Яцек Дукай - Иные песни
— За тобой все еще гонятся? Ну ладно, препоручу тебя Неургу, он примет тебя под свое крыло, во дворец.
— Я была уверена, что благородный Кратистобоец меня обережет, — процедила она.
— Да, к использованию людей у тебя талант, не спорю. Что ты, собственно, там натворила?
— Это все наговоры.
— М-хм.
— Ты-то как раз должен мне поверить, великий стратегос. Скольких ты уничтожил таким вот образом своими секретными планами? Ведь некоторые жертвы в конце концов и сами начинали верить в свою вину. Но не я.
— Понятно. Ты — никогда.
Движением головы она отбросила волосы на спину.
— Ох, да, я виновата, виновата. Что вообще послала детей к тебе.
— Скажи это Алитэ.
— Напишу ей, не бойся; первая вещь, которую я сделаю.
— А почему ты не поехала прямо в Александрию? Гипатия оберегла бы тебя так же хорошо, если не лучше. Ах, конечно, ты не уверена, что она не вышвырнет тебя за ворота города! А значит, сперва письмо. В письмах ты всегда бывала предельно убедительной.
— Человек меняется, не знаю нынешней ее Формы, — пробормотала она. — Я — некто иная, она — некто иная.
— Но во мне ты была уверена, а? — Кратистобоец иронически усмехнулся.
Стукнули в дверь. Внутрь заглянул десятник Хоррора. Быстро обменялся с Кратистобойцем несколькими словами; потом низко поклонился и отступил в коридор.
Женщина встала, подошла к столу. Провела ладонью по столешнице, картам и книгам, дотронулась кончиками пальцев до уранисовой астролябии, ярко-голубого перпетуум мобиле, обреченного на трагическую гибель… Кратистобоец поглядывал на нее из-под прикрытых век. Ближе она не подошла, он был выше ее более чем на пус.
— Да, — шепнула она, — теперь перед тобой падают на колени, теперь ты снова силен, даже еще сильнее.
— Разве не такого ты меня любила? — ответил он так же тихо. — И разве не оттого ты меня бросила, что эту морфу я утратил?
— Я тебя бросила? — вздохнула она сипло. — Так ты это запомнил? Ты сам ушел, сбежал от нас! Четыре месяца, еще не излечился после Коленицы, едва держался на ногах. Середина зимы, мороз — как Тор, Позен засыпан, но ты берешь сани и — вперед, только тебя и видели. Не мог снести нашего присутствия, никого из близких, кто бы помнил тебя до Коленицы. И за что же я тебя любила: вовсе не за твои победы, завоевания и славу. Только за то, кем ты был помимо них.
Громко захлопнув книгу, Кратистобоец расхохотался. Смех — громкий, глубокий, наверняка был слышен даже внизу, в порту.
— А то еще поверю! А богачей любят помимо их золота! — Отложил книгу, перестал смеяться. — Но ты не могла любить меня помимо моих побед, когда этих побед не стало.
Она подняла голову, хотела заглянуть ему в глаза, но не выдержала даже секунды. Отвернулась к морю.
— Только теперь нет и этого «помимо», — сказала она. — Я вижу только Кратистобойца. Иероним Бербелек лишь загрязнял бы эту морфу.
— Выпью вечером за его несчастливую жизнь.
Он снова ее рассердил.
— Полагаешь, что Чернокнижник отпустил тебя тогда лишь потому, что ты выказал такую силу? Победил его? А что ты сам мне говорил? Подумай. В чем победа кратистоса? Не убийство, не уничтожение, на это способен даже невольник. Кратистос побеждает, накладывая свою Форму.
Она обхватила себя руками, точно холодный ветер с моря наконец пробился к ней под одежду.
— Я позволила тебе уйти, уехать, ибо прекрасно видела тебя, знала тебя так, как никто другой, — знала, что это не Иероним Бербелек вернуся из Коленицы.
— А кто?
— Крыса Чернокнижника! — рявкнула она. — А теперь ты возвысился тысячекратно.
Он рассмеялся во второй раз.
— Смейся-смейся! — набросилась она на него, уже не отводя взгляд.
Он смотрел на нее с интересом, чуть наклоня голову.
— Они тебя терпят, — говорила она, быстро и все быстрее, изливая из себя вистульские слова, — потому что ты им нужен. Выбрали себе материал, отковали оружие… Хотела бы я познакомиться с тем кузнецом. Ты уже не замечаешь этого; только тот, кто знал тебя хорошо и издавна… Я читаю газеты, все обдумала — и теперь вижу, что была права. Ведьме был нужен кратистобоец, чтобы пойти против адинатосов, но она знала, что каждый, кто достаточно силен, чтобы одолеть кратистоса, — слишком силен и для того, чтобы она могла его контролировать, что он не пойдет на самоубийство, на бой, в сердце какоморфии; но выкроит себе богатство на Земле. И как разрешить сей неразрешимый парадокс Формы и силы? А вот именно так: найти несчастного в момент упадка, в миг слабости — и тогда навязать ему Форму. Ты восстал и сделался тем, кем она хотела, чтобы ты стал. Но когда исполнишь свое задание… Они Изгонят тебя или убьют. Только одного не сумеют стерпеть: кратистобойца, вечную для них угрозу, человека, о ком уже точно известно — и кто сам знает это о себе, — что он в силах встать лицом к лицу с кратистосом, поднять на него руку, убить. Ты — терние в боку любого кратистоса, Дамоклов меч, подвешенный над головами Сил. Не будет для тебя места на Земле. Да и на Луне тоже, ждешь милости от Иллеи Жестокой? Обещала ли она когда-либо тебе награду, вечную жизнь в спокойствии, приют? Нет. И не пообещает. Даже если выживешь, если переживешь Эфирную Войну — они тебя изгонят, Иероним, убьют тебя.
Он кивнул. Протянул руку к ее лицу, бледной щеке.
— Знаю.
Она отпрянула от его пальцев. Он же улыбался, уже без следа иронии.
— Ты права, ты во всем права. Но пойми: такова моя природа. Я жажду этого, снится мне эта битва, это моя цель.
— Что ты мне здесь за глупости —
— Напиши ей как можно скорее. Может, успеешь на имянаречение своей внучки. А теперь поехали во дворец, представлю тебя князю. У тебя насморк? Так и есть, возьми, высморкайся. Портэ! Горячей кахвы! И закрой эти проклятые окна. Пошлешь за багажом эстле в… Где ты остановилась?
Ψ
Флоты, армии, хорроры
Рррдумм, ррдумм, рррдуммммм, война выплескивается через границы Золотых Королевств, и трясется земля под ногами бестии.
Из Ам-Шазы и Ам-Туур, из восточных Королевств и из пустынных миражей, из сердца Садары — оттуда вышли армии Эгипта. Прежде всего сотни, тысячи дикарей, негров полузвериной морфы. Как были наняты, так их и погнали: отрядами, селами, семьями. Тянулись пешие, босые, с джеридами, щитами, луками, куррои и духовыми трубками, с кожаными вьюками на спинах и головах, в жутчайшем лязге варварской музыки. Следом наемные войска с севера и с востока, в том числе уральские и индусские; длинные вереницы фургонов, зверей, военных макин. Ночами дымы костров заслоняли четвертую часть звездосклона. Следом Колонна Хоррора, со всем табором и вспомогательными отрядами. Следом войска Верхнего и Нижнего Эгипта, отряды с тысячелетней традицией под древними знаменами, мамелюки хесские и нехесские, Гвардия Анубиса, Крокодилы, присягнувшие Навуходоносору. Среди них — сам Навуходоносор Золотой, скрытый за муслиновыми завесами, в доме, колышущемся на спине белого элефанта, выморфированного до небывалой величины, в окружении десятков других элефантов, окрашенных в желто-коричневые цвета Эгипта, в окружении тысяч всадников на боевых зебрах, ксеврах и единорогах. Бьют барабаны, дрожит земля. Пастухи, держащиеся в половине дня за армией, ведут огромные стада скота: мясо для армии. Поход идет сквозь золотую саванну, оставляя за собой полосу стоптанной травы и взрытой земли в стадии шириной, отсюда сбежали все звери, бегут пред близящейся войной. Войско идет днем, ночью же разбивает огромные лагеря, города шатров и костров, жить которым лишь несколько часов. Медленно, но неудержимо близится оно к югу, к Сухой Реке, к Кривым Землям.
Из городов хаджджарийских и Ребоэума, из западных Королевств вышли армии Хуратов, немногим меньшие, нежели эгипетские. Их также сопровождала Колонна Хоррора. Настолько же многочисленны и отряды наемных войск Людей Моря. Лигатор III Хурата лично ведет армию. В клетке из золота и шелка, под присмотром слепцов Безымянных, на платформе, влекомой шестьюдесятью шестью ховолами, путешествует кратистос Иосиф Справедливый. Поскольку никто не знает его в лицо, ночными лагерями кружат рассказы о молчаливом незнакомце, что бродит под звездами меж шатрами и кострами, прислушиваясь из тени к разговорам хуратиан. И кто произнесет в его присутствии ложь, никогда не произнесет более ни слова. На границе света собираются гиены и шакалы, волки пустыни, стервятники кружат в небе. Но с каждым днем хуратиане видят все больше зверей, коих не могут назвать. На южном горизонте клубятся тучи дурных цветов: фиолет, желтизна, чернота.
С востока, из глубины сухих песков Джазирата аль-Араб, из земли живых хамсинов и хабубов, из-под тени Аль-Кабы, переплыв Эритрейское море и переправившись через Нил, идут на Сколиодои армии измаилитов, князей пустыни, племена и полуразбойничьи роды, впервые за сотни лет объединенные единым гегемоном, — сотня за сотней за сотней укутанных в черные и белые бурды и бурнусы всадников на дромадерах, хумиях, лошадях и зебрах, с одноствольными древними кераунетами у седел, в труфах, обернутых под тюрбанами столь плотно, что из-под материи видны лишь глаза. Глава здесь — Хаммуд Каср Снятый-с-Кола. Грабят и жгут селения дикарей, сквозь которые проходят, селения и малые городки, людей, схваченных живыми, забирают в неволю, уничтожают караваны собирателей пустынной соли. Доходит до нескольких стычек с аксумейскими патрулями. Где-то среди этих тысяч закутанных в пустынные одежды всадников скрыт и старый кратистос, один из этих всадников — Эфрем-от-Песков, Отец Борода, игравший в шахматы с кратистосом Мухаммадом Пророком, записывавший его слова, а в ночь смерти того повстречавшийся с ним лицом к лицу; тот, чей удар расколол Аль-Кабу. Синева над измаилитами остается чистой, не падает на них ни капли дождя. За армией волокутся поглупевшие джинны, в сумерках их видно на линии горизонта, облака красной пыли, грязные вихри ге.
