Ольга Куно - Голос моей души
Я огорченно поцокала языком. И, разумеется, не стала уточнять, что вполне умышленно поспособствовала отсутствию Полинарии, помазав пол в нужное время и в нужном месте растительным маслом.
– Ну я могу отнести, – небрежно бросила я. – А что? Мне нетрудно.
Белария колебалась недолго. Я предлагала ей решение проблемы, и особых причин отказываться она не видела. Так что вскоре я поднялась по лестнице с подносом в руках и остановилась, приблизившись к наглухо закрытой двери. А как тут не остановиться, когда дорогу преграждает огромных габаритов бабища с каменным лицом и увесистым молитвенником наперевес? Право слово, обыкновенный конвоир внушал бы своим видом значительно меньший ужас.
– Ты кто такая? – сурово сдвинула брови монахиня.
– Послушница Эрта, – робко ответила я. – Сестра Белария отправила меня сюда с подносом.
– Сестра Полинария сегодня больна, – пояснила еще одна монахиня, которая прислушивалась к нашему разговору.
Охранница окинула меня оценивающим и одновременно уничижительным взглядом. Я постаралась сжаться в комок.
– Ну ладно, проходи, – разрешила наконец она. – Постой-ка!
Она остановила меня у самой двери, насыпала в чашку с компотом какой-то порошок и как следует размешала. Я пригляделась к содержимому. Вроде бы выглядит так же, как прежде, только и без того красноватый оттенок жидкости казался теперь кроваво-алым.
– Что это? – рискнула спросить я.
Не задай я этого вопроса, столь глобальное отсутствие любопытства могло бы показаться подозрительным.
– Тебе какое дело? Успокоительное, – проворчала монахиня. – Девчонка душевно больна и неуравновешенна. Ей требуется помощь лекарей, но она отказывается от лекарств. Приходится идти на хитрость, для ее же блага. Вот мы и идем на этот грех ради спасения ее тела и души. Так что ты проходи да помалкивай. Войдешь, поставишь все это на стол. Если удастся, дождись, чтобы она начала есть и пить при тебе. Не выйдет – просто забирай поднос и уходи. За посудой Белария пришлет позднее.
– А как же она без ножа и вилки есть будет? – сыграла дурочку я.
Причины отсутствия этих предметов на подносе были мне вполне очевидны.
– Не твоего ума дело, – не слишком вежливо, но беззлобно откликнулась монахиня. – Ну ступай. У тебя небось и другой работы хватает.
После этого она громко постучала, а затем распахнула дверь.
Я шагнула вперед, попутно принюхиваясь к содержимому чашки. Ну да, можно назвать это и успокоительным. За месяц или за три, тут уж все зависит от организма, принимающий этот настой успокоится так, что ни о каких нервных срывах речи и правда не пойдет. Человек будет спокоен, послушен и совершенно безразличен к окружающему миру. Ни тебе скандалов, ни истерик, ни попыток побега. И постриг примет без вопросов и слез, и все бумаги, какие нужно, подпишет, причем заметим: не под пытками и не под страхом смерти.
Я вошла в комнату, морально готовясь. Что-то я сейчас увижу. Бедняга Андре. Девочку-то я, конечно, вытащу, но, если их «успокоительное» уже дало эффект, результат может очень ему не понравиться. А можно ли дать делу обратный ход, я, признаться, не уверена. Не специалист я по целительству.
Оторвав взгляд от подноса, я увидела стоявшую возле темной оконной решетки Антонию. Девочка, в свою очередь, обернулась и теперь хмуро смотрела на меня. Увиденное удивило меня по двум причинам, впрочем, не сказать чтобы неприятно. Во-первых, Антония Сафэйра выглядела старше, чем я ожидала. Правда, я быстро поняла почему. По рассказам Андре я привыкла думать о ней как о четырнадцатилетнем подростке. Однако Антонии уже шел шестнадцатый год; в этом возрасте девушку ее происхождения нередко выдают замуж. К тому же одни взрослеют раньше, другие позже, как с физиологической, так и с психологической точки зрения. Антония была скорее из ранних. Не говоря уж о том, что трудно оставаться ребенком после того, что произошло с ней за последнее время. Тут и десятилетний бы повзрослел.
Второе приятно удивившее меня наблюдение заключалось в том, что девушка совсем не была похожа на человека, которого опаивают средствами, воздействующими на психику. Ее кожа была нездорово бледной, под глазами залегли круги, но взгляд был совершенно осмысленным, а осанка – прямой. Антония была худенькой девочкой не слишком высокого роста, то есть обладала довольно хрупким телосложением, но вот на лице читался характер. Вздернутый носик, тонкая линия упрямо сжатых губ, острый подбородок и впечатляющие темно-серые глаза. И чертенята, сдерживаемые своей хозяйкой на дне этих глаз, не обещали в данный момент мне как представительнице монастыря ничего хорошего.
Как я и ожидала, дверь позади меня даже не думали закрывать, так что я заговорила с пленницей как ни в чем не бывало.
– Добрый день, сестра. Я принесла тебе немного еды.
Серые глаза недобро сверкнули.
– Я тебе не сестра, – огрызнулась Антония, демонстративно отворачиваясь к окну.
– А, должно быть, ты не монахиня, – наивно интерпретировала ее слова я. – Я тоже пока еще только послушница.
Девушка, не оборачиваясь, безразлично передернула плечами. Я аккуратно поставила поднос на стол.
– Наверное, ты плохо себя чувствуешь, раз не выходишь к общей трапезе? – продолжала щебетать я, расставляя посуду на столе, но только очень медленно. – Сегодня еда очень вкусная и полезная, надеюсь, после нее тебе станет лучше. Я тут совсем недавно и сразу начала работать на кухне. Может, пока и не всегда хорошо получается, но ты не волнуйся, мясо не я тушила, а сестра Белария. А если я неправильно к тебе обратилась, так ты не сердись. Я думала, тут всех сестрами называют.
Хлеб перекочевал на стол, тарелка с мясом пока еще находилась у меня в руках. Антония все-таки обернулась и уставилась на меня как на ненормальную. В ее глазах читалось некоторое недоумение по поводу моей болтливости в сочетании с желанием чем-нибудь в меня запустить, дабы заставить заткнуться, а заодно сорвать на мне собственную злость. Да, характер налицо и умение сдерживать собственные эмоциональные порывы – тоже, пусть и не полностью. Думаю, мы с ней сработаемся.
– Песенка такая вспоминается… – Моя болтовня успела слегка утомить охранницу, и та теперь следила за разговором (точнее сказать, монологом) вполуха.
Однажды летом три сестры отправились в страну,
где реки быстры и шустры, у берега в плену, –
безмятежно напела я, ставя на стол горячее блюдо.
Глаза Антонии широко раскрылись. Теперь она не сводила с меня пытливого взгляда. Еще бы, ведь эти стихи когда-то давно сочинила она сама. И показывала их только отцу да еще одному человеку.
– Откуда такая песенка? – с деланым безразличием спросила она.
Безразличие вышло не очень натуральным, но у охранницы не было причин выискивать подвох, так что она не насторожилась. Вышло бы куда хуже, если бы Антония бросилась ко мне и схватила за грудки с воплем: «Откуда ты знаешь эту песню?!» Такой риск присутствовал, но девушка молодец, сумела сориентироваться.
– Спел когда-то один знакомый, – прежним беззаботным тоном ответила я. На подносе теперь оставалась только чашка с компотом. – Он много стихов знает, даже лично с некоторыми поэтами знаком. Если ему стихи нравятся, сам разыскивает авторов, встречи назначает. В общем, суетой живет. То ли дело наша монастырская жизнь – тихая, спокойная, – благочестиво завершила свою речь я. – Ой, а что это у тебя за цветок тут растет?
Я подошла к чахленькой герани, торчавшей из темно-коричневого цветочного горшка. Над длинным и почти голым стеблем красовалось несколько светло-розовых цветочков. Земля в горшке прямо расплывалась от обилия влаги и была какого-то странного оттенка.
– Какая прелесть! – восхитилась я, склонившись над совершенно невзрачным растением. И, почти не размыкая губ, добавила: – Готова поспорить, этот цветок совершенно не страдает от нервных расстройств.
Поставив рядом с геранью чашку, якобы прихваченную сюда случайно, я многозначительно взглянула на жидкость, перевела глаза на Антонию, после чего, пожелав приятного аппетита, удалилась из комнаты.
Поскольку на выздоровление Полинарии требовалось время, с этих пор еду Антонии приносила я. Монахини, охранявшие ее комнату, известили мать настоятельницу о том, что общение со мной положительно влияет на девушку. Поэтому я получила возможность появляться в ее келье достаточно часто, хотя, разумеется, вероятность того, что каждое сказанное нами слово внимательно слушают, была высока. И тем не менее такая система общения в сочетании с определенной долей сообразительности позволяет передать по-настоящему важную информацию и без помощи слов.
Глава 23
Но напрасно собака
Охраняет твой дом:
Так уж вышло, однако, –
Что хотим, то возьмем!
Войдя в келью, я обнаружила Лизетту и Мелани, в непривычном единодушии прильнувших к окну.
