Елена Вернер - Верни мои крылья!
– Да все понимают, – отозвалась Корсакова, но ей было приятно, что Кирилл обращается именно к ней.
Вдруг под столом раздалось мяуканье.
– Эй, это кто у нас тут? – наклонилась Мила. Трехцветная кошка, облезлая и худющая, пугливо отскочила в сторону.
– Мил, не трогай. Вдруг она лишайная… – предостерег сестру Паша. Обликом он напоминал высокого золотистого ретривера, а собаки кошек недолюбливают, развеселилась про себя Ника.
– Сам ты лишайный, – легкомысленно отозвалась Мила.
– Нет-нет-нет, надо ее прогнать. Вы что, не знаете, что кошки в театре не к добру? – Корсакова замахала руками, не на шутку встревоженная.
– Римма, да не будь ты такой суеверной, от этого дамы стареют, – ухмыльнулся Трифонов. – Уж если про приметы говорить, то не нам точно. Я имею в виду – не актерам! Мы вообще порождение ада, а театр создал демон Азазель, один из самых грозных и пугающих, прямиком из преисподней. Он же, кстати, изобрел грим, косметику и музыкальные инструменты. По крайней мере так считают иудеи.
– Ты и их приплел? Ловкач, – хмыкнула Леля Сафина, длинными ногтями с серебристым лаком отщипывая кусок докторской колбасы и кидая кошке.
– Даня, актеры всегда суеверны, как старые знахарки. – Лизавета Александровна Рокотская, дождавшись, пока кошка дожует кусочек колбасы, усадила ее на колени, и та затарахтела от удовольствия. – Ласковая какая… Мы же пограничные существа. Кошки тоже, так что мы похожи. А актеры… Не зря их даже на кладбищах не хоронили. Мы превращаемся в других людей, говорим и действуем от их имени. Это и есть проявление зла. Мистика. Римма, девочка, не обращай внимания! Бродячие кошки в театре не к добру, только если пробегают по сцене. А эта еще и трехцветная, принесет удачу. Можешь мне поверить, я ходячая энциклопедия примет.
– Вот только как ее не пускать на сцену… – озабоченно вздохнула Римма. Слова Рокотской всегда имели для нее особый вес.
– А правда, что это здание раньше было церковью, до революции? – подал голос Кирилл. – Настоящей, а вокруг нее кладбище. Я читал на сайте, кто-то из поклонников вашего театра поделился. Там целый фан-клуб. После революции купола сняли и сделали Дворцом пионеров.
Римма побледнела:
– Просто отлично…
– Если так, то это прямо ирония судьбы, самое богомерзкое учреждение, – Даня широким жестом обвел помещение, имея в виду театр целиком, – обосновалось в бывшей церкви…
– А вокруг кладбище? – уточнила Римма негромко.
– Первый раз слышу, – нахмурилась Липатова.
Развивать тему не стали. Леля Сафина вытерла руки салфеткой:
– Так что будем делать с кошкой?
– Оставьте животное в покое, – велела Лариса Юрьевна непререкаемо. – Слышали Лизавету Александровну? Пусть живет, будет нашим талисманом. На удачу.
– Точно, как кроличья лапка! – мягко улыбнулся ей Кирилл, и Липатова от одного взгляда на него вспыхнула и похорошела. – Кошка ведь почти кролик.
– Да и лапок целых четыре, – игриво отозвалась на его слова Леля и сверкнула глазами. Видит небо, она умела быть волнующей, когда желала этого.
Ника беспокоилась. Увиденное на обеде заставляло ее снова и снова прокручивать в памяти каждое слово, каждый взгляд, обращенный другими на Кирилла. Привыкнув, как антиматерия, ни с кем не взаимодействовать, она развила в себе способность улавливать изменения в окружающих ее людях. И сейчас она была уверена на все сто, что появление Кирилла взбудоражило как минимум трех женщин: Римму, Лелю и Липатову. И если за Риммой склонность к флирту замечалась постоянно, как неотъемлемая часть ее характера, привычка, к тому же подкрепленная внешней привлекательностью, то уж замужней Липатовой, особенно после расставания с Зуевым, это было совсем не к лицу. А Леля Сафина вообще не склонна к кокетству, однако свое намерение во время перекура с Милой обозначила вполне четко, а теперь подкрепила и парой улыбок, обращенных прямиком Кириллу. Ника волновалась, злилась, ревновала – и не знала, что ей делать.
В половине седьмого в театре остались немногие. Последними к выходу шли, обсуждая новую постановку, Стародумов с Липатовой, Кирилл, Леля, Римма и Трифонов, сзади плелся Ребров, успевший напялить лисью шапку, наследие номенклатурного прошлого. У дверей к нему обратилась Липатова, заматывая шею пуховым платком:
– Владимир Сергеевич, повесьте на сайте объявление об отмене завтрашнего «Марата». Наш-то «свинтил»… Марат…
Липатова поморщилась, но у Ники сложилось впечатление, что все ее раздражение улетучилось и она лишь для проформы разыгрывает неудовольствие: появление Кирилла взбудоражило театр и Валера Зуев казался давно перевернутой страницей.
– Зачем отменять? Что, некого на замену поставить? – нахмурился Кирилл. Липатова покачала головой. – Так давайте меня! Речь ведь о «Моем бедном Марате» по Арбузову? Текст я знаю.
Лариса Юрьевна задумалась, оценивая его. Покосилась на Римму, и та весело и горячо закивала, всем видом показывая восторг от этой идеи – только что в ладоши не захлопала. Глаза Лели Сафиной недобро сузились.
– А что? – Липатова хмыкнула. – Очень даже… Размер у вас один и тот же, только ты повыше чуток. Костюм подойдет. Значит так. Даня, Римма, дуйте на сцену, пройдемся разок, введем тебя, Кирюш, в курс дела! А остальные тогда на сегодня свободны!
Римма взглянула на Лелю с торжествующим видом, очевидно, ее попытки обратить на себя внимание Кирилла не остались незамеченными. Леля вздернула подбородок и, быстро попрощавшись, вышла на мороз.
Если бы вечером, после того как в театре затихли голоса, а фойе и галереи погрузились во мрак, в пустоте Никиной квартирки раздалась привычная трель звонка, если бы Ника подняла трубку и услышала там голос, который сегодня слышала много раз без предохранителей телефонных сетей, она бы не удержалась. Расхохоталась бы, как от удачной шутки, и сообщила ему, что он был рядом и не заметил ее, а ведь она все время путалась под ногами! Он бы тоже посмеялся, они вместе вспомнили бы женские уловки, которыми пользовались Липатова, Сафина и Корсакова… И назавтра в театре они встретились бы совершенно иначе, интимно, связанные своим знакомством, как обещанием, как тайной. Раскрывать тайну другим или нет – они решили бы позже. Это зависело от того, в какую плоскость хлынули бы их отношения, освобожденные ото всех плотин.
Но этим вечером, впервые за долгое время, он просто не позвонил.
Явление четвертое
В предлагаемых обстоятельствах
То, что произошло когда-то с прежней Никой Ирбитовой, научило ее одной истине, настолько простой и банальной, насколько бывают банальными лишь самые правдивые знания о мире: иногда собственная жизнь, которую ты считаешь полностью себе подчиненной, вдруг пускается под откос безо всяких видимых причин – и прежде, чем ты успеваешь спохватиться. Сидя в том бетонном мешке, она часами размышляла, насколько вообще каждый человек владеет собственной жизнью. Будь он на необитаемом острове, и то непременно случалось бы что-нибудь из ряда вон выходящее: неурожай кокосов, шторм, нашествие летучих обезьян… Что уж говорить о существовании среди сородичей, где нити желаний и чаяний, планов и безумств настолько перепутаны, что вязнешь в них на каждом шагу, как в апрельской жиже. Иногда она пускалась в размышлениях намного дальше и натыкалась наконец на Того, кто, возможно, держит кончики всех этих нитей, распутывает их, дергает. По крайней мере видит всю картину целиком. Зрелище, наверное, захватывающее. Или совершенно беспорядочное и бессмысленное. Или и то и другое одновременно.
Но в природе человека, в его самоуверенной близорукости живет надежда на обратное, и даже те, кому истина все-таки открылась, не теряют этой безумной надежды: а ну как именно его жизнь – исключение? Никому не под силу владеть своей судьбой, а именно ему это по плечу. Ника питала ту же иллюзию.
Она встала на час раньше. Внезапно обнаружила, что косметичка ее почти пуста, нет ничего, кроме одной палетки теней, старой, подсохшей и немного крошащейся туши и нетронутой пудры, так и не распечатанной после покупки. Благодаря матушку-природу за то, что наградила ее хорошей кожей, и припоминая давние времена, когда не выходила из дома без макияжа, а на танцевальные выступления и вовсе наносила роскошную раскраску на грани с боевой, Ника накрасилась. Придирчиво оглядела себя в зеркале и сокрушенно вздохнула: те времена ушли безвозвратно, теперь все не то! Но впервые за несколько лет она хотела быть заметной, пусть не всем, а лишь одному неравнодушному взгляду.
Гардероб тоже не отличался полнотой и разнообразием, всего четыре неброских свитерка, две черные водолазки и две пары джинсов, синие и черные. Как ни комбинируй, результат примерно одинаковый. Ника решительно выудила из самых недр единственную приличную юбку. На улице минус пятнадцать… Но желание покрасоваться перевесило, и Ника надела ее, правда, поверх рейтуз, которые планировала снять потихоньку в своей коморке сразу по прибытии на работу. Она расчесывала волосы до тех пор, пока они не заблестели – не иначе как от благодарности и удивления, – и решила не убирать их ни в хвост, ни в пучок.
