Карина Демина - Леди и война. Пепел моего сердца
Не знаю. Я постараюсь.
…говорят, завтра уже лето. Летом нельзя умирать, Кайя. Умирать вообще не стоит, разве что и вправду время пришло. А тебе – рано. У тебя дети, между прочим. Двое. Я знаю, что тебе про Настю не сказали, извращенное милосердие, но про Йена ты не можешь не знать. Он – твоя копия. И да, я все еще ревную, но это же не повод, чтобы вот так… с головой расставаться. Очнись, пожалуйста. Ты нам нужен.
Молчание.
Казнили на площади. Кайя сказали, что площадь называется площадью Возмездия. Это тоже было неправильно. У нее было другое имя…
…мост. Возвращение.
Встреча.
Кто-то очень важный… и по первому снегу. Снег шел, определенно. А вот сейчас растаял. И солнце вовсю припекает. Охране жарко, на них слишком много железа. Идут, сомкнув щиты, плотным строем, железной коробкой: удачное построение для пехоты, но не в условиях города. В уличных войнах другие правила.
А пахнет кровью. Разной. Кайя ловит нюансы ароматов. Старая, засохшая, въевшаяся в камни. И та, что посвежее, разлагается под солнцем, привлекая рои мух. Молодая, горячая, алого цвета.
Лужи и лужицы.
Дождь вчера шел, и кровь смешалась с грязью. Нельзя же по крови ходить. Она ведь чья-то.
Людей собралось сколько. Женщины. Мужчины. Серые лица и пустые глаза, в них – то самое алое марево, которое вызывает мигрень. Кайя трясет головой, и цепи звенят. Зачем их столько?
Они боятся, что Кайя сбежит.
Ему некуда.
Он поднимается на эшафот. Оттуда лучше видно. Он и раньше приходил смотреть на казнь, не из любопытства, но потому, что так было принято. Кайя помнит этот дом и длинный балкон, способный вместить многих. Для Кайя ставили кресло. Сейчас же все сидят на лавках. Судьи не расстались с мантиями и сливаются в одно сплошное алое пятно.
Ветерок шевелит полотнища.
У самого помоста, за оцеплением, сидят женщины. Кайя понимает, что они пришли сюда очень рано, возможно, в полночь или еще вчера, чтобы занять лучшие места. Женщины принесли корзины, а в них – пледы, бутыли с водой или чаем, сухие лепешки и рукоделие.
Вяжут. Тонкие спицы мелькают в руках, женщины разные, но ритм один, и кажется, что они цепляют спицами алое марево, вывязывая одну огромную шаль, которой вот-вот накроет город.
Женщины сосредоточены. Они осознают всю важность своей работы. И отвлекаются лишь на новых участников действа. Эти люди знакомы Кайя.
Старик в черном камзоле держится прямо, гордо, взирая на толпу свысока.
Ему свистят. Бросают камни, но те разбиваются о щиты стражи.
Две женщины. Похожи друг на друга, но первая вызывает отвращение явной нечеловечностью своей природы – Кайя видит ее изнутри, а вторая пуста, выгорела. Она идет, опираясь на руку первой. Ступает медленно, осторожно, словно боится упасть. Обе в одинаковых черных платьях. И обе лишены лиц. Вместо них маски из пудры и румян. Та, которая еще человек, смотрит перед собой, но почему-то складывается ощущение, что она слепа.
Ее убивают первой.
Все довольно просто: несколько ступеней – помост над помостом. И плаха, которую застилают алой тканью. Щелкают спицы – стальные жвалы жуков-вязальщиц.
– Останови. – Старик остановился рядом с Кайя. – Ты можешь. Останови.
Зачем?
– Она все равно умирает…
Да, Кайя видит. Женщина внутри пуста и больна. Она плохо понимает, куда ее ведут. И та, вторая, заботливо поддерживает под руку, но стоит палачу коснуться топора, как кидается с воем…
Ее бьют по лицу.
Нехорошо бить женщин.
– Пусть сама умрет. Тебе ведь недолго ждать…
– Чего?
– Свободы.
Кайя свободен. Наверное. Но ему некуда идти. И люди собрались, чтобы посмотреть, как его убивают. У них не получится, тогда люди оставят его в покое.
– Ты не понимаешь… – Старик долго смотрит в глаза. – Ты победил, но не понимаешь этого… никого не пожалел ради этой победы. Даже собственного ребенка. И не понимаешь.
Топор с хрустом перерубает шею. И голова женщины катится, катится… кровью опять пахнет. Неприятно. Вторая кричит и бьется на помосте, как рыба, вытащенная из воды. И, как рыба, задыхается.
Но ее все равно казнят.
– Вот и все. Ты спрашивал когда-то, сколько у меня осталось сыновей… ни одного. А теперь и дочь ушла. Еще я, и… мой род исчезнет. Но тебя уже нет, Кайя Дохерти.
Кайя.
Да, это его имя.
Кайя Дохерти.
Старик сам поднимается на эшафот и, обведя толпу насмешливым взглядом, говорит:
– Вы тоже мертвы. Ваш бог вас убьет.
– У нас нет бога, – отвечает обвинитель.
И старик опускается на колени. Он не боится топора. А Кайя, нагнувшись, поднимает голову. Он всматривается в лицо, которое искажено смертью. Раньше старик носил парики… и та женщина тоже. Высокие. И золотые. С колокольчиками, птицами… она сказала, что ненавидит Кайя. И это взаимно.
…пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Темнота плачет. Не надо. Кайя нельзя убить. Зачем тогда печаль?
…ты же слышишь. Отзовись. Умоляю…
Нельзя.
Он не хочет сделать больно тому, кто дорог. И значит, надо молчать.
Тела уносят. Подают знак Кайя. Подталкивают копьями в спину, и острия рвут рубашку. Кайя поднимается, но темнота не желает отступать. Она вьется, окружает, касается лица, волос, шеи, умоляя вернуться…
И один из стражников вдруг становится между Кайя и плахой.
– Да очнись же…
Кайя знает его! Но прежде, чем успевает задать вопрос, стражник толкает Кайя. И одновременно вкладывает что-то в руку. Твердое. Неудобное. Маленькое.
Кольцо.
Синий камень ярко вспыхивает на солнце, в его гранях – море. И небо тоже. Паладин, который каждый год приходит к Белому камню. И сам камень. Замок. Город во всем своем неспокойном великолепии. Кайя помнит каждую улочку в нем…
В камне храм. Эта площадь, которая и вправду выглядела иначе.
Помост.
Свита.
Клятва, которую Кайя нарушил.
Память собиралась. Стремительно. Больно. Каждая мелочь. Каждая минута. Каждый вдох и выдох.
Алое марево вползало в бреши, пробитые памятью, наполняло Кайя до краев, до безумия. Еще немного, и он не выдержит… чего ради держать?
Они отняли все.
Предали.
Воевали. Всегда воевали. Травили мир своей ненавистью, беспричинной злобой. Бешеные. И Кайя не лучше. Нужно лишь ударить. Их не станет. А потом и за ним придут. Это милосердно.
Для мира тоже.
Он протянул руку, преодолевая смешную преграду цепей. Лопнули сразу, громко, ударив по нервам. Ну же, почему люди замерли? Боятся? Пускай. Больше страха. Больше злобы.
Больше мерзости.
Кайя выпьет столько, сколько сможет.
А потом…
…Кайя, нет!
…Иза?
Здесь?! Здесь. Рядом. В толпе, которая подалась назад. Боятся? Правильно. Пускай. Страх за страх – хорошая плата. Замерли жвалы-спицы. И побледневшие вязальщицы падали на землю. Попятилась стража. Кто-то завизжал…
– Останови их. – Урфин отбросил щит. – Если толпа побежит, Изольду затопчут.
Как он мог привести ее сюда? Рисковать?
– Кто пошевелится, – Кайя говорил достаточно громко, чтобы его услышали, – умрет.
Теперь он чувствовал ее… и видел. Слов не достаточно. И на толпу падает полог его воли. Это, оказывается, просто. Люди – марионетки. Хрупкие. Замерли, не в силах шелохнуться. Чуть усилить давление, и они перестанут быть.
И те, которые на балконе. И те, что на земле… и те, что вокруг.
Изольда не пострадает.
Теперь он способен убивать избирательно.
…не надо никого убивать…
…ты вернешься?
Он уничтожит город. Замок. Протекторат. Людей. Если не согласится, то уничтожит. Ему нечего терять. Наверное.
…я уже вернулась. Не делай этого. Пожалуйста.
…почему?
Они же сами этого хотят, иначе зачем столько ненависти?
Боль причиняют. Без причины. Без жалости.
Кайя устал от боли.
…больше не будет. Я ведь здесь.
До нее – пять шагов по замершему миру.
Каждый как последний.
И Кайя страшно заглядывать в ее глаза, но он умеет преодолевать страх. Серые и яркие, он уже и забыл, насколько яркие.
…я пришла за тобой…
