Ольга Куно - Горький ветер свободы
Конечно, даже в тогдашнем своем состоянии я отлично понимала, что не сумею выбить дверь. А если бы даже сумела, толку от этого было бы немного. Но дело было не в этом. Люди думают, что бьющаяся в окно муха безмозгла и потому не понимает, что перед ней – стекло. Но что, если дело совершенно в другом? Что, если она прекрасно понимает, что наружу не выбраться, но просто не хочет продолжать жить в душной закрытой комнате? И предпочитает разбиться о стекло, лишь бы не оставаться запертой в этой ловушке?
Кажется, я разорвала рукав. Кажется, разбила руку в кровь. Один раз даже ударилась головой. Несильно: все-таки сработал инстинкт самосохранения. Боль немного помогла отключиться от эмоций. А потом они как-то разом схлынули.
К тому моменту, когда за дверью камеры зазвучали голоса, я лежала на матрасе спиной к выходу и смотрела в стену.
– Если не будешь отпирать быстрее, я оторву твои кривые руки! – Голос Данте звучал приглушенно из-за запертой еще двери.
Ключи зазвенели как-то очень нервно и продолжали позвякивать так еще достаточно долго. Наконец дверь распахнулась. В камеру вошли. Кто именно, я не видела, поскольку продолжала лежать без движения, глядя в одну, произвольно выбранную точку на стене. Уже потом я узнала, что вошедших было трое: Данте, дворецкий и давешний стражник. Именно он так долго боролся с ключами.
– Сандра! – позвал Данте.
Я не пошевелилась.
– Спит? – тихо спросил он, потом подошел ближе и легонько потряс меня за плечо.
– Сандра!
Я снова никак не отреагировала, но он увидел, что у меня открыты глаза. И не только это.
– Откуда у нее кровь на руке? – Данте распрямился и, судя по звуку его голоса, повернулся к своим спутникам. – В придачу ко всему ты еще и посмел ее ударить?
Кажется, в его голосе звучала злость, но я не стала заострять на этом внимание. Какая разница? Я устала от спектаклей. Мне надоели слова. Они все равно ничего не стоят.
– Я к ней даже не притронулся! – воскликнул, оправдываясь, дворецкий.
– Значит, ты? – На сей раз ледяной тон предназначался стражнику.
– Да вы что! – От волнения тот даже забыл о правилах субординации. – Я ничего ей не сделал! Только дверь запер и сразу ушел!
– То есть хотите сказать, она сама себя покалечила? – рявкнул Данте. Но через пару секунд пробурчал себе под нос: – Хотя она, пожалуй, могла бы.
– Вот видите, – поспешил подхватить дворецкий.
– Ты лучше молчи! – гневно отрезал Данте. – Это в любом случае твоя вина! Какого дьявола ты привел ее сюда?
– Я же говорил, дон Эльванди, именно так я понял ваш приказ, – сбивчиво принялся объяснять, видимо, уже не в первый раз, дворецкий. – Вы сказали временно ее куда-нибудь определить. Я подумал, что раз знак дракона…
– Помолчи! – резко осадил его Данте. – Не зли меня еще сильнее. – Он снова повернулся ко мне и мягко позвал: – Сандра!
Я по-прежнему молчала и не шевелилась. Мне было все равно, хоть ногами бейте.
– Сандра, пойдем отсюда.
Я продолжила смотреть в стену. Это только кажется, что камень однообразный. На самом деле в нем есть разные прожилки, трещинки. Вот одна, похожая на молнию, бежит по стене снизу вверх…
– Ужин для заключенной! – радостно сообщил какой-то новый голос.
Он прозвучал настолько бодро и громко, что ударил по ушам. Я даже вздрогнула от неожиданности, впервые хоть как-то отреагировав на происходящее в камере.
– Для заключенной? – холодно повторил Данте.
Что-то в его тоне и взгляде заставило вошедшего мигом растерять всю бодрость.
– А… я зайду попозже, – осторожно предложил он и, видимо, попытался сразу же выскочить в коридор, поскольку дальше последовал окрик Данте:
– Стоять! – После чего он уже более ровным голосом добавил: – Принес ужин – ставь.
Второй стражник послушно опустил тарелку, наполненную чем-то невразумительным, на пол, совсем рядом с круглым углублением. Заметив это краем глаза со своего места, я с трудом подавила позыв снова расхохотаться. Можно же было сразу выкинуть содержимое тарелки в яму, зачем вообще пропускать его через желудочно-кишечный тракт несчастного заключенного?
– Вон! – коротко бросил Данте, едва тарелка оказалась на полу, и второй стражник поспешил исполнить приказ.
Уверена, оказавшись за пределами камеры, он вздохнул с облегчением.
– Сандра!
Данте хотел снова потрясти меня за плечо, даже поднес руку, но, видимо, увидел кровь на разорванном рукаве и передумал.
Что, накормить меня собираешься? Сам ешь эту гадость, если хочешь. А мне и так хорошо. Я не голодна, хотя, кажется, в последний раз ела давно. И пить тоже не хочу. Вообще ничего не хочу.
Зато похожая на молнию трещина по-прежнему притягивает взгляд.
– Так, Сандра, вставай!
Голос Данте зазвучал более настойчиво.
– Сандра, – продолжил он после недолгого молчания, – сейчас мы отправляемся в гостиную. Ты пойдешь сама или хочешь, чтобы я тебя туда отнес?
Хотя последние слова и прозвучали как угроза, они оказались настолько неожиданными и так плохо вписывались в контекст произошедшего, что я, поморгав, оторвалась от созерцания стены. Ладно, раз уж меня никак не хотят оставить в покое.
Я встала с матраса и с непроницаемым выражением лица медленно вышла из камеры.
Снаружи остановилась, но только потому, что запамятовала, куда идти дальше. Стражник вышел следом, за ним Данте. Дворецкий собирался покинуть камеру последним, но Данте неожиданно преградил ему дорогу.
– А ты посиди здесь и подумай, как впредь принимать поспешные решения, – заявил он. – Вон и ужин как раз принесли.
И захлопнул дверь.
Стражник вопросительно посмотрел на хозяина, видимо, предполагая, что это всего лишь такая шутка. Но тот лишь выжидательно изогнул бровь – мол, чего медлишь? – и стражник послушно запер камеру.
– Идем!
Это уже было сказано мне. Тон был вроде и мягче, но возражений не допускал. Равнодушно пожав плечами, я стала подниматься по лестнице вслед за Данте. Потом был коридор, потом вторая лестница – та самая, парадная, сужающаяся кверху. Данте несколько раз оглядывался, но ничего не говорил. Один раз коротко отдал какое-то распоряжение встретившейся по пути служанке. Я не вслушивалась.
Наконец мы вошли в комнату. Действительно гостиная, но какая-то маленькая. Наверное, гостей принимают обычно не здесь. Впрочем, это не удивительно. Сколько гостиных в армоне? Должно быть, с десяток, если не больше. Эта, видимо, являлась частью личных покоев. Мое предположение подтвердилось, стоило получше оглядеться по сторонам. Через открытую дверь в соседнюю комнату можно было увидеть край кровати. Не могу сказать, чтобы меня это взволновало. Я осматривалась с прежним равнодушием.
– Сандра! – позвал Данте.
Я подняла на него несколько дезориентированный взгляд.
– Сядь.
Он сам подвел меня к небольшому двухместному дивану с зеленой обивкой и усадил на мягкое сиденье. Пожалуй, наличие нормальной мебели где-то в глубине души радовало. Кресла, стулья, диваны. А не эти их дурацкие ковры, циновки и подушки.
Я прилежно сложила руки на коленях. Смотрела в сторону.
Данте опустился передо мной на корточки и поймал мой взгляд.
– Сандра, прости, – сказал он, взяв меня за руки. Аккуратно, за самые кончики пальцев. – Никто не собирался заключать тебя под арест. Это моя вина. Я велел дворецкому где-нибудь тебя разместить. Имел в виду одну из гостевых комнат, а он неверно истолковал мой приказ. Но злого умысла не было. Правда.
Я бесстрастно пожала плечами. Допустим. Вполне вероятно, что так. Какая, в сущности, разница?
– Покажи мне свою руку, – попросил, поднимаясь, Данте.
И уже начал ее осматривать, но я резким движением отстранилась. Вот прикасаться ко мне ни к чему. И вовсе не потому, что я боюсь физического насилия. Просто не хочу чужих прикосновений. Довольно в мою жизнь и в мое личное пространство вторгались все, кому не лень.
Данте нахмурился, но настаивать не стал.
– У тебя гусиная кожа, – вместо этого заметил он. – Ты замерзла.
И снова пожатие плечами. Замерзла? Не знаю, я вроде бы ничего не чувствую. Хотя это логично: в камере наверняка было холодно. Да, похоже, что замерзла: руки Данте кажутся горячими – значит, мои, наверное, ледяные.
А он зачем-то снял свой камзол и набросил мне на плечи. Ну вот, теперь я, кажется, работаю вешалкой.
– Я верю, что не было злого умысла, – отсутствующим голосом сказала я, предпочтя вернуться к предыдущей теме разговора. – Что теперь? Куда меня отправят? На кухню? Или, может быть, на конюшню?
Во мне снова стала просыпаться злость. Она пока еще не пробудилась окончательно, скорее так, медленно ворочалась, напоминая о себе. И где– то краем сознания я чувствовала, что это лучше, чем всепоглощающая апатия.
