нахмурились, как будто в кинотеатре, где мы своим шепотом мешали смотреть кино. На сцене молодые люди закончили приготовления и занялись не только друг другом, но и женщинами. Комбинации были самые разнообразные.
Я сидел, положив ногу на ногу. В Наме мы не носили трусов, так как от них прело в паху, и, как многие солдаты, я отвык от них и не надевал их в отпуске с цивильной одеждой. В тот вечер я пожалел, что не натянул под легкие брюки из хлопка какие-нибудь плавки. Похоже, среди этих мужчин не было принято щеголять откровенной эрекцией.
Четверка на сцене перебирала комбинации еще минут десять. Они кончили почти одновременно — женщины могли изображать оргазм, но у мужчин все было неподдельно. Одна из девушек подставила сперме свою грудь, пока другая размазывала семя одного юноши по ягодицам другого. Бисексуальность акта смущала и возбуждала меня в одно и то же время. Я еще не знал себя тогда.
Кончив, четверка просто встала и покинула сцену через тоннель в противоположной стене. Клиенты не хлопали. Сцена долго пустовала, и я подумал, что, может быть, несмотря на всю болтовню Трея о главном, представление кончилось, как вдруг низкорослый таец в черной шелковой рубахе и штанах шагнул на сцену и тихо и серьезно заговорил. Я дважды разобрал слово «Мара». Все в комнате вдруг напряглись.
— Что он… — начал было я.
— Шшшш, — сказал Трей, не сводя глаз со сцены.
— Да пошел ты. — Я заплатил за это дерьмо и имел право знать, что получу за эти деньги. — Что такое «Мара»?
Трей вздохнул:
— Мара — это пханнийаа ман, Джонни. Князь демонов. Это он послал трех своих дочерей — Аради, неудовлетворенность… Танху, желание… и Раку, любовь… искушать Будду. Но Будда устоял.
Щурясь, я смотрел сквозь дым на пустую сцену, над которой медленно покачивались фонари. Лодка прошла по невидимой лагуне, поднятая ею волна едва заметно качнула баржу.
— Значит, Мара — мужчина? — Вся эта белиберда не укладывалась у меня в голове.
Трей покачал головой:
— Когда дух пханнийаа ман соединяется с нага в демонически-человеческом обличье — то нет.
Я вытаращился на Трея. С нашего прибытия в Бангкок мы выкурили немало хорошей травы — тайские палочки здесь почти ничего не стоили, — но Трей, очевидно, перестарался. Увидев мой взгляд, он едва заметно улыбнулся:
— Мара — это часть того мира, который умирает, Джонни… принцип смерти. То, чего мы боимся больше Чарли, когда выходим в ночной патруль. Нага — это разновидность бога-змеи, который ассоциируется с водой. С рекой. Он дает или отнимает жизнь. Когда дух нага нисходит на того, кто наделен силой пханнийаа ман — Мару, — то демон может оказаться как женщиной, так и мужчиной. А мы заплатили за то, чтобы увидеть женщину Мару, считающуюся пханнийаа ман нага кио. Такое бывает один раз в несколько тысяч воплощений…
Я глазел на Трея. Он шептал так тихо, что я едва его слышал, но некоторые из тайцев тоже обернулись и смотрели. Я из его объяснений ни фига не понял.
— Что это еще за кио такое? — сказал я. У меня было отвратительное чувство, что меня надули на триста баксов.
— Кио — это… Шшш, — прошипел Трей, указывая на сцену.
На сцене появилась женщина. На ней было традиционное тайское шелковое платье, на руках она держала ребенка. Ее острое, почти мужское лицо черным нимбом окружали спутанные волосы. Она была старше тех секс-артистов, которых мы видели до того, хотя ей вряд ли было больше двадцати лет. Ребенок скулил и тянул женщину за шелк на ее небольшой груди. Я вдруг заметил, что все тайцы кланяются ей со своих мест. Некоторые даже складывали ладони лодочкой в традиционном жесте почтения — вае. По отношению к секс-артистке это казалось странным. Я нахмурился и поглядел на Трея, но он тоже делал вай. Тряхнув головой, я снова стал смотреть на сцену. Почти все присутствовавшие уже погасили сигареты, но в закрытой барже было столько дыма, что все происходящее виделось как в тумане.
Женщина на сцене опустилась на колени. Ребенок на ее руках обмяк. Мужчина в черном щелке вышел на сцену и что-то тихо и невыразительно сказал.
Наступило долгое молчание. Наконец один толстый таец в первом ряду встал, обернулся, поглядел на толпу, а затем ступил на низкую сцену. Все дружно перевели дух, и напряжение собравшихся словно сменило фокус, если не исчезло совсем.
— Что… — зашептал я.
Трей покачал головой и показал на сцену. Толстяк как раз передавал пухлую пачку батов человеку в черном шелке.
— А я думал, что все должны были заплатить за вход, — шепнул я Трею. Он не слушал.
Человек в черном шелке помедлил, пересчитывая деньги — в пачке наверняка была не одна тысяча батов, — а потом сошел со сцены. Как по условленному сигналу, появились две девушки, которых мы видели раньше. Теперь на них были какие-то традиционные платья, которые у меня ассоциировались с церемониальным тайским танцем, виденным на фото; на каждой была высокая островерхая шляпа, странные наплечники и блузка с шароварами из золотистого шелка. Я уже начал думать, не заплатил ли я триста долларов за то, чтобы посмотреть, как четыре человека будут заниматься сексом прямо в одежде.
Двое парней тоже вышли на сцену, они были в обычной одежде и несли резное кресло. Я испугался, что сейчас нам покажут еще один номер с геями и лесбиянками, но парни только поставили кресло и ушли. Девушки принялись раздевать толстяка, пока женщина по имени Мара смотрела в пустоту, не обращая внимания ни на мужчину, ни на своих помощниц, ни на толпу.
Выполнив ритуал раздевания клиента и аккуратно сложив стопкой одежду, девушки усадили его в кресло. Мне были видны бусинки пота у него на груди и верхней губе. Ноги, похоже, слегка тряслись. Если он заплатил за некую сексуальную услугу, то, похоже, воспользоваться ею сейчас не мог. Член у бедняги съежился так, что стал почти невидимым, а мошонка сморщилась, как грецкий орех.
Девушки нагнулись к нему и принялись ублажать его руками и губами. Не сразу, но две умелицы все же сделали так, что пенис толстяка затвердел и поднялся, головкой едва не касаясь живота. Но и в таком состоянии хвастаться ему было особенно нечем. Между тем страшилище по имени Мара все так же смотрела в пустоту, а младенец на ее руках слегка извивался. Женщина не реагировала ни на что, как в припадке кататонии.
Тут мое сердце сильно забилось. Я испугался, что они сейчас сделают что-нибудь с ребенком, и меня физически затошнило. Если бы Трей знал, что в деле замешан грудной ребенок…
Я взглянул на него, но он смотрел на эту ведьму Мару с какой-то смесью страха и почти научного любопытства. Я тряхнул головой. Тут что-то было нечисто.
Девушки покинули сцену, на которой остался толстяк со своей скромной эрекцией и женщина с ребенком. Мара медленно повернулась к нему, и свет фонаря на мгновение заставил ее глаза вспыхнуть желтым. На барже вдруг стало необычно тихо, как будто все затаили дыхание.
Мара встала, сделала три шага к мужчине и снова опустилась на колени. Она была довольно далеко от него, так что ей пришлось наклониться, чтобы положить ладонь на его бедро. Я заметил, что ногти у нее на руках были очень длинные и очень красные. Эрекция толстяка тут же начала опадать, и я заметил, как поползли вверх его яйца, точно хотели спрятаться в глубине его тела.
Мара, казалось, улыбнулась, увидев это. Не выпуская младенца, она подалась вперед и открыла рот.
Я думал, что дело идет к простому оральному сексу, но ее голова приблизилась к гениталиям мужчины не больше чем на восемнадцать дюймов. Меж острых, безукоризненно белых зубов показался язык и изогнулся, едва не касаясь подбородка. Глаза толстяка распахнулись во всю ширь, а его руки и пузо заметно дрожали.
Его эрекция вернулась.
Мара едва заметно двинула головой, встряхнула ею, точно освобождая шею, и ее язык продолжил ползти наружу. Шесть дюймов языка. Потом восемь. Целый фут мясистого языка вылез из ее рта, словно розовая гадюка из своего темного логова.
Когда восемнадцати- или двадцатидюймовый узкий язык, показавшись изо рта, лег на бедро мужчины и начал обвивать его член, я хотел сглотнуть, но не мог.
Я пытался закрыть глаза, но не мог опустить веки. Так, с открытым ртом, тяжело дыша, я и смотрел.
Язык Мары обвился вокруг головки члена необрезанного толстяка, оттянув на ней кожу. Свет фонаря отражался от его розовой влажной поверхности, смоченный слюной член блестел.
Язык удлинился еще, его кончик спиральными движениями двигался вниз, от головки к корню, покачиваясь на ходу, как голова широкотелой змеи. Толстяк закрыл глаза как раз в тот миг, когда язык полностью обвил его конец, и узкий кончик этой мясистой ленты, шатаясь и покачиваясь, приближался к его перепуганным яичкам. Ресницы Мары тоже опустились, но, когда бедра мужчины начали двигаться, под тяжелыми веками замелькало что-то белое и желтое.
