Томас Лиготти - Беседы на мертвом языке
Обзор книги Томас Лиготти - Беседы на мертвом языке
Кончина твоя достойна жизни твоей
ОвидийI
Переодевшись после работы, он спустился вниз порыться в кухонных ящиках, с грохотом перебрал столовые приборы и утварь. Наконец, нашел то, что искал. Нож для разделки мяса, праздничный нож, его обычное орудие многих лет. Ножик-женушка.
Сперва он сотворил глаз, вырезав треугольное отверстие кончиком ножа и аккуратно вытащив мякоть. Зажав в руке лезвие, провел двумя пальцами по его тупой стороне, стряхивая мякоть из глаза на предусмотрительно расстеленную возле раковины газету. Второй глаз, нос, кричащий овальный рот. Готово. Правда, придется еще вручную вычистить наполненную семенами волокнистую сердцевину и вставить толстенькую церковную свечку. Веди их, святой огонь, сквозь тьму и невзгоды. Ко мне. К крошке-малютке.
Он высыпал несколько пакетиков со сладостями в большую миску для картофельных чипсов, прикасаясь то к одному, то к другому: круглые карамельки, терпко-кислые леденцы, шоколадные конфеты для детей. Некоторые надкусил, распробовав вкус начинки. Еще чуть-чуть. Не слишком много, потому что некоторые коллеги за спиной уже называли его толстожопым. И аппетит бы испортился перед праздничным обедом, с которым он надеялся управиться до темноты. Завтра надо подумать о диете и более простой пище.
Когда стемнело, он вынес тыкву на крыльцо, водрузил ее на маленький, но высокий столик, накрытый давно не используемой по назначению простыней. Он обвел взглядом их старый квартал. За оградами других домов и фасадными окнами светились причудливые лица новоприбывших. Праздничные гости, зашедшие переночевать, даже не надеясь дожить до завтрашнего дня. Дня всех душ. Отец Микивиц служил раннюю заупокойную мессу, — наверное, он успеет посетить ее перед работой.
До сих пор никаких детей. Погоди. Вот, бегут по улице: чучело, робот и — кто еще? — белолицый клоун. Нет, это не существо с головой-черепом, как он сперва решил, бледной, с пустыми глазницами, наподобие луны, холодно сияющей в ясную ночь. Застывшие брызги звезд.
Лучше зайти в дом. Скоро они появятся. Замерев в ожидании за дверным стеклом с миской конфет в руке, он нетерпеливо перебирал пригоршню сладостей и смотрел, как они падают одна за другой обратно в миску, — пират, наслаждающийся добычей. Пират с седоватой щетиной, с повязкой, закрывающей выбитый глаз, «Веселый Роджер» и скрещенные кости на фуражке, несущийся по дорожке к дому, взбегающий по деревянным ступенькам веранды, игрушечная абордажная сабля, торчащая из брюк.
— Шалость или конфетка.
— Так-так-так, — проговорил он, повышая голос с каждым следующим «так», — да это ведь Черная Борода. Или Синяя Борода, я вечно забываю. Но ты же совсем безбородый, не правда ли?
Пират застенчиво покачал головой.
— В таком случае мы должны звать тебя Безбородым, пока ты не начнешь бриться, по крайней мере.
— У меня есть усы. Шалость или конфетка, мистер, — сказал мальчик, нетерпеливо протягивая пустую наволочку.
— И впрямь славные усы. Ну, тогда держи, — он насыпал горсть конфет в мешок. — И перережь для меня несколько глоток, — прокричал он, когда мальчик развернулся и убежал.
Ему не надо было произносить эти слова так громко. Соседи. Нет, никто не слышал. Сегодня ночью улицы наполнены гуляками, все на одно лицо. Прислушайся к голосам, что раздаются по всему кварталу, к музыке, только подчеркивающей тишину и промозглую бесконечность осени.
Вот еще появились. Славненько.
Шалость или конфетка: тучный скелет, раздувающийся от жира под своими маскарадными костями. Какое несчастье, особенно в этом возрасте. Толстожопый на кладбище и в школе. Этому побольше конфет.
— Спасибо большое, мистер.
— Вот же, бери еще.
Скелет грузно спустился по ступенькам, истончающаяся в темном ничто фигура, уменьшающееся до чуть слышного отзвука шуршание бумажного пакета с конфетами.
Шалость или конфетка: младенец-переросток, в слюнявчике и пинетках, с прыщами на детском лице.
— Что ж, агу, агу, — сказал он ребенку, пока тот ссыпал конфеты в свой распахнутый конвертик. Ребенок усмехнулся, ковыляя обратно, — мешковатые, свисающие сзади пеленки, — вновь исчезая во тьме, из которой он вмиг появился.
Шалость или конфетка: малютка-вампир, лет шести, не больше. Помахал рукой маме, ожидающей на тротуаре.
— Очень страшно. Твои родители могут гордиться. Ты сам сделал весь этот грим? — прошептал он. Малыш молча посмотрел вверх; глаза, обведенные пятнами сурьмы. Маленьким пальчиком с покрытым черным лаком коготком указал на фигуру, стоящую недалеко на улице. — Мама, да? Ей нравятся кислые леденцы? Конечно, нравятся. Вот чуточку для мамы и еще для тебя, хорошеньких красных пососать. Это то, что вы, страшные вампиры, любите, не правда ли? — закончил он, подмигнув. Осторожно спустившись вниз, дитя ночи вернулось к своей матери, и они направились к следующему дому, пополняя безликую череду своих предшественников.
И другие приходили и уходили. Инопланетянин с сопливым носом, парочка вонючих привидений, астматический тюбик зубной пасты.
С каждым ночным часом процессия увеличивалась. Поднялся ветер, и рваный воздушный змей пытался вырваться из хватки вяза на другой стороне улицы. Поверх деревьев октябрьское небо оставалось ясным, словно этой ночью его кто-то натер до блеска. Луна превратилась в затуманенный отблеск, голоса внизу постепенно затихали. Все меньше и меньше ряженых дурачились на улицах. Эти наверняка будут последними, кто поднимется на крыльцо. Все равно конфет почти не осталось.
— Шалость или конфетка. Шалость или конфетка.
Занятная парочка. Очевидно брат и сестра, может близнецы. Нет, девочка выглядит старше. Привлекательная пара, особенно невеста.
— Ну, поздравляю жениха-девицу и невесту-юнца. Я сказал это шиворот-навыворот, знаю. Все потому, что вы сами шиворот-навыворот, не так ли? Кто это придумал? — спросил он, насыпая конфеты, точно рис, в сумку наряженного в смокинг жениха. Что за лица, такие чистые. Сияющие звезды.
— Эй, а вы почтальон, — сказал мальчик.
— Очень наблюдательно. Ты женишься на умничке, — сказал он жениху.
— Вы почтальон, я тоже заметила, — ответила та.
— А как же. Вы сообразительные ребята. Да вы, детки, устали, наверное, гуляя всю ночь.
Дети пожали плечами, толком не зная, что такое усталость.
— Я знаю, сам только закончил разносить почту по всем этим улицам. Я делаю это каждый день, кроме воскресенья, разумеется. Тогда я хожу в церковь. Вы, ребята, ходите в церковь?
Похоже, что да. Правда, не в ту, в которую нужно.
— Кстати, там иногда бывают пикники и всякие такие вещи для детей. Послушайте, у меня есть идея.
Полицейская машина медленно ехала по улице, прочесывая фонарем пространство между домами напротив. Пропал кто-нибудь из ряженых, похоже.
— Пустяки все это, ребята. Шалость или конфетка, — сказал он резко, бросив конфеты отшатнувшемуся жениху. Затем повернулся к невесте, отдал ей все, что осталось в большой миске, сохраняя при этом деланно безучастное выражение лица. Покраснел ребенок или это просто отсвет от фонаря-тыквы?
— Идем же, Чарли, — позвала его сестра снизу.
— Счастливого Дня Всех Святых, Чарли. Увидимся в следующем году. Может, где-нибудь поблизости.
На секунду он задумался о чем-то другом. Когда он усилием воли вернулся к реальности, никаких детей уже не было. Не считая воображаемых, в своем роде совершенных. Как тот мальчик и его сестра.
Он оставил свечу догорать в тыкве. Пусть вовсю поживет на своем недолгом веку. Завтра она будет мертва и выброшена вместе с другими отходами, — огарок, играючи отправленный в пакет для мусора. Завтра. День всех душ. Пойти утром с матерью в церковь. Сойдет за еженедельное посещение, день священного долга. Не забыть еще поговорить с отцом М. по поводу похода на футбольный матч с группой ребятишек.
Дети. Их ежегодный маскарад закончился, грим смыт, костюмы убраны. Когда он выключил свет на нижнем и верхнем этажах и лежал в постели, он все еще слышал «шалость или конфетка» и видел их лица в темноте. Они пытались раствориться в его сонном сознании, но он возвращал их вспять.
II
— К-к-онфетку или м-м-м-онетку, — голосила троица мерзких, хлюпающих носами бродяг. В этом году было намного холоднее, и он надел голубовато-серую шерстяную форму, в которой обычно разносил почту.
— Чуточку тебе, и тебе, и тебе, — приговаривал он уже отработанным тоном. Бродяги были не особо благодарны за подаяние. Теперь они ничего не ценят. Все так быстро меняется. Забудь об этом, закрой дверь, порывы ледяного ветра.
Несколько недель назад вязы и красные клены в округе поразил преждевременный холод, они сбросили всю листву. Теперь еще тучи затянули небо, зловещий фиолетовый полог, сквозь который не проглядывала ни одна звезда. Без снега не обойдется.
