Елена Усачева - Маяк мертвых
— Я успею! — заорала, чувствуя, что воздуха вокруг и правда мало, что в нем слишком много воды. Она забивает горло, занимает нос, мешает вдохнуть. Закашлялась, чуть не упала. — Успею, — зло прорычала мху под ногами. — Успею…
Лес вокруг был темен. Он стоял тяжелой стеной воды. Кроны колыхались, как тина в болоте. Алена бежала по кочкам. Воздуха становилось все меньше. Голова кружилась. От этого по телу прокатывались мурашки, отключая ноги и руки. Их Алена уже не чувствовала. Видела только, что еще не падает, что еще бежит.
Не бежит. Катится кувырком к болоту. Позвоночник встретился со всеми кочками, которые здесь были. Лицом утонула в вонючем мху. Приподнялась на руках, по локоть уходя в трясину.
Болото! Где-то здесь она и утонула! Но где, если ее вытащили? Андрей! Вот почему его не было. Он остался там, в настоящем, а она пошла на дно…
Под босыми ногами зачавкало, затоптанный мох выжимал из себя воду, но держал крепко. Она заметила кочку, на которой еще висела цепочка браслета. Это было здесь.
Следующий шаг утопил по колено. Трясина обхватила ногу, попробовала силы. Но утащить к себе пока еще не могла. И тогда Алена увидела! Темные волосы! Они распластались по грязи, запутались в тине.
Голову! Надо поднять голову, чтобы удалось вдохнуть.
Водила рукой, не попадая. Сил не было. Воздуха тоже.
Но тут пальцы нащупали волосы, и Алена потянула за них, удивляясь, как легко они подались вверх.
Перед глазами мелькнуло что-то белое и страшное. Вместо глаз черные провалы, пиявки на скуле и брови, полный рот тины.
Алена заорала без звука и без воздуха и, потеряв равновесие, полетела головой в трясину.
* * *Это случилось неожиданно. Родители пришли и сказали, что мы уезжаем. Навсегда. Что нас всех отсюда прогоняют. Что российская императрица Екатерина[3] решила переселить местных шведов в Малороссию. Там солнце и тепло, там много земли, там нет болот. Мужчины поговаривали, что императрица боится бунтов, что без сильной власти шведы могут потребовать свои земли назад. Говорили, что в Хаапсалу уже разместили гарнизон, нас поведут с солдатами.
Родители много спорили. Мать торопила с отъездом, отец отказывался. А потом он вдруг позвал меня и сказал, что поведет прощаться, что надо последний раз поклониться земле предков. Велел ничего не брать с собой.
Отец все сделал один. А потом сам же шагнул в трясину.
Нас долго искали, я видела. Но мы не оставили никаких знаков. Поэтому нас не нашли. Тогда появились первые три креста. Два невысоких и один белый большой под лысой лиственницей. Для меня. Чтобы земля помнила. Эти кресты приковали нас к этому месту. Мы теперь не можем ни уйти, ни забыться.
Память — самое страшное, что есть у людей. Прошлое выжигает настоящее, не дает идти вперед.
Я ненавижу воспоминания, стараюсь ничего не помнить. Иначе мне придется постоянно видеть перед собой лицо отца, держащего меня под водой, пока я не захлебнулась.
Я смотрю на браслет с разноцветными головами быков. Они мне что-то пытаются рассказать. Что? Но я ничего не помню.
* * *Алену выворачивало наизнанку. В желудке ничего не осталось, а ее все тошнило, скручивая желудок узлами спазмов. Эдик на корточках сидел поблизости с бутылкой воды наготове и ждал, когда Алена перестанет дергаться. С каждым судорожным всхлипом Алене казалось, что она обратно проваливается в болото. Что опять пропадет воздух. Что вернется вода.
— Ну, ну, все прошло.
Эдик медленно лил воду ей на лицо. Алена фыркала, отворачиваясь, и все хватала Эдика за руку. Чтобы не утонуть. За его спиной двигались, говорили люди. Слышался смех. Кто-то все время заглядывал через его плечо.
— Спокойно, спокойно, — шептал Эдик. — Все закончилось.
Алена подставила губы под воду. В ее голове что-то вяло вспомнилось, какая-то картинка. Кто-то пил точно так же, подставив под выплеснутый чай рот. Нет, не вспомнилось. Обрывок сна быстро таял.
— Марина не здесь, — хрипло произнесла Алена, снова находя локоть Эдика. — Она заблудилась. Вышла с другой стороны. Она жива.
— Я знаю, — тихо отозвался Эдик. — Она уже уехала с острова.
Глаза отводит.
— Почему уехала?
Эдик отворачивался.
— Мы расстались.
Вспомнила, как накаркала это расставание, и снова закашлялась. Прохрипела:
— Прости.
— Ты-то тут при чем? — грустно усмехнулся Эдик. — Это наши дела. Как ты? — И он стал поправлять на ее плечах плед. Он не грел, только еще больше прижимал к телу холодную липкую грязь. — Почти ночь в болоте просидела.
— Ночь? — эхом повторила Алена, подхватывая убегающие концы одеяла. А у самой в голове билось: «Ночь… покойники… шведы… вырвалась…»
— Ты попала в воздушный пузырь, поэтому и не задохнулась. Воздуха хватило в самый раз. Как подгадала.
Обмен?
Алена схватила себя за шею, за запястье, коснулась ушей. Украшений не было.
— А как вы?..
Горло скрутило болью. Алена подавилась воздухом, падая руками на землю.
— Ну, ну, ну… — похлопал ее по спине Эдик.
Алена больше не кашляла. Только сейчас она заметила, что между ней и Эдиком лежит большой белый крест.
— Что это? — спросила хрипло, попыталась отодвинуться.
— А! Крест, — просто ответил Эдик. — Мы уже почти уходили, как вдруг услышали тебя. Побежали сюда, и надо было что-то бросить в трясину, чтобы добраться. Дернули крест, он из земли вышел. Его и бросили. Мы его потом обратно поставим.
Алена смотрела на него непонимающе. Белый крест на краю болота. Все закончилось. Шведы уехали. Память стерлась. И вдруг — как молния:
— А где вурдалак? То есть Андрей. Где велосипеды?
— В гостинице. Это он приехал и сообщил, что ты в болото попала. Скажи ему спасибо.
— Не скажу, — буркнула Алена, поднимаясь на ноги. — Я сама себя спасла, без всяких помощников. Сама! Захотела и спаслась! А твой Андрей!..
— Странное место, — устало пробормотал Эдик. — Мы всю ночь искали, но ничего не нашли. А потом здесь стала лаять собака. Белая собака на болоте. Мы вернулись. И вдруг из трясины поднимаешься ты. Как с того света. Тебя там мать в машине ждет. Сходи к ней…
Все сразу забылось и стало неважным.
— Мама! — заорала Алена, делая два неверных шага в темноту, к людям. — Мама!
— Аля! Алечка!
Мама неслась с пригорка с такой скоростью, словно собиралась пробежать мимо, перескочить болото и мчаться дальше.
— Аля!
Она налетела на Алену стремительно, бурно, обдала знакомым запахом духов, звоном бус, защекотала волосами.
— Дорогая моя! Солнышко! Что же ты натворила?! Что же мы натворили?!
И тогда пришел черед слезам. Алена плакала тихо и утомленно, слезы сами выпадали из глаз и крупными каплями стекали по щекам, промывая чистые дорожки.
— Мамочка, — торопилась Алена. — Прости, пожалуйста, мне было скучно.
— И ты меня прости, Алечка! Мне тоже было скучно, и поэтому…
Мама замолчала, глядя в лицо Алены. А потом стала целовать, целовать, глотая слезы и произнося непонятные слова. В этом была очередная недосказанность. Словно от Алены опять хотели что-то скрыть.
Она стала вырываться.
— Что? Произошло? — резко спросила она.
Мама спрятала лицо в ладони. Плечи дрожали. Сейчас она была похожа на скомканный в плотный шар газетный лист. Мелькали знакомые буквы, но слов прочесть было невозможно.
— Не переживайте, — произнес Эдик. Он уже свернул веревки, сложил железные, с наконечниками палки, собрал разбросанные одеяла. Вдалеке тарахтели машины, вяло взблескивала синяя полицейская мигалка. — Его еще, может быть, найдут.
Мама выпрямилась, бросила взгляд на Эдика и заговорила быстро-быстро:
— Алечка, ты же не будешь на меня сердиться? Это получилось очень глупо. Я и сама не могла представить. Совершенно случайно. Не сердись. Я тебе новое куплю.
— Что новое? — Алена не понимала ничего из того, что говорила мама.
— Этот парень. Ну, такой красавчик. Ну, еще с девушкой.
— Эго зовут Адам, — с ударением на первый слог произнес Эдик. — Профессиональный вор на доверии. Он ограбил почти всех в гостинице.
— Я его всего на минутку пригласила к нам в номер. Просто на секундочку мы сели на кровать. Я не успела и моргнуть, как он уже ушел. А я и не сразу хватилась. Но… потом поняла, что ничего нет. Ни денег, ни моих драгоценностей, ни твоих украшений.
«Что ты готова отдать за жизнь?» — эхом колыхнулось в мозгу.
«Не вспоминай! — вторил другой голос. — Не привязывай себя ничем».
— Так ложки — это не домовые? — разочарованно протянула Алена.
Внутри словно спустили пружинку. Напряжение уходило, все становилось неинтересным, серым, скучным. Веки отяжелели.
— Я не знаю, зачем ему ложки. — Эдик стал взбираться наверх, показывая, что пора идти. Хватит уже топтать мох болот. — Когда мы отправились тебя искать, он прошелся по всем номерам. А потом исчез. Паромы еще не ходят. Далеко он не уйдет. Если только на моторке в сторону Сааремаа подался. Но это уже дело полиции.
