Евгения Барбуца - Сказка для волка
— Похорони его рядом со мной, — ласково попросила она.
— Кого? — Смысл ее слов с трудом вязался у меня в голове с ее теплым, доброжелательным тоном.
— Артема, — невинно ответила она.
Очнулась я внезапно, резко садясь в постели. Вокруг царила кромешная темнота, и лишь тусклый, неясный свет пробивался сквозь широкое окно моей комнаты. Меня била мелкая дрожь, пижама противно липла к телу, вызывая мерзкое ощущение на коже.
Жутко хотелось в душ. Недолго думая я встала с постели, тут же скинула с себя все белье и, как была нагая, отправилась в ванную. Мне не нужен свет, мне и во тьме удобно. Я шла, громко шлепая босыми ногами по паркету. Тишина квартиры нарушалась лишь моими шагами, эти звуки доставляли мне какое-то нездоровое успокоение.
Шаг-шлеп, шаг-шлеп, замерла — тишина. Шаг-шлеп, шаг-шлеп, шлеп-шлеп-шлеп. А вот и душ. Здесь сиял тусклый голубой свет от неоновых ламп, установленных в прошлом году по моей прихоти. Вентиль холодной воды до упора, и не думать.
Через две минуты ноги уже не держали, медленно я сползла на кафельный пол. Мощные струи ледяной воды причиняли довольно сильную физическую боль. Ломило все тело, но двинуться я не могла, сил хватило только на то, чтобы лечь на бок и подтянуть к груди колени, обхватив их руками.
Горячие слезы смешивались с ледяной водой — плевать. Страшно, как же мне страшно. Хочется, как и эта вода, исчезнуть в черном зеве слива, чтобы больше меня никто не видел.
Внезапно глаза резанул яркий свет.
— Дочка! — слышу испуганный дядин голос.
Сначала прекратила литься вода, потом сильные дядины руки подняли меня с кафельного пола. Он нес меня в спальню осторожно, словно я была ценной китайской вазой династии Цинь. Впрочем, подобной чепухой дядя не увлекался, ему ближе было понятие золотого русского запаса. Да, именно так, словно я была его золотым запасом.
Эта мысль показалась мне невероятно забавной, настолько, что, не удержавшись, я заливисто расхохоталась. Должно быть, мой смех окончательно перепугал дядю. Включив ночник, он уложил меня в кровать. Достал из шкафа огромное полотенце, тщательно растер мое окоченевшее тело, после чего укутал во всевозможные одеяла с головой. Я по-прежнему смеялась.
Дядя Боря, не теряя времени, достал из кармана своего халата телефон и набрал какой-то номер.
— Владислав Игоревич, срочно приезжай. — Дядя нервно расхаживал по комнате, не спуская с меня глаз. — Да мне плевать, как ты это сделаешь, но чтобы максимум через полчаса был у меня! У Русланы срыв!
А дядя у меня забавный. Заставить человека нестись с одного конца города на другой, еще и за тридцать минут, вот что значит правильно поставленные задачи. Смешно. И я смеялась. А дядя Боря сидел рядом со мной на кровати, крепко прижимая мое содрогающееся тело к своей широкой надежной груди.
Доктор прибыл уже тогда, когда смех мне заменила икота. С дядиного позволения мне сделали укол.
Мне стало так спокойно, абсолютно ничего не хотелось, а главное — было невероятно лень думать. Тела своего я не чувствовала, оно было настолько легким, что не вызывало во мне какого-либо дискомфорта или других ощущений. Не было ни мыслей, ни воспоминаний, я просто сидела на своей кровати и смотрела в одну точку.
Под вечер действие лекарства прошло, но я по-прежнему продолжала сверлить взглядом точку на стене. Рядом со мной все это время находился доктор. Дядя периодически отлучался по делам, но каждую свободную минуту старался провести подле меня.
— Что с ней, Владислав Игоревич? — в который уже раз вопрошал дядя у бедного доктора.
— Шок, ступор, посттравматический синдром, — нервно размахивал руками доктор.
— Долго она такой будет? — не отставал дядя.
— Я не знаю, — устало отвечал доктор.
— Понятно, — обреченно вздыхал дядя Боря. — Езжай домой, Владислав Игоревич, спасибо тебе.
Доктор, не теряя более ни минуты, скользнул за дверь, оставляя дядю наедине со мной.
— Дочка, — тихо обратился он ко мне, — не знаю, слышишь ли ты меня. Я свое слово держу, ты не в больнице. Ты тоже обещала, помнишь? Слово дала, что больше меня не напугаешь.
Он взял мою безвольную кисть в свои горячие и сильные ладони. Никакой реакции. Так спокойней, так не нужно думать и можно поверить в то, что все случившееся лишь сон.
— Руслана, я знаю, рано или поздно ты очнешься, — неуверенно начал он. — Александр Назаров беспокоится о твоем здоровье. — Тут дядя невесело хохотнул. — Кто бы мог подумать, что безжалостный ублюдок будет переживать за тебя? Дочка, почему ты позвонила ему, а не мне? Как вы вообще там оказались?
Естественно, дядины вопросы остались без ответа.
Следующие три дня проходили в подобном ключе. Я не реагировала на внешние раздражители, не позволяя вывести себя из странного оцепенения, разрешая мыслям медленно ворочаться в голове. Дядя же всячески пытался достучаться до моего сознания. Ухаживать за безвольным телом в моем лице дяде помогала Анна Михайловна. Она безропотно выполняла всю грязную работу. Уход за психами и парализованными больными, скажу я вам, не самое благодарное дело. Все эти капельницы и кормления через силу… про естественные потребности я вообще молчу. Утка — наше все.
Периодически дядя заходил ко мне с различными сообщениями. То со мной желает говорить полиция, то Александр звонит.
А однажды он пришел ко мне и, встав в дверях, долго молчал.
— Наверное, все же лучше, что ты сейчас не здесь. Сегодня похороны Маши.
И ушел.
После этого я медленно поднялась с постели. Сколько дней прошло с тех пор, как я в последний раз двигалась? Конечности мерзко дрожали от слабости, суставы побаливали от долгого бездействия, но все же я двигалась. На дрожащих ногах дошла до душа, где быстро ополоснулась. Стало немного легче, облачилась в черное платье, волосы оставила распущенными, после чего осторожно побрела к входной двери.
Там-то меня и встретил дядя Боря. Он был одет в черный деловой костюм, белую рубашку и черный галстук. Ему абсолютно не идет подобный стиль.
Я лишь взглянула на него, молча и невыразительно, лицо до сих пор не обрело былой подвижности.
— Дочка… — растерялся он. — Очнулась?
Я попыталась обойти его, чего мне, естественно, не позволили.
— Руслана! — Боль в дядиных глазах почти достигла меня.
Он изрядно похудел, осунулся, в волосах прибавилось седины. Это с ним сделала я и продолжаю делать. Ласково глажу его по щеке, мне так хочется его успокоить, но отчего-то язык не слушается меня. Я не могу говорить. Не могу кричать и плакать. Остается корежиться от просыпающейся боли, запертой в клетке собственного тела.
— Ты хочешь на похороны? — Дядя всегда был умным мужиком, да и годы жизни со мной сыграли немалую роль.
Я молча кивнула. Больше он у меня ничего не спрашивал. На кладбище мы прибыли в таком же гробовом молчании.
Стояла яркая солнечная погода, Машке бы понравилось.
Проводить Марию пришло довольно много людей. Ее подруги, ухажеры, партнеры ее отца, многочисленные родственники.
Хоронили ее в закрытом гробу. Отчего-то мне казалось, что все это нереально, что гроб пуст и Маня вот-вот выпрыгнет из-за ближайшего памятника и с криком «Шутка!» бросится мне на шею. Но ничего подобного не происходило. В голос выла женщина — мать Маши. Маня на нее похожа. Была. Машин отец стоял рядом с женой, мне хватило одного лишь взгляда на него, чтобы почувствовать холодные щупальца страха вновь. Испугалась я не бледности некогда смуглого здорового мужчины, не его неестественной худобы и не его сильно постаревшего вида, испугалась я его глаз. Сухие, воспаленные пустые глаза. Это страшно, действительно страшно, когда человек, которого ты знала как уверенного в себе властного мужика, ссутулившись, стоит над могилой собственного ребенка, где хоронят его душу. Ведь он даже не плакал, не мог больше. Подобное нельзя описать словами. Безысходность, пустота — это все не то. И хочется выть от тоски и боли, когда видишь, как он подходит к гробу собственного ребенка и падает на колени словно подкошенный, не в силах больше сделать шаг. И только посиневшие губы шепчут: «Доченька, да что же это? Не шути так с папой. Доченька».
Отчего-то ничего более я запомнить не смогла, ни лиц гостей, ни их количество, лишь родителей, что пережили свою дочь. Женщину, из глаз которой ушла жизнь, и мужчину, который сломался, потеряв единственный смысл жизни. Чуть позже дядя попытался мне что-то сказать, я уловила имя Александра, но внимания не обратила.
— Руслана, постой здесь, я сейчас вернусь. — И дядя отошел к какому-то грузному мужчине.
Окружающие сторонились меня, словно чумной, а я оставалась ровно на том месте, где меня оставил дядя Боря. Солнце слепило глаза, желая хоть как-то укрыться от него, я опустила веки. Но вдруг меня укрыла чья-то тень, вызывая невольное любопытство и заставляя открыть глаза.
