Елизавета Дворецкая - Сокол Ясный
Путим, обняв в последний раз, сам усадил ее и закутал в медвежины, так что торчал только нос. Губы его улыбались, а глаза плакали без слез. Не в пример прошлому разу, он больше не надеялся увидеть свою дочь, любимую несмотря на то, что он считал ее, на самом-то деле, дочерью своего стрыя Хотилы. Можно было мечтать о том, что-де когда-нибудь они с ее братьями соберутся да и поедут с очередным полюдьем в Смолянск повидаться, но сам Путим не слишком в это верил. Мало кому выпадает на долю совершать такие путешествия. Только особым избранникам судьбы, а большинство живет по пословице: где родился, там и пригодился. И наверное, это правильно. Какое же будет береженье чуровым могилам, как хранить связь рода, если люди будут носиться с места на место, будто листья на ветру?
Венцеслав, кормилец Велебора, вслед за Путимом подошел и тоже проверил, хорошо ли Младина укрыта. Вид у него был истинно хозяйский: дескать, теперь это наше добро. Сам Велебор, садясь на коня, приветливо помахал ей рукой, улыбнулся и подмигнул. Младина тоже помахала, с трудом высвободив руку из-под шкур, и подумала: во время пути поговорить не получится. Но будут же у них привалы?
В первый и второй день путь обоза пролегал вдоль Сежи, то есть по местам, которые она более-менее знала. Второй раз ночевали у Леденичей, и там уж все разинули рты от изумления: Младина, которую тут собирались взять в невестки, оказалась просватана за молодого князя!
– Вот, судьба-то! – проговорила большуха. – Не по нам, стало быть, каравай упекся. Оттого ее чуры и в лес увели тогда осенью, судьбы дожидаться.
Даже собственные сестры, жившие здесь замужем, смотрели на нее как на чужую: обрученная с князем, она вознеслась на высоту, будто девушка, взятая Солнцем в его небесный терем. Было видно, что Травушке, Домашке и прочим хочется о многом ее расспросить, но они не смеют. Да и она их едва узнавала: это были уже совсем не те девки, с которыми она провела всю жизнь. Половина их них уже ходили с осени «тяжелыми»: и Домашка, и Веснояра, и даже Кринка. И все казались совсем другими, малознакомыми женщинами – так изменили их женские сороки поверх рогатых кичек, скрывшие волосы и в изобилии украшенные ткаными узорами, заушницами, пушками. И она так ясно ощущала, как далеко разошлись их дороги: не докричишься теперь.
Снова встречи, приветствия, дары, речи над рогом меда, принесение жертв… Ночевала она у Красинега, с его младшими дочерьми, а жениха видела даже реже, чем в дороге. Бывало, что и поздороваться им удавалось один раз в день, и то вечером, перед пиром. Как положено невесте, оберегаемой от сглаза, Младина никуда не выходила, и хотя ее приводили на пир, как будущую княгиню, она и там сидела под покрывалом и ничего не видела.
Но вот растаяли позади прощальные причитания сестер. От верховий Сежи предстояло ехать через болото, зимой замерзшее: с другого его края вытекала река под названием Жижала. На ней жило уже другой малое племя – жижляне.
От Леденичей ехали, находя путь по высоким вехам, воткнутым в снег. Леденичи со своей стороны, а жижляне со своей, подновляли их после каждого снегопада. Ехать было не более одного дня, и кормилец Венцеслав обещал Младине, что ночевать будут в тепле, под крышей, но все же ей было боязно. Впервые в жизни она покидала угодья родного племени. Казалось бы, ей ли бояться, ходившей на Тот Свет? Но тогда она ходила духом, а теперь – в яви, телом, и странно было видеть княжеских кметей, ничуть не волхвов, привыкших каждый год посещать не один «тот свет». Пока что, как она видела из своего шалаша на санях, леса перед Жижалой ничем от привычных не отличались. Те же глубокие снега, через которые был проложен санный путь, птичьи и звериные следы, сброшенные ветром ветки – да и все.
В ранних сумерках действительно выехали к какой-то веси. Венцеслав велел Младине спрятаться под покрывалом и никому не говорить, кто она такая. Вот ее привели в избу, там она наконец выбралась из-под полотна, местные женщины, бросая на нее любопытные и настороженные взгляды, предложили поесть, выделили целую лавку, чтобы поспать.
Когда она уже готовилась ко сну, зашел Велебор. Она так и встрепенулась. Во время пути, хоть поговорить и не удавалось, видела она его довольно часто. Несомненно, это был красивый парень: рослый, румяный, с ясными голубыми глазами, широкими бровями. Но, как ни странно, чем дальше, тем меньшее сходства с Хортом она в нем видела: точнее, привыкла и научилась видеть его самого, а не только это сходство. И к исходу пятого дня их знакомства уже не сомневалась, что это – не Хорт, а совсем другой человек. Но с тем вся эта повесть становилась еще более необъяснимой.
– Ну, как ты здесь устроилась? – Разогнувшись после низкого входа, он снял шапку и оглядел избу. – Хорошо ли тебе? Не нужно ли чего?
– Спасибо, что проведал. – Младина тоже встала и поклонилась жениху. – Зайди, посиди со мной немного.
Изба была неплохой, но жили здесь только старик со старухой и маленькой девочкой, скорее внучкой их, чем дочкой. Сейчас все трое сидели у стола, бабка и восьмилетняя девочка пряли.
Велебор подошел к Младине и остановился, разглядывая ее. Рядом горели две лучины, было довольно светло. Он охотно принял приглашение, и она мельком подумала, что его привело сюда то же самое любопытство.
– Через два дня в Верхневражье будем, – сказал он. – Там городок даже побольше вашего Заломова. Там и баня будет, и постоим дня три, отдохнешь.
Казалось, никаких более важных предметов для беседы у него для нее нет. И это после того как судьба свела их таким чудным образом!
– А ты… – Младина хотела спросить его сразу о многом и не знала, с чего начать. – Ты меня помнишь? – замирая, задала она вопрос, хотя почти не сомневалась, что ответ будет «нет».
– Откуда ж я буду тебя помнить? – Он искренне удивился. – Мы же не виделись никогда!
– Совсем никогда? – уточнила Младина.
– Да где же могли? Я в ваших краях в первый раз, ты ведь тоже из дому не выезжала…
– Но… может… – Она сама стеснялась того, что хотела сказать. – Во сне…
Велебор хотел рассмеяться, но из вежливости поднял ладонь ко рту и погасил усмешку.
– Нет. Не было мне такого счастья, чтобы тебя во сне видеть. Разве что… другой кто видел.
– Кто?!
– Да… кое-кто. – Хорт смеялся про себя. – Вынь да положь ему невесту, у которой пояс…
– Да ты… – она укрепилась в своей догадке, – ты для себя ли меня высватал или для другого кого?
– Для брата моего названного, – сознался Велебор. – Это он меня просил. Он и пояс привез. Вот, говорит, у кого такой же будет, та и нужна.
Младина испытала скорее облегчение, чем разочарование. О том, что этот сидящий перед ней парень будет смолянским князем, а его жена – княгиней, она сейчас не думала. И раз ее жених – не Велебор, значит, он везет ее к Хорту!
– Но когда же я его увижу? – взмолилась она, сжимая руки.
– Да скоро уже. Сейчас до Верховражья два перехода, потом на Угру. А от устья Жижалы по Угре всего переход – там тебе и Селиборль. В Селиборле они ждать тебя обещали.
– Кто – они? – Перед мысленным взором Младины мелькнуло лицо Хорта, и тут же – несколько смутных фигур, виденных в рассветных сумерках заснеженного леса.
– Там все узнаешь. – Велебор явно не хотел продолжать эту беседу. – Я свое дело сделал, невесту нашел, а там пусть эти угренские сами разбираются…
***
Они ехали еще несколько дней, но Младине казалось, что путь их продолжается бесконечно долго. Чем-то это напоминало ей путешествия в Навь. Разница вроде бы значительная: там она за краткие мгновения видела разные дива, а теперь за целые дни не наблюдала ничего, кроме заснеженных рек и лесов, точно таких же, как дома, – и тем не менее сходство для нее было. С каждым шагом она все дальше уходила от привычного и все яснее осознавала, что назад дороги не будет. Плененный дух-подсадка хранился у нее в берестяном коробке, и она когда угодно могла приказать вновь сделать ей «коня» из любого бревна и перевезти назад на Сежу. Но реку судьбы не остановить. Она уже не сможет жить как прежде – ни дочерью Заломичей, ни невесткой Леденичей, ни даже наследницей волхвиты Угляны. Но кем она должна стать?
Последний день пути затянулся: шел снег, дул встречный ветер, обоз медленно пробирался по руслу Угры. Здесь, как уже знала Младина, обитало племя угрян, младшее ответвление кривичей, возглавляемое собственным князем.
– Как его зовут? – спросила она у Велебора на последней стоянке, когда зашла речь о хозяине здешних мест.
– Лютомер, – ответил тот, странно на нее посмотрев. – Вершиславов сын.
Кажется, когда-то она уже слышала это имя, но не помнила, когда и от кого. Из разговоров дружины Младина знала, что по угрянским землям полюдье не ходит: там собирает дары сам здешний князь, а положенную для старшего князя долю привозит в город Селиборль на верхней Угре. Туда они сейчас и ехали. Велебор хотел непременно добраться туда сегодня, поэтому не стал останавливаться в последней веси, которую миновали засветло.
