Алёна Алексина - Перехлестье
Но незнакомец, вошедший на кухню, улыбался, словно встретил хорошенькую нарядную горожанку, а не хромую костлявую чернушку в скромном платье. Парень был симпатичный и едва на пол-ладони выше ее, Зарии, жилистый, с коротко стриженными русыми волосами. Он выглядел приятно, вот только глаза… Сердце ухнуло куда-то вниз, и девушка попятилась, сжимая в побелевшей руке деревянную ложку, которой только что помешивала стряпню. Наследницу лантей не обманешь широкой улыбкой, не спрячешь от нее душу, не скроешь помыслы, не утаишь истинную сущность. И вот как раз сущность незнакомца была ужасна…
– Хм… значит, не врут про тебя. Нутро человечье насквозь видишь, да, девка? – парень продолжал улыбаться, только взгляд сделался колючим и пристальным. – Ну что? Давай знакомиться? Я – Джинко. Ты это имя запомнишь. И меня запомнишь тоже.
Говорил он вкрадчиво, тихо… Последние слова и вовсе прошептал.
Зария выронила ложку и кинулась к двери, но покалеченная нога, которая еще мгновенье назад казалась здоровой и сильной, вдруг предательски ослабла, подвернулась, а боль прострелила от щиколотки до бедра. Миг, и спасительно распахнутая в обеденный зал дверь захлопнулась, а между створкой и девушкой возник Джинко.
Он, по-прежнему не переставая улыбаться, шагнул вперед.
– Что ж ты какая неловкая, – покачал головой. – И бегать не умеешь, и кричать боишься? Иди сюда, курочка, поквохтай… Вдруг услышат?
Злой насмешник стремительно шагнул к девушке и, словно играючи, ударил кончиками пальцев по горлу. Рождающийся в груди крик рассыпался жалким шелестом, который оказался не громче судорожного вздоха. Скользящий удар жестких пальцев лишил чернушку способности кричать и даже дышать полной грудью. Зария судорожно хватала ртом воздух, стискивая ладонями шею. Мужчина отступил на шаг.
– Молчишь, красавица? – Он усмехнулся и добавил: – Молчи. Говорливые женщины – такая пытка для ушей.
Онемевшая хромоножка открыла рот, собираясь с силами, пытаясь закричать, но… как в кошмарном сне смогла только жалобно засипеть.
– Никак? – с деланым сочувствием поинтересовался мучитель. – Это хорошо. Крики нам тут совсем не нужны.
Поняв, что сейчас с ней сотворят что-то страшное, чернушка почувствовала в душе прилив доселе неведомых сил. Она стремительно повернулась к столу, хватая первое, что попалось под руку, – это оказался деревянный пест, которым растирали пряности. Впервые в жизни Зария пыталась дать отпор судьбе, и та над ней так жестоко насмеялась, подсунув под руку не нож, не сковородку, а это бесполезное посмешище.
Но девушка не собиралась сдаваться, даже понимая всю тщету сопротивления. Очень уж сильно она хотела жить.
– О-о-о, какая прелесть… – Джинко рассмеялся и, не глядя, задвинул щеколду на двери, ведущей в обеденный зал, и снова двинулся к жертве. – А мне говорили, будто ты покорна. Все стерпишь. Хочешь, скажу, кто говорил?
Не сводя взгляда с мужчины, Зария сделала шаг назад, уговаривая себя не бояться. Ведь совсем рядом, в зале, люди. Их разговоры и смех слышны даже сейчас, когда сердце грохочет у нее в ушах и одновременно пытается выпрыгнуть через горло. Совсем рядом дэйн, Василиса, Багой. Они помогут.
– Он приходит к тебе каждую ночь, да?
Тонкая рука, судорожно сжимающая деревянный пест, дрогнула.
– Говорит, как ты красива, как желанна?
Мягкий шаг вперед.
– Говорит, что искал именно тебя? Он не произносит слова «люблю», но ты-то все равно понимаешь…
Теперь девушка вздрогнула всем телом.
– А еще он так нежно касается тебя. Так осторожно, так ласково, что ты ощущаешь себя величайшим сокровищем, истинной драгоценностью, красавицей…
Зария чувствовала, что начинает задыхаться, воздух застрял в груди, отравляя горечью.
Джинко сделал легкий шаг вперед и вправо, продолжая вкрадчиво угадывать:
– Но ты не видишь его, не можешь посмотреть ему в глаза. Ты не знаешь, как он выглядит, не знаешь, кто он. Не знаешь, живет ли он сейчас вообще.
Тонкая рука бессильно опустилась, пальцы разжались. Чернушка выронила свое смехотворное оружие.
– Но ты уверена: он – твоя мечта. Твой нареченный. И однажды он появится и даст тебе кольцо. А потом… – еще один шаг, – станет мужем.
Почему тело перестало подчиняться? Почему… Зария смотрела в лицо своему мучителю, шатаясь от страха и перед ним самим и перед словами, которые он говорил.
– Он делал так множество раз. Приходил к девушке. Улыбался. Дарил кольцо. Проводил ночь. И уходил. – Еще шаг, и мужчина оказался по правую руку от своей жертвы. – Но и кольцо забирал с собой.
Зария беспомощно повернула голову вправо, не веря жестоким словам, надеясь, что… но он не лгал. Тот, кто казался размечтавшейся дурочке ожившей мечтой, и впрямь совершал все то, о чем говорил Джинко. Наследница лантей опустила голову. Боль расползалась в душе черным туманом, застилая глаза непроглядной пеленой.
– Зачем?.. – едва слышно спросила несчастная. – Для чего?
– Дуреха… Причина стара как мир. Самый обычный спор. – Еще один скользящий шаг, и мужчина оказался у нее за спиной. – Какой смысл соблазнять хорошеньких вертихвосток? Они и так всегда готовы раздвинуть ноги. То ли дело записная уродка, которая давно отчаялась, что на нее хоть кто-то позарится. Недоверчивая, настороженная, замкнутая. Соблазнять такую гораздо увлекательнее… Сложнее. И тем приятнее впоследствии станет победа.
Ей бы бежать. Ударить его, пока он так близко, и кинуться в зал, но проклятое тело одеревенело. Она зажмурилась. Спор…
– Знаешь, он сдался. Ушел отсюда. Сказал – не получается. Ты не вызываешь страсти. И вроде бы давно готова к койке, но… как бы помягче сказать… он не готов. А еще сказал, что, даже зажмурившись, тебя не отодрать. Но я решил – попробую. Мы спорили на коня и пять монет серебра. Ежели и моя попытка провалится, придется объявить ничью. Но я все же рискну. Конь и серебро – хороший куш. Ты хоть с лица чудище, но под юбкой обычная девка, чего ж тут думать?
С этими словами он заломил окаменевшей от ужаса и отвращения жертве руки за спину, дернул к себе, а свободную руку запустил под тощие юбки, бесстыже задирая их чуть не к самому поясу девушки. Сквозняк прогулялся по голым ногам.
– Помогите… – прошептала Зария, глотая обжигающие слезы. – Помогите…
– Да не шипи ты на ухо, – разозлился мучитель. – Я буду нежен. Сама подумай, кто еще на тебя позарится? А так хоть бабскую радость познаешь!
Один вздох, второй… Наследница лантей погружалась в зыбкую отрешенность. Не чувствовать. Не слышать. Ни себя, ни мир. Вдох. Выдох. И вот его голос доносится откуда-то издалека, даже прикосновения грубых рук почти не ощущаются. Вдох. Выдох. Она ничего не чувствует. Совсем.
И вдруг больной тычок под ребра. Мучитель бросил жертву на пол и зло выругался.
– Не врал, гаденыш! И сила-то мужская в тебе девку не чует! – Он навалился сверху, обшаривая костлявое тело, надеясь нащупать хоть что-то, что пробудило бы желание… Увы! Насильник пыхтел, сквернословил, потел, но…
– Уродина! – отпихнул он от себя несчастную.
Та дрожала всем телом. Сухие рыдания раздирали покалеченное горло, хотелось кричать, биться затылком об пол. Что угодно, только бы не чувствовать ничего, не слышать, не понимать. Умереть.
– Ну уж нет… Ежели Джинко за что берется, то до конца доводит! Я этот спор выиграю. Тебя надо девичества лишить. Значит, так тому и быть. А ну не трепыхайся! – И он отвесил девушке тяжелую оплеуху, а когда голова Зарии дернулась от удара, чернушка увидела, что мужчина тянется… тянется… к песту, которым она пыталась от него защищаться и который уронила, сломленная унизительными речами.
Ненависть всколыхнулась в груди огненной волной, заставляя вырываться, сопротивляться, стучать ногами по полу. Хотелось убить проклятого мучителя, убить жестоко, так же жестоко, как он издевался над ней! Уничтожить, растерзать.
– Да лежи ты! – прошипел мужчина, снова отвешивая жалкой жертве оплеуху. – Хватит биться-то. Думаешь, спасать прибегут? Дурища. Да если и прибегут, так только посмотреть! Спасибо скажи, что девкой не помрешь!
Схватив недавнее оружие Зарии, палач повернулся к жертве. Эх, не было б запрета… чего уж врать-то, Джинко был бы не прочь отведать этой девчонки! Вот только не для того он тут. Не ее девичью забрать честь (нужна сто лет), а умение любить. Потому и говорил он эти жестокие слова, потому и унижал. Нужно было вытоптать, выжечь в наследнице лантей все доброе, что было в душе, уничтожить бесследно, изуродовать, извратить.
А идея с пестом кстати пришлась – вон как забилась, дуреха. Джинко покрутил в руках деревяшку, усмехнулся, глядя в расширившиеся от ужаса глаза. Красивые глаза – пронзительные, синие-синие… Боится, ненавидит. Но этого мало. Ее ненависть еще не так сильна, как то требуется.
