Александр Бушков - Лесная легенда
В общем, прихватил Томшик свой неразлучный аккордеон (неплохо играл, кстати), и отправились наши унтера в деревню, в этот самый пресловутый центр цивилизации. По рожам видно — с большим воодушевлением. Действительно, не задание, а прямо-таки отпуск: попивать пивко на казенные денежки не ради засады или слежки, а просто чтобы выцепить общительного болтуна и поболтать о том о сем. Как учит жизненный опыт, в любой деревне, а уж в трактире особенно, такой всегда сыщется, обрадованный новым лицам: односельчане-то наверняка все его шутки-прибаутки и забавные случаи из жизни успели наизусть выучить…
Ну, а нам, всем остальным, ничего не оставалось, кроме как маяться нешуточной скукой. Немцы с той стороны выходили на связь раз в два дня, шифровку, которую им следовало передать при следующем сеансе, Катя давно приняла из штаба фронта (куда она, конечно же, пришла из Москвы), я ее изучил на десять кругов (что как раз и входило в мои прямые обязанности). Очередной доклад о крайне недотепистых действиях «окруженцев» — чтобы там, на той стороне, чесались быстрее.
Как говорится, хуже нет ждать да догонять. Не в засаде сидели, где расслабляться по определению нельзя, не наблюдение вести — ждать у моря погоды… И расхолаживает, и порой злит. Нет настоящего дела, да еще эта чертова неизвестность — пойдут немцы на радиоигру, не пойдут…
Часовой, которого я на всякий случай выставил (пусть и небольшой, но военный лагерь), расхаживал по отведенному ему недлинному маршруту. Остальные солдаты дрыхли у себя в палатке, Катя читала растрепанный томище «Трех мушкетеров». Ну, а мы с Ружицким… Говорили мы с ним мало. Нет, держался он со мной ровно и вежливо, но такой уж был парень — замкнутый, неразговорчивый. Мне в свое время довели до сведения, что у него в оккупацию погибла вся семья: жена, дочка, мать с отцом, еще кто-то из родни. Так что я его вполне понимал и с пустой болтовней старался особенно не лезть. Разве что в шахматы садились играть частенько, когда надоедало дремать, — вот тут он немного оживлялся, и игру любил, и играл получше меня, ничего не скажешь.
Ну, а когда делать вовсе уж было нечего, я садился в палатке на солнышке (мне наши умельцы в два счета сколотили лавочку) и лениво разглядывал проезжавших и проходивших по дороге Мазуров.
Движение по «большому тракту» было оживленное, правда, главным образом в одном направлении: из окрестностей в деревню. В основном продать там что-нибудь, как я очень быстро определил: идет, скажем, симпатичная деваха, несет живого гуся в корзинке, завязанной сверху холстиной, — а через полчасика возвращается уже с пустой корзинкой. Или провезет мужик на телеге с тощей клячонкой пару-тройку мешков древесного угля, или там корчагу смолы, или связанную овцу. Что характерно, мужички эти в деревне всегда задерживались не в пример дольше девушек: ну ясно, заработав малую копеечку, непременно пропускали в трактире пару кружек или рюмашку, тут и гадать нечего.
Что о них можно сказать? Бедновато одеты, но чистенько, у иного маринарка[6] из явной домотканины, но сапоги всегда начищены, а на голове сплошь и рядом городской картуз с лакированным козырьком или шляпа, тоже не деревенского пошива. Аккуратисты, в общем. И девахи пригожие.
Относились они к нашему лагерю… ну, по-всякому. Враждебных взглядов я что-то не отмечал, скорее уж с любопытством косились (оно и понятно, впервые в жизни видели советских солдат), кое-кто даже приподнимал шляпу или картуз, а бывало, какая-нибудь деваха (ох, видно, разбитная!) так сверкнет глазищами и блеснет зубками, что в голову сами собой лезут посторонние мысли, вполне простительные майору двадцати семи лет от роду…
Вот заговаривать не пытались ни разу, даже те, кто смотрел с явным интересом. Это тоже понятно: чужие солдаты, неизвестные, поди пойми, чего от них ждать. Да и буржуазная пропаганда в предвоенное десятилетие наверняка изощрялась насчет красных с хвостами и рогами. Хотя, если подумать, кто бы в этой глухомани вел буржуазную или какую другую пропаганду…
И вот что я любопытное подметил: практически ни один из мужиков не проезжал или проходил мимо, чтобы украдкой не «кинуть косяка» на один из наших двух «студебеккеров», один и тот же. Чем уж он им так приглянулся, именно этот, я никак не мог взять в толк — грузовик как грузовик. Отличавшийся от второго разве что номером. А вот наш «виллис» их не интересовал нисколечко.
Потом-то я понял, что к чему, — когда часа через четыре вернулись Сидорчук с Томшиком. Наверняка, как и было велено, держались золотой середины, но еще издали было слышно, как Томшик наяривает на аккордеоне и поет одну из своих любимых:
В первый день сентябрьский
проклятого года
враг напал на Польшу
с высокого неба…
Сидорчук ему подтягивал и довольно складно. Польский он знал неплохо, как и я. Так уж сложилась жизнь. Оба мы до войны были пограничниками, разница только в том, что я на свою заставу попал поздней осенью тридцать девятого, через несколько месяцев после выпуска из училища, когда после известных событий стали всерьез обустраивать новую границу с немецким куском бывшей Польши. А Сидорчук в пограничники попал в тридцатом, сразу после призыва, именно что на польскую границу — естественно, еще старую. Служили мы в разных округах, но так вышло, что оба занимались, как бы это выразиться, деликатными делами, для которых хорошее знание языка сопредельной стороны просто необходимо…
Выйдя на большую дорогу, наши орелики играть и петь перестали — и вскоре объявились перед отцами-командирами, то бишь передо мной с Ружицким. Веселенькие оба, в самом бодром расположении духа: в самом деле, как уже говорилось, в нашей службе не часто выпадает хорошо посидеть в корчме по прямому приказу командира, да вдобавок за казенный счет. Редко на войне такая лафа случается…
«Золотая середина» — понятие растяжимое. Не могли же мы с Ружицким, учитывая специфику данного им задания, отдать приказ вроде: «Каждому — по две кружки, по две стопки, и больше — ни-ни!» Поди тут угадай, на которой кружке или стопке подвернется интересный собеседник…
Однако стояли они ровно, не шатались, языки у них не заплетались, так что, сразу видно, оба вполне годились для немедленного и обстоятельного рапорта.
Ну, они и доложились подробно. Никакой такой особо ценной, интересной информации они не добыли, но на нее с самого начала никто и не рассчитывал — откуда ей здесь взяться? Зато отлично выполнили главную задачу — врасти в местное, так сказать, общество.
В первой корчме они выцедили по кружечке пивка, но никого подходящего не высмотрели. Перебрались во вторую, и там-то на них очень быстро сам, можно сказать, выпрыгнул нужный элемент. Вежливо попросив разрешения составить компанию панам унтерам, подсел разбитной мужичок лет сорока, кое-чем от большинства местных отличавшийся. Пиджак не из домотканины, как у многих, а фабричного пошива, но главное — на голове армейская конфедератка, «старорежимная», с орлом в короне, а на груди медаль. Наши, люди и в этих делах кое-что понимавшие, вмиг опознали юбилейную бронзовую медаль в честь десятилетия польской независимости.
Не пришлось тратить никаких трудов, чтобы его разговорить, — сам болтал за троих. Звали его Богусь, а фамилию я давно запамятовал, в конце концов, это неважно. Оказалось, он в конце двадцатых служил в уланах, лычек не приобрел, но медальки сподобился, видимо, и в самом деле был на хорошем счету у начальства. Не напрямую, но намеками дал понять, что в некоторых отношениях совсем не тот человек, что большинство здешних космачей, дальше повята отроду не бывавших: повидал большой мир, большие города, даже в Варшаве и Кракове бывал, одним словом, как пыжился персонаж одной комедии, «я вам не что-либо где, а где-либо как». Болтали они так, болтали (в основном слушая Богуся, подробно живописавшего и здешнюю жизнь, и военные времена, с ходу высыпавшего кучу местных сплетен) — а потом Богусь с явным намеком подмигнул кому-то за соседним столом (наши усекли, но притворились, будто не заметили).
И это явно был сигнал — потому что к ним, вежливо спросив позволения, подсели еще двое местных. Сразу видно, совсем другие человеческие типажи — классические местные, из тех, что дальше повята не бывали. Не болтали, говорили степенно. И очень быстро свели разговор к одной теме, задав кучу вопросов. А интересовало их, самое забавное, одно: скоро ли здесь во всей полноте утвердится новая власть?
Наши поначалу чуточку удивились такому интересу к большой политике, но быстро разобрались, что к чему — мужички, изощряясь в нехитрой крестьянской дипломатии, якобы случайно стали сводить разговор к одной-единственной детали: как и скоро новая власть собирается здесь вводить лесную охрану, и не знают ли Панове унтера, как оно будет выглядеть?
