Елизавета Дворецкая - Сокол Ясный
Выслушав все это, Хорт еще больше помрачнел. Во всех городках на протяжении пути от Угры он слышал то же самое: его невеста уехала с дешнянским князем по доброй воле. То же говорили и ее родители, так что ему было бы вовсе не о чем беспокоиться… если бы не болтовня красгородских девок и не собственная ее мольба о спасении. Хортеслав ничего не понимал и не знал, чему верить. Однако решимость его добраться до дешнянского князя и задать ему, по праву жениха, эти вопросы ничуть не слабела со временем.
Во время разговора Хортеслав замечал, как переглядываются хозяева, будто норовят что-то тайком сказать друг другу. Это не прибавило ему спокойствия, и он уже готов был прямо спросить, в чем дело, когда волхв Соловей тайком сжал его локоть, будто говоря: «Тише, я все выясню сам». От него эти переглядывания тоже не укрылись.
– Хорошо, что у тебя, сынок, такая дружина сильная, – безучастно кивая, заметил ему старейшина, боярин Благота. Это был уже совсем седой старик, сгорбленный и растерявший почти все зубы; делами дома и городка ведали его сыновья, возглавляемые Чадомилом. – Хорошо, что сильная… А то ведь места у нас… опасные.
– Опасные места? – Хортеслав наклонился вперед, опираясь руками о колени, чтобы лучше разобрать речь шамкающего старца. – В чем же дело? С соседями немирно живете? Голядь шалит?
Это нередко бывало: остатки голяди, оттесненной словенами от путей сообщения и с хороших земель, нападали на торговых гостей и городки. В прежние века в иных местах подобная война за угодья шла постоянно, и теперь еще борьба не утихла полностью. Впрочем, недавно полочане ночевали в голядком городке Можеске, и там их принимали мирно.
– Есть у нас тут рядом лихие люди, – ответил ему Чадомил, которому отец вроде как подал знак к началу беседы. – «Отреченные волки» в лесу живут, от волока неподалеку. Большой дружине княжеской-то ничего… а торговым людям, бывает, опасно…
– Что ты, брате, вокруг да около ходишь! – воскликнул его младший брат, Ждивой. Ему было лет тридцать, и по лицу можно был прочесть горячий, самолюбивый, нетерпеливый нрав. – Ведь княжич – нам родич, почитай что зять! Его сами боги к нам привели об эту пору! Не может же он в стороне остаться, когда его род на кровную месть идет!
– Кровную месть? – Изумленный Хортеслав повернулся к Ждивою.
У Соловья прояснилось лицо: он быстро связал в уме эту новость с горевыми срядами хозяев и поминальным рушником на окне. А Хортеслав, нахмурившись, переводил взгляд с Ждивоя на его старшего брата, ожидая разъяснений. Кормилец Пожога озадаченно взялся за бороду: вот тебе и съездили за невестой! Невесты не добыли, даже в глаза не видали, а лезть в драку за ее родню уже придется!
Вскоре существо дела прояснилось. В болотах за истоком Рессы, неподалеку от волока, уже давно угнездилась ватага «отреченных волков». Выбрав сухой островок, они поставили там несколько земляных изб и жили то охотой, то грабежом. Как осторожные и здравомыслящие хищники, они не обижали никого по соседству, а грабили проезжающих торговых гостей, причем нередко уходили на добычу куда-то далеко, так что их поселок на острове среди болот по многу месяцев, а то и по году, стоял пустым. С местными родами они поддерживали если не дружеские, то хотя бы не враждебные отношения и порой даже выменивали у них что-то из своей добычи на хлеб и овощи. Услышав об этом, Хортеслав пристальным взглядом окинул восточные дирхемы в ожерелье большухи (она снова начала всхлипывать, когда речь зашла о «волках») и серебряную чашу, из которой пил старейшина Благота – не из той ли это разбойничьей добычи?
Дальнейший рассказ подтвердил это предположение. С Чадославичами вожака «волков» связывала настолько близкая дружба, что он даже приходил сюда в гости на большие годовые праздники. Только к принесению жертв на родовом капище «волков» не допускали: как знать, чего они там творили, не отвергнут ли боги жертву, сделанную при их участии?
– Так чему дивиться – ведь мы родня с Хвалисом… – с неохотой сознался Чадомил, поймав еще более изумленные взгляды полочан.
Выяснилось, что «волчий пастух», главарь ватаги, приходился сыном прежнему угренскому князю Вершиславу. Хортеславу не составило труда вычислить, что его невесте этот Хвалис, сводный брат воеводши Лютавы, приходился вуем. То есть у него, Хортеслава, грядущее родство с этим человеком будет ближе, чем у Чадославичей. Тем не менее это родство позволило «отреченным волкам», людям опасным и не подвластным человеческим законам, прожить с Чадославичами и прочими соседями довольно мирно лет десять.
– А ведь ясно было, что рано или поздно этот волк с привязи сорвется! – с гневом говорил Чадомил, бросая сердитые взгляды на отца и младшего брата. Видимо, из всей семьи он более всего не одобрял дружбу с изгоями. – Сколько ни корми… вот и дошло до того, что кровью своих сыновей кормить волка пришлось!
Его жена при этих словах утратила остатки сдержанности и зарыдала в голос; дочь, молоденькая девушка, тоже со слезами на щеках, обняла ее и потащила прочь из избы.
Совсем недавно, когда установился санный путь, ватага Хвалислава вернулась из летнего похода на Волгу, где промышляла богатых булгарских и хазарских торговых гостей. Причем по некоторым обмолвкам Хорт сообразил, что в этом походе к ним присоединялись и многие парни из местных родов: риск был велик, но кого из молодых это остановит, когда есть надежда раздобыть серебра, шелковых паволок, хорошего оружия? Ходил на Волгу и второй сын Чадомила, Звенибож. Парню было семнадцать лет, его ждала невеста, и как раз этой осенью должна была справляться свадьба. Теперь он вернулся с богатыми подарками для всей родни и возможностями завести отличное хозяйство. По этому случаю в Чадославле устроили пир и пригласили на него Хвалиса и его людьми, с которыми Звенибож сдружился за время похода. Да так сдружился, что Хвалис даже намекал, что сделает младшего родича своим преемником, если тот совсем уйдет к нему в лес; на это, однако, Чадославичи согласия не давали.
Но ссора вышла не из-за этого. Всем было известно, что Хвалислав неравнодушен к красивым женщинам; собственно говоря, из-за этой склонности он и был вынужден много лет назад покинуть род и искать свое счастье в лесу. Из каждого похода «волки» привозили молодых пленниц, из которых самые лучшие доставались Хвалиславу и по мере того, как надоедали ему, передавались дружине.
Что он там делает у себя дома со своими пленницами, это никого не касалось. Иной раз весной «волки» и сам Хвалислав являлись на Ярилины игрища, случались даже и драки между ними и местными парнями, но до больших раздоров не доходило. А в этот раз, оказавшись гостем в Чадославле, Хвалис заметил одну из Благотиных внучек, Чадомилову дочь Даляницу. Это была та самая, что увела мать – лет четырнадцати, миловидная и свежая, она могла легко прельстить своим видом не только полудикого изгоя, много лет прожившего в отрыве от обычных людей и привыкшего видеть в женщинах лишь добычу.
Но тут ему легкой добычи не было. При первой же попытке захмелевшего гостя схватить девушку ее родичи вскочили из-за стола; возникла драка, и в ней Хвалислав вонзил ножь в грудь старшего Чадомилова сына Благояра. Тот умер на месте, еще пока не вынули нож. Трое «волков» оказались тут же и убиты, но Хвалис с еще двумя товарищами прорвался наружу и ушел. С ним ушел с перепугу и Звонибож, который в драке пытался заступиться за своего вождя, утихомирить его и сам не ожидал, что все так плохо кончится.
И вот теперь, похоронив сына и внука, у которого осталась вдова и двое маленьких детей, Чадославичи обдумывали свою неизбежную месть. Появление полоцкого княжича с дружиной в двадцать человек показалось им и подарком, и знаком от богов: точно сам Перун прислал этого парня, чтобы усилить родовую дружину, когда это стало так важно.
Осознав это, хозяева оживились, заговорили разом. Заплаканные глаза разгорелись, кулаки сжимались, ноги возили по дощатому полу, будто хотели прямо сейчас бежать в лес и взять за глотку негодного волка-убийцу. Причем Хортеславу, как ему тут же объяснили, гораздо удобнее было взять отмщение на себя: ведь он, в отличие от Чадославичей, не состоял с убийцей в кровном родстве.
При желании он мог бы уклониться, ссылаясь на то, что еще не женился на Лютавиной дочери и не обязан мстить за смерть ее дальнего родича. Но не таков был Хортеслав, сын Зимобора. Раздосадованный неудачей своей поездки, он был даже рад этому случаю, чтобы сорвать зло и отвлечься от тревожных мыслей. Даже кормилец Пожога хмурился, но не спорил. Он понимал: как княжич покажется на глаза невесте, как потребует у Бранемера ее возвращения, если окажется, что по дороге сюда он оставил ее родню без помощи в деле мести? И еще до того как настало время идти спать, между гостями и хозяевами все было решено.
