Марина Александрова - Знахарь
Откуда она взяла это? Придумала. Но митрополит, человек очень благовоспитанный, верил Антонии. На суде присутствовали церковные заседатели, и потому приговор оказался суровым. Через месяц, в апреле, Филиппа должны были сослать в Сибирь, но холодных и дальних дорог Филиппу не довелось изведать.
На этап, откуда арестантам была прямая дорога на север, их привезли промозглым весенним вечером. Филипп, в отличие от других, чувствовал себя хорошо, учитывая, насколько, конечно, хорошо может быть заключенному. Физически он был силен и крепок, а душевно еще страдал мало, потому не отчаивался и старался держаться и не показывать своего крайне угнетенного состояния.
Каморка, в которую их заселили, рассчитана была едва на два десятка человек, а их было около шестидесяти. Воздух был невыносимый, люди кашляли, задыхались, стонали, но некоторые, как заметил Филипп, расположились очень даже неплохо по сравнению с остальными.
— Эй, ты, подойди! — услышал он позади незнакомый голос. Филипп обернулся. Здоровый волосатый детина с самокруткой в зубах пальцем поманил его. Филипп подошел к сидящим на нарах. Это были закоренелые преступники. Их лица не выражали никаких чувств и эмоций.
— Чего вам? — спросил Филипп.
— Какой прыткий! Мне такие нравятся! — сказал один из сидящих. Пять пар глаз уставились на него.
— Красавчик, за что загремел? — спросил тот, который позвал его.
Филипп оглядел сидящих, не испытывая страха. Его же спутники вжались в стены каморки и старались не издать ни звука.
Филипп подошел ближе и, смотря в глаза волосатого, ответил:
— Девушку хотел украсть. Не получилось, — гордо ответил он. Волосатый на миг растерялся, но хохот сокамерников быстро привел его в себя. Тут к Филиппу подскочил невысокий, но достаточно крепкий парень с обезображенным до отвращения лицом. Писклявым голосом он заверещал:
— Ты так с самим Тузом не смей разговаривать!
— Это почему? Он спросил, я ответил! — насмешливо улыбаясь, ответил Филипп. Все испуганно примолкли. Даже те, кто попал сюда впервые, поняли, что Филипп влип.
— Да ты, верно, больной! Он ведь у нас главный! — писклявый сорвался на визг, с удивлением рассматривая Филиппа, как будто перед ним стоял оживший труп.
Филипп рассмеялся. В каморке наступила зловещая тишина, слышался только смех Филиппа. Наконец он прекратил смеяться и обвел всех взглядом, выражавшим полное равнодушие и брезгливость. Писклявый кинулся на него с кулаками, но Филипп удачно отразил удар и скрутил руку парня так, что она захрустела.
— Мне смешно, что ваши придуманные в этих стенах законы может кто-то блюсти, тогда как вы сами переступили его там, на воле! — он с силой ударил по серой и влажной стене каземата.
— Заткнись! — сказал волосатый, но Филиппа было уже не остановить. Он сильнее сжимал руку писклявого, и оттого визг парня становился громче. Наконец он отпустил его с таким видом, будто держал в руках какую-то мерзость.
— Так вот знайте! Я не сделал ничего противозаконного! Я пытался украсть девушку, не удалось! Я люблю ее, и она любит меня! Ну, что я натворил? Кому я мешал? — спрашивал он, глядя на каждого по очереди. — Она сирота, никому не нужная! Ее отправили в монастырь, где она наверняка умрет через полгода, так как была ранена при побеге! Потому что даже там она не нужна! — голос его становился громче, он уже не контролировал себя. Просто он выговаривал то, что тяжким грузом лежало на сердце несколько месяцев. Эти мерзавцы спровоцировали его, и его гнев нашел выход.
Он внезапно остановился и медленно сел на пол у стены. Мужчины притихли.
— Да-а-а, — протянул волосатый, — такого спектакля у нас не было давно.
— Оставь его в покое! Не видишь, плохо человеку, молодой еще, сломаться недолго! — раздался голос до того молча лежащего мужчины. Акцент явно выдавал в нем южанина.
— Да мы все тут несчастные страдальцы из-за несправедливого закона, — сказал другой арестант.
Тот, который лежал, поднялся и подошел к Филиппу.
— Ни о чем не думай. Не замыкайся в себе. Ты ни в чем не виноват, и живи только этой мыслью. Понял? — он сильными пальцами схватил Филиппа за подбородок и спросил еще раз: — Ты понял меня?
— Да, — ответил Филипп и отдернул голову.
— Меня зовут Азиз Радуев.
— Филипп, — сказал он в ответ.
— Ну и достаточно, — сказал Азиз и приказал парню по кличке Лавр освободить место для Филиппа. Тот с ненавистью, но исполнил.
Через некоторое Филипп понял, что здесь нужно жить только ради себя. Здесь нет друзей, одни враги. Где нет свободы, там нет души и правды.
Азиз был к нему благосклонен, что повлияло на отношение к нему остальных каторжан. А когда узнали, что он лекарь, к нему стали обращаться все — от заключенных до надзирателей.
«Все они простые смертные, а ты над ними царь и Бог», — вспоминал слова деда Филипп, с каждым разом убеждаясь в их правоте.
Вскоре в тюрьме умер врач, и начальство, чтобы не тратиться на выписку нового специалиста, решило назначить тюремным врачом Филиппа. Единственное, чем он теперь отличался от своих сокамерников, что имел собственный кабинет.
Честно говоря, его обуял трепет при виде медицинских инструментов и книг. Как давно это было! Как же он соскучился по своей работе! Он быстро привел в порядок запущенное владение бывшего врача и начал заводить новые карточки на заключенных. Радость доставляло ему и то, что теперь он смотрел на своих сокамерников не как им подобный, а как врач. Настоящий целитель.
Он много знал, а если в чем-то сомневался, ему помогали книги и справочники, с которыми он не расставался, поглощая новые знания с непомерным рвением и охотой. Ведь только благодаря своему труду он мог еще сохранить человеческий облик.
Филипп много раз писал в госпиталь в надежде, что его письма когда-нибудь дойдут до Дианы, но, эти письма перехватывала Анастасия и упивалась тем, что хоть так может отомстить этим двоим за смерть Елены. Вскоре ей надоело читать письма Филиппа, и она решила заставить написать Диану, и потому одно письмо все-таки отдала ей.
— Мне удалось достать для тебя кое-что, — сказала она Диане за трапезой.
— Что?
— Письмо от Филиппа, — ответила Анастасия и протянула под столом Диане листки бумаги. Дрожащими от волнениями руками приняла Диана это послание. Сидя в своей келье, она, плача, читала слова любви и раскаянья за опрометчивый поступок.
«Я должен был предвидеть это. Вот Бог меня и наказал. Я бы предпочел умереть вместо Елены, но этого не случилось, значит, нам судьба еще жить и, может быть, встретиться когда-нибудь. Я люблю тебя, солнышко! Люблю больше жизни, потому что жизнь отдалила меня от тебя. Но несмотря на расстояние, разделяющее нас, и время, такое неумолимое и быстро текущее, я буду помнить о тебе и молиться за тебя! Ты мой Бог!»
— Господи-и-и! За что? За что мы страдаем? — плакала Диана, когда в келью вошла Анастасия.
— Ну что, ты уже написала ответ? — с нетерпением спросила она.
— Нет, — Диана вытерла глаза и с удивлением смотрела на нее, — а как же я его отправлю?
— Это доверь мне! — ответила Анастасия.
— Почему я должна тебе верить? — спросила Диана.
— А письмо? Думаешь, я бы отдала его тебе? Я это делаю в память об Елене! — и тут вдруг она схватилась за голову и присела на край кровати.
— Что с тобой? — спросила Диана. Она быстро вскочила и подала ей стакан с водой.
— Да нет, просто вспомнила я кое-что. Раньше мне все это вздором казалось, а теперь точно знаю, что сон видела. Вместо тебя Елена сидела здесь и просила меня о помощи, — она замолчала и посмотрела на Диану.
Да, она вспомнила свои сны, в которых видела всю свою жизнь в монастыре. Будто не было здесь Дианы и вовсе, а вместо нее была Елена. Ее Елена, родная, любящая и живая. Поняла теперь Анастасия, что Елена хочет донести до нее из того мира.
«Прими ее, как будто это я», — сказала ей во сне Елена и исчезла. Тогда, утром, Анастасия долго не могла понять, о ком говорила во сне сестра, а теперь вдруг все встало на свои места, и от этого стало легко и тяжко одновременно.
Глава 13
Никак не хотела Анастасия примириться с мыслью, что надо ей помогать людям, из-за которых погибла Елена, но слова с того света приходят по святой необходимости.
— Ладно, ты пока напиши, а я пойду прилягу, — Анастасия поспешно вышла из кельи Дианы.
— Хорошо, — ответила та и, проводив Анастасию, стала искать на чем и, главное, чем бы написать письмо Филиппу. Вместо бумаги она выбрала свой кружевной носовой платочек и угольком стала писать любимому о своей жизни, чувствах, о своей любви.
Отдать письмо она могла только спустя два дня. Антония заметила, как Анастасия выходила из кельи Дианы, и в тот же день учинила ей суровый допрос. Не добившись ответа, она велела запереть непослушную, а сама направилась к Диане, но та даже не поздоровалась с игуменьей, а говорить тем более не стала.
