Елизавета Дворецкая - Сокол Ясный
Окончив есть, деды и бабки дружно встали, поклонились сперва матице, а потом Младине. Надо думать, знали, кто здесь их видит. Она вежливо и почтительно поклонилась в ответ.
– Ты чего это? – раздался рядом удивленный голос матери.
Младина опомнилась: хороша же она, с отрешенным лицом и застывшим взглядом кланяется пустому углу!
– И эта с ума спрыгнула! – вздохнула Муравица. – Совсем наши девки… того.
Та женщина, которую Младина видела наиболее ясно, ушла последней. И даже обернулась на пороге, будто хотела что-то сказать на прощание, но лишь улыбнулась еще раз и исчезла. А Младина вдруг с опозданием сообразила, почему лицо призрачной гостьи показалось ей знакомым. Оно очень напоминало ее собственные отражения в воде…
Возвращение Веснояры на всех произвело тяжелое впечатление. Лежень разослал отроков предупредить остальные роды о появлении поблизости бойников: эти ватаги часто перемещались и нельзя было предвидеть, где они всплывут. Старшие ходили хмурые, а девки переполошились: случай со старшей сестрой всем казался дурным знамением их собственной судьбы. Веснавка и сама была как потерянная: целыми днями сидела на одном месте, ни с кем не разговаривала и лишь временами принималась рыдать. Нить ее судьбы внезапно оборвалась, впереди была пустота. Да и старшие не знали, что теперь делать с ней. Если бы она была выдана замуж как положено, куплена за вено и отправлена с приданым, теперь ее надо было бы вернуть в мужний род: она принадлежала бы ему, и уже там ей подыскивали бы нового мужа. Но, выйдя замуж уводом, она была такой же собственностью старого рода, как овечка, заблудившаяся в лесу, а потом найденная и возвращенная. И теперь родители снова могли выдать ее замуж уже по своему выбору. Больше всех волновалась Домашка: а вдруг за Дремана теперь отдадут Веснавку, а она опять останется с увядшим веночком?
С Младиной Веснояра так и не помирилась: не сказала ей ни слова, а при виде младшей сестры отворачивалась. И Младина не настаивала: почему-то боялась, что, взглянув ей в глаза, Веснавка узнает волчицу, которая вытащила ее из городка и проводила до реки. И что тогда?
Но этим дело не кончилось. Всего на третий день пребывания Веснояры под родительским кровом в избу однажды ворвался брат Ярец и завопил:
– Веснавка! Приехали за тобой!
Все вскочили с мест и обернулись; Веснояра вздрогнула всем телом и поднялась.
– Кто… приехал? – осипшим после молчания и слез голосом выговорила она то, что подумали все.
– Да родичи твои! Могутичи! Едут мужики, голов десять, старичье все! Небось хотят тебя обратно.
– Ишь, разбежались! – после изумленного молчания досадливо отозвалась бабка Лебедица. – Может, вено везут? Гривны да обручья серебряные, шелка заморские, или корову гонят?
– Да нет вроде… – Ярец развел руками. – Коровы нету при них…
– А раз нету коровы, то и девки им не видать! – отрезала сердитая бабка.
К гостям она была настроена неприветливо: те уже нанесли оскорбление Заломичам, не прислав выкупа после увода Веснавки. А Заломичи и не собирались с ними родниться, так что те были кругом виноваты и теперь ни на что рассчитывать не могли.
Кто бы мог знать, что Могутичи едут сюда вовсе не ради молодой вдовы!
Могутичи явились к воротам святилища на Овсеневой горе и оттуда послали двоих мужиков в Залом-городок: приглашали на беседу. При этой новости всегда веселое лицо Путима омрачилось: беседа ожидалась неприятная, иначе гости пришли бы прямо сюда, а не искали встречи на земле богов.
– Как у них только совести хватает! – бормотал дед Лежень, повязывая нарядный пояс и расчесывая маленьким костяным гребешком бороду перед вступлением в святилище. – Березы межевые срубили, девку нашу увели! И не стыдно им нашим чурам в глаза смотреть!
– Если насчет девки договариваться, то не поздно ли? – бурчала Лебедица, помогая своему старику снарядиться. – Березки давно приувяли…
– Да у них небось «волки» всех перебили, баб уволокли, скотину угнали, припасы вынесли – им бы и девку вернуть, и приданое за нею попросить!
– Вот шишь им теперь, а не приданое!
У ворот святилища Лежень, Радом и Путим поздоровались с пришедшими. Это были не собственно Могутичи, которые насчитывали всего шесть семей детей и внуков деда Могута, отселившегося лет сорок назад, а Будиловичи – старший по отношению к ним род, из которого вышел Могута. Будиловичи жили поодаль и о разорении своего младшего рода узнали только наутро, когда к ним прибежали уцелевшие. Мужчины, способные сражаться, были истреблены «волками» более чем наполовину, и мало оставалось надежды, что род Могутичей оправится и поднимется. Скотина была угнана, многие запасы увезены, и Будиловичам теперь предстояло кормить уцелевших. И уж конечно, им незачем было сажать себе на шею бездетных вдов.
Заломичи прошли вперед и разожгли огонь в очаге. Побрызгали молоком на деревянных чуров, поднесли блинов и каши, приглашая присутствовать и помогать. Потом позвали гостей, и Будиловичи тоже поклонились чужим чурам.
– Что скажете, люди добрые? – обратился к ним Лежень, когда все расселись, чинно держа шапки на коленях.
– Беда у нас приключилась, – сдержанно начал старейшина, Добрила. – Напали на наш младший род «волки» лесные, много зла причинили.
Заломичи принялись сокрушенно качать головами, но общее их чувство было такое, что порубкой межевых берез Могутичи сами навлекли на себя гнев богов.
– Да уж мы знаем, – кивнул Лежень. – Воротилась моя внучка домой… та самая, что ваши у нас уводом увели и перед Леденичами ославили, которым она была в невесты обещана.
– Жен уводом брать – то исконный обычай наших дедов, таким не попрекают, – возразил Добрила.
– Это верно, водится такое у нас искони, – не мог не согласиться Лежень. – Но у добрых людей повелось выкуп за уведенную девку давать, чтобы обиды не было.
– Повелось, оно да. – С этим пришлось согласиться Добриле. – Только сомневались мы, будет ли нам счастье с той вашей девки…
– Вот как! – не сдержался Путим, обидевшись за старшую дочь. – Сомневались – нечего было брать, мы, чай, вам ее силком не навязывали! У нас на Сеже моя дочь первой невестой была, Лелей всегда ходила, и давно у нас Лели лучше нее не видали! Мы ее в хороший род сговорили, за старшего сына, жила бы она в чести да в радости, и роду своему бы честь и отраду принесла! А вы ее умыкнули, все наши уговоры порушили, перед людьми осрамили, и еще она вам нехороша!
В эти мгновение он был похож на гневного Перуна – рослый, могучий, с золотистой бородой, насупленными светлыми бровями-молниями и сердито блестящими голубыми глазами.
– Девка-то сама была хороша, ее попрекнуть нечем, – отозвался Добрила, шевеля бровями и подавляя досаду. – Да только в себе самой злосчастье она принесла, хоть и не она виновата!
– Друже Добриле, говори уже, к чему клонишь! – сурово вмешался Лежень. – Вижу я, что не с добром вы пришли, так говори, чего хотите. Обидели вас бойники, у нас-то вы чего ищете?
– Коли так, буду прямо говорить. Мы потому вам выкуп за умыкнутую девку не платили, что она с собой проклятье принесла. А наложила его сестра ее родная! – Добрила прямо воззрился на Путима, вонзая взгляд, будто нож. – Трое парней наших там было, когда они вашу девку увозили. И была там ее меньшая сестра. И так прямо сказала: не ходи с ним, не будет счастья, года в бабах не проживешь – овдовеешь. Желают, сказала, вилы головы человечьей, и Травень жертвой той будет. И вот – года не прошло, как явились из леса волки лютые и убили молодца нашего. И еще полтора десятка мужиков с ним заодно! Ваша девка зло на наш род навлекла. Младина, твоя, Путим, дочь.
Путим и Лежень переглянулись. Слова эти не были для них полной неожиданностью, поскольку от Веснояры они уже это самое слышали. И знали, что Младина не отрицает, она и правда сказала нечто подобное.
– И здесь, перед вашими чурами, мы ответа просим. – Добрила сурово и решительно взглянул на деревянные капы. – Ваша девка нас прокляла, и мы теперь мужиков убитыми потеряли, да раненые есть, да скотину порезали, да молодухи иные… урон понесли. И если вы нам ответа не дадите, мы всех сежан на общее вече созовем. А не захотят сежане отвечать – князю смолянскому пожалуемся, пусть он дело разберет и прикажет нам за это горе возместить.
Старейшины Заломичей застыли в изумлении. Только что они собирались спрашивать ответа с гостей, а те, оказывается, явились как обвинители! Но они действительно имели право как созвать вече, требуя возмещения за обиду и разорение, так и пожаловаться князю. Он, старший над всеми кривичскими родами, для того и обходил ежегодно свои земли.
Лежень и Путим смотрели друг на друга. Отрицать – побудить Будиловичей созвать народ и разбирать это сложное дело уже при всей сежанской, а то и смолянской старейшине. Ославят, а девок потом вообще никуда и никогда замуж не возьмут. Да и сыновьям невест не дадут, и сгинет род Заломичей, как сгинули злосчастные Глуховичи из-за Угляны…
