Евгения Петроченко - В летописях не значится
Быстро кладу в неё флакон со спасительным зельем и манок. Пусть он не лишается магии, но теряет связь с этим временем. Он не должен попасть в чужие руки, но и такой уникальный предмет я не могу превратить в пустышку, слишком уж он важен.
Едва я захлопываю крышку, как волоски по всей коже становятся дыбом.
Дохнуло холодом. Я знаю, что будет дальше.
Но не могу отказать себе в удовольствии посмотреть на него в последний раз.
Дым рассеивается, и я вижу его хищное лицо. Он делает шаг вперед, и хотя промедление безумно опасно, я говорю:
— Стой.
Он застывает. Его глаза черны. Я не понимаю, что он чувствует.
— Это предмет очень важен, — я киваю на шкатулку. — Я не могу уйти без него. И мне не нужно твоё разрешение.
Крылья носа судорожно раздуваются, словно он не контролирует своё дыхание. Графитовые волосы мокрым полотном болтаются за спиной, лицо покрыто капельками пота. Борьба с порталом не прошла для него бесследно.
— Ты… кто? — выдыхает он.
— Та, кто больше не вернётся.
На этом моменте хотелось бы уйти, но я обязана сказать кое‑что ещё, чтобы облегчить ему жизнь.
— Я существую, Раян. Это я помогла тебе в пустыне. Я живая. Теперь ты можешь идти дальше, — говорю я твёрдо, хотя на последнем слове голос срывается.
Его глаза сужаются, превращаясь в щёлки. Он делает шаг вперед, руки его напрягаются. Я знаю, что следует за этим у магов. Но сейчас я не могу ему поддасться.
Я отрицательно качаю головой, немного улыбаясь.
Тебе не поймать меня, магистр.
25
Знакомое ощущение приходит так легко. Я проваливаюсь в дымку безвременья. Через миг — или вечность — я уже у себя в комнате.
Всё абсолютно так же, как я и оставила. Незаправленная постель, куски пластика из‑под пилочки на туалетном столике, брошенная на кресло расчёска.
Запоздало вспоминаю, что желтое платье так и осталось у господина Брора. Ничего. Это сейчас вообще совершенно не важно.
От пережитых эмоций и быстроты действий подгибаются колени, и я падаю на кровать.
Руки трясутся, я до ужаса боюсь, что всё произошедшее было зря.
Но коробка в моих руках по — прежнему опутана голубыми нитями. Магия пространства мне видна, она пережила путешествие.
Быстро откидываю крышку, беру флакон и вынимаю затычку.
Мелкие золотистые вкрапления приветливо мне мигают. Зелье сохранило магию!
Осознание этого наполняет моё сердце такой радостью, что я откидываюсь на постель и истерично то ли смеюсь, то ли плачу, размазывая слезы по лицу.
У меня получилось! Черт возьми, у меня ПОЛУЧИЛОСЬ!
Это настолько невероятно, настолько волшебно, что даже после всего пережитого мне не верится. Безусловно, эта минута стоила всего мною пережитого, всех бессонных ночей, магических ран и постоянного страха.
Истерика утихает.
Я решаю снова пробраться на цыпочках в ванную. Ожоги болят, да и умыться не помешает.
В зеркале на меня смотрит кто‑то с совершенно безумными глазами, красным носом и шее в синюшных отметинах. Это пройдет.
После душа, переодевшись в джинсы и водолазку, я разогреваю вчерашний борщ. Нормальную, знакомую я не ела уже больше месяца, так что в итоге смакую каждую ложку этого кулинарного изделия. Я чертовки счастлива, но это счастье на грани с сумасшествием. Я ещё не осознала, что всё закончилось. Пережитое пока не успело улечься в моей памяти, не успело стать малозначимым и лишь шажком для достижения цели. Разве можно быть счастливым и несчастным одновременно? Ощущать, что часть твоего сердца начинает оживать, а другая болит и кровоточит?
Можно, оказывается.
Первым просыпается папа. Он у нас жаворонок. Я обычно злюсь, когда он начинает ходить по дому ни свет ни заря, но не в этот раз. Я едва ли не дрожу от нетерпения.
Мы здороваемся, пьём чай. Он очень удивлен, что я поднялась так рано, да ещё и сижу полностью одетая. Даже говорит мне:
— Наконец идешь по моим стопам. А то тебе всё спать да спать.
— Это только сегодня, пап. Ты радуешься раньше времени.
Спать совершенно не хочется, хотя предыдущие сутки я не сомкнула глаз. Ещё отосплюсь. Отосплюсь за все эти адские дни.
Затем я проверяю почту. Естественно, за час в родном мире ничего нового не пришло. В это время нормальные люди спят.
Смотрю новую серию известного сериала. Она немного отвлекает, иначе я бы сошла с ума от этой кучи эмоций, помноженной на томительное ожидание.
Просыпается мама. Я слышу, как она чистит зубы, тихо переговаривается с папой.
Выхожу из комнаты. Вижу её совсем не отдохнувшее лицо со впавшими глазами. Она хоть пару часов поспала сегодня?
Говорю:
— Доброе утро, мам. Мы должны прямо сейчас поехать к Оксане.
— Зачем, Саш? — не понимает мама. — Она ещё спит. Дай ей отдохнуть.
— Мам, это серьёзно. Пожалуйста, давайте поедем.
Кажется, мама понимает, что я не шучу. Не знаю, почему она мне верит, но потихоньку начинает собираться, недовольно бурча. Хоть не плачет, и на том спасибо.
На улице по — утреннему свежо. Солнечный свет уже разогнал ночную тьму. Сегодня будет тепло, судя по тому, как прохлада стремительно уходит прочь. Но мне пока что придётся походить в водолазке.
Папа заводит машину. Мы садимся в неё. Я устраиваюсь на заднем сиденье, держа в руках пакет. В пакете — шкатулка.
Сестра очень долго не открывает дверь. Наверное, стоило ей позвонить, когда мы собирались отправляться к ней, но каждый подумал про себя, что стоит дать ей чуть побольше поспать.
Папа категорически не понимает наших капризов, но терпеливо сносит порывы наших сердец. А именно к сестре привели они нас сегодня.
Наконец, дверь открывается. Муж Оксаны выглядит сонным и хмурым. Он явно не рад видеть нашу компанию в такой ранний час, но вежливо здоровается и пропускает вперед. Оказывается, сестра ещё спит, но я больше не могу выдержать это ожидание.
Захожу к ней в комнату. Окна зашторены, солнечный свет совсем не проникает внутрь. Первым делом я решаю это исправить. Раздвигаю шторы в стороны, позволяя утреннему свету заполнить комнату. Он радостно врывается в неё, прыгает зайчиками по углам, даёт надежду.
Сестра спит. Светлые волосы, такие же, как у меня и мамы, разметались по подушке. Лицо бледное. Рядом, на тумбочке, лежит марля с брызгами крови. Я не могу смотреть в ту сторону без слёз.
Оксана, должно быть, не спала полночи, поэтому её сон сейчас особенно крепок, но я не могу удержаться. Дергаю её за плечо, зову:
— Оксана! Оксана, просыпайся!
Она ворочается, дергает головой, не хочет вырываться из объятий Морфея. Но я поступаю в лучших традициях эгоистичной младшей сестры — снова дергаю её за плечо, стаскиваю наполовину одеяло.
Открывает глаза. Непонимающе смотрит по сторонам, с трудом фокусируется на мне. И сразу же её легкие взрываются кашлем, от которого болит сердце.
Не могу это больше слушать. Не могу.
— Оксан, — говорю я, так как она не может даже со мной поздороваться. — Оксан, ты же знаешь, что я тебя очень люблю?
Она кивает. Позади раздаётся звук открывшейся двери. Мама тоже зашла в комнату, смотрит со слезами на глазах, как её дочь давится кашлем.
— Пожалуйста, поверь мне.
Я открываю шкатулку, извлекаю оттуда флакон, открываю крышку.
— Я прошу тебя. Выпей это.
— Что?… — она не может закончить предложение, поэтому я просто сую ей в руку флакон и кладу свою сверху, чтобы он не выпал из её слабеющих пальцев.
— Выпей, — повторяю я как можно настойчивее.
Она смотрит на меня абсолютно непонимающе, но затем медленно подносит флакон к губам. Делает глоток, морщится, кашляет. Я не даю ей выпустить его из рук и снова настойчиво подношу к губам.
— Что ты делаешь? — чуть ли не кричит за спиной мама, но я отмахиваюсь.
— Мам, не мешай.
Мало — помалу, капля за каплей, кривясь и морщась, Оксана выпивает лекарство.
Как быстро оно действует? И подействует ли вообще?
Сестра откидывается на подушку, устало прикрывает глаза.
Пусть полежит. Поспит. Делает то, что требует сейчас её организм.
— Пойдем, — говорю я маме, подталкиваю её к выходу и закрываю дверь.
Едва мы заходим в зал, она начинает громко мне вычитывать, обвиняя в эгоизме, издевательстве над сестрой и ещё тысяче всяких неприятных вещей, которые приходят на ум разозленному человеку. Я не обижаюсь. Сейчас она защищает слабого. Так и должно быть.
Минуты тянутся бесконечно долго. Время стало словно растянутая резинка, которая всё никак не хочет сжаться вновь. Мама бросает на меня хмурые взгляды, папа смотрит новости, игнорируя нас.
Спустя примерно час хлопает дверь.
Сестра выходит из комнаты, бледная, измученная, в домашнем халате и говорит удивленно:
— Кажется… мне лучше.
