Ирмата Арьяр - Телохранительница Его Темнейшества (сборник)
– Никогда не видел дракона смерти, которому бы так нравился запах свежего белья, – удивился Сатарф.
– А может, он копит простыни на саваны для своих будущих жертв?
– Тогда он решил угробить полмира, судя по количеству украденного. Положи на место! – строго глянул владыка на драконыша. – И отнеси нас на чердак.
– Плотивные жадины! – обзываясь на языке династии Холь, дракончик бросил тюк и вынес нас наверх.
На чердаке оказался вполне жилой, но скудно обставленный старинной резной мебелью зал с двумя закрытыми арочными дверями и крохотными оконцами под стрехой. Балки под крышей переплетались в сложный узор, с них свисали увязанные в душистые веники травы и ветки. Даже целое засушенное деревце с серебристыми листьями висело вниз кроной вместо люстры.
– Кикируся утверждает, что это был отросток древа жизни, – серьезно сообщил владыка.
Верхушка древа показывала в центр большого круглого стола с инкрустацией на столешнице в виде карты мира. По кругу стояли резные стулья с низкими, по поясницу, спинками – чтобы крыльям ничто не мешало.
Сатарф вынул из углового шкафчика два кубка, выбил пробку из бутылки, разлил. Одуряюще запахло вишней.
– Ну, за спасение! – поднял он тост.
– А вы знаете, владыка, что ваши сыновья вас ищут даже с помощью поисковых заклятий? – я пригубила вино и отставила кубок. Хватит с меня той вечеринки на всю оставшуюся жизнь.
– Знаю, – вздохнул он. – Ирек как раз Кикирусю на помощь позвал, и наша бессмертная няня не смогла отказать. Думаю, она еще их за нос поводит. Видишь ли, я решил не сообщать никому, кроме мадам Кикерис, о моем временном пристанище. Правда, не рассчитал, что одна юная сельо, вооруженная любопытством и весьма мощным селенисом, имеет привычку соваться именно туда, где ее не ждут. К слову, о селенисе. Откуда у тебя это колье?
Я загадочно промолчала.
Владыка попытался побарабанить изуродованными пальцами по столу, но болезненно поморщился, сжал ладони в кулак.
– Лика, я ведь узнал эту вещь, – без угроз, мирным тоном, но так, что озноб пробежал по позвоночнику. – Не бойся, никому ничего не будет, слово владыки. Мне просто интересно, как она к тебе попала.
– Колье случайно свалилось к нам в повозку, когда мы разворотили базарную площадь, Ирек его нашел и…
– Случайно? – хохотнул Сатарф. – Прицельно, я бы сказал. Значит, это Ирек похитил из нашей сокровищницы камень, который хранился в глубочайшей тайне несколько веков, и подарил тебе за красивые глазки. Камень действительно очень идет к твоим глазам. Я понимаю мальчишку и не хочу думать, что дело здесь в приворотной магии сельо.
– Нам нет нужды заниматься приворотной магией! – я обиделась. Столько дурных сказок ходит о лунных девах – зубы сточишь опровергать. Но чтобы в них верил владыка Тьмы и Теней? Я попыталась снять злосчастное колье и вернуть хозяину, но замочек не поддавался. – Заберите его, мне чужого не надо.
– Помочь? – участливо спросил Сатарф, но с места не сдвинулся.
– Не расстегивается.
– Еще бы, – по-мальчишески ухмыльнулся главный демон Тархареша.
А у Дьяра, оказывается, фамильная отцовская мимика, заметила я про себя. И вредность. Ясно, с кого противный принц брал дурной пример.
– Даже не пытайся, – рассмеялся темный на мои отчаянные попытки сорвать с себя чужое сокровище, чуть шею себе не отпилила цепочкой. – Я его заговорил ночью, когда накладывал на колье заклинание невидимости перед тем, как уйти. Или ты думаешь, оно само по себе стало невидимым?
А ведь принц говорил о том, что узнал магию Темного Трона. А я, занятая разоблачением заговора «теней», внимания не обратила.
– Я думала, богиня помогла, – буркнула я.
– Она его уже не видела. И даже не потому, что незряча. Я наложил заклинание, когда поцеловал тебя, – по его губам пробежала лукавая и одновременно блаженная улыбка. Дивное сочетание. – Готов поспорить, что Лойт ломает сейчас голову, как у тебя получилось создать «лунный мост» и вызвать ее.
– Но почему вы не забрали его у меня сразу?
– Когда-то я хотел подарить это колье твоей матери. Не получилось. Мой сын оказался решительнее. Значит, так тому и быть.
– А почему не получилось?
Он помрачнел, плеснул себе вина в кубок, но пить не стал – крутил в руках, прищурив глаз на густую, кроваво-красную жидкость.
– Ты действительно хочешь это знать, Лика? Скользкая тема, – усмехнулся он. – И не глупо ли – говорить о таких вещах с невинной семнадцатилетней девочкой? Что ты можешь понимать в любви? Еще ничего.
– Если вы о том, откуда берутся дети, то я знаю.
– Не сомневаюсь. Особенно если учесть, что ты не только жрица богини любви, но и побывала во всех постелях Темного Трона, включая моего бастарда.
Меня обдало таким жаром, что цвет кожи наверняка затмил вишневую наливку.
– Не по своей воле.
Впрочем, в общежитие к Иреку я прокралась сама. Но меня вынудили! Хитростью и коварством!
– Вот в том-то и вопрос, – кивнул Сатарф. – Своя ли воля говорит в тех, кто полюбил сельо, или это ваша адова магия, девочка? По своей ли воле любят лунные девы? Или по приказу богини? Или, что еще гаже, за вас любит древняя старуха Лойт, используя ваши сердца, как ты используешь селенис? Любовь – дело двоих. Третья и незваная в этом процессе – это уже разврат. Если мне его захочется, то честнее и чище будет посетить бордель. Я снял пояс целомудрия с Эльды, но не взял ее. А она не стала ни о чем спрашивать. Ушла и тут же, почти на моих глазах, отдала себя первому встречному, который и стал твоим отцом, – владыка залпом опустошил бокал, и тут же налил снова.
Я съежилась на стуле. Даже мне сейчас стало плохо от его слов. Холодно и страшно. А каково было ей? Если бы мама была просто женщиной, темной или светлой, ничего такого не произошло бы. Но она была лунной девой, жрицей. Спасти отвергнутую сельо могло только чудо.
– Что с тобой, девочка? Ты шокирована?
– Нет, – я подняла на него полные слез глаза. – Такое случается. Не часто. Вы слышали о хиссах, лунных тварях?
– Не только слышал, но и убивал эту мерзость. Хиссы – другое название тех же сельо, только безумных.
– Уже не тех. Тварями становятся те девушки, кто по какой-то причине не смог умереть вместе с любимым. Обычно это происходит во сне, когда сельо видит смерть возлюбленного и попадает в ловушку его смерти. Ее душа и сердце умирают, а тело и разум продолжают жить. Она становится вечно голодной жутью, устрашающей даже демонов. Хиссы пьют чужие сердца и души, высасывают жертв до сухих оболочек, послушных их воле, но никогда не насытятся, потому что уже мертвы.
– Зачем ты это рассказываешь?
Я потеребила на шее невидимую цепочку колье. Камень внезапно потяжелел, словно запрещая раскрывать наши тайны. Но этот мужчина должен знать, что он сотворил с моей матерью.
– Для того, чтобы вы поняли, что такое лунные девы, владыка. Вы, наверное, знаете, что сельо изменяется душой и телом для любимого в момент первого соединения с ним, – прошептала я, опять краснея до слез от смущения.
Владыка кивнул, подвинув мне наполненный кубок, но хлестнул словом:
– Я знаю, что вы превращаете мужчин в тряпки.
– Неправда! – От такой несправедливости вся робость исчезла. – Все не так. Камень в воду не превратить, но вода может стать твердой. Сельо, изменяясь, становится такой, какой должна быть только для него, единственного, чтобы создать идеальную пару, звучать гармонично, как струнный лад. Это взрыв чувств и всего ее существа. Огонь и свет, в которых она плавится, чтобы принять новую форму. Но лунная дева, отвергнутая в момент ее полного раскрытия, испытывает такой ужас и отчаяние, что милосерднее ее убить! И безопаснее. Отвергнутая не может остановить изменения тела и души, но из нее уже вырвали сердце. И она перерождается в худшее чудовище, чем хисса. В гинью. И, говорят, это такая боль, от которой несчастная теряет разум.
– Гинья – это уже совсем миф.
– Если бы! Просто подобное еще реже случается, чем перерождение в хиссу.
– Предположим. Но трудно представить, как неразумная тварь может быть хуже разумной. Умный хищник всегда опаснее.
– Гинья способна, как зеркало, отражать чужой разум, пользоваться им. А пластичность нашего тела сельо в ней достигает совершенства. Это уже иное существо. Она может быть женщиной, мужчиной или даже ребенком. Жертва видит в ней отражение потаенной мечты, вожделений, страстей. Видит самое дорогое: возлюбленного, лучшего друга, сына или дочь. Гинья – идеальная убийца, и начинает она с того, кто заставил ее измениться. А потом она изменяется для каждой новой жертвы. Но чем больше она убивает, тем сильнее ее мука и жажда. Вот что было бы с моей матерью.
Побледневший до костяной желтизны Сатарф стиснул в руке серебряный кубок так, что металл погнулся. Отшвырнул испорченную вещь и, схватив бутылку, отпил из горлышка. Скривился, словно пил уксус.
