Своя игра. Тетралогия (СИ) - Соколов Юрий Юрьевич

– Но я просто не знаю, к кому еще обратиться. Вот… – Я протянул Агапэ дощечки с зажатым меж ними пергаментом. – Там свиток с заклинанием. Это весточка, которая свое послание уже донесла. Если убрать дощечки, свиток свернется, и она умрет. А я не хочу, чтоб она умирала. Помоги ее спасти. Сделай так, чтоб она осталась жить.

Я прекрасно понимал, что с богинями так не разговаривают. Что надо бы как‑то по‑другому. Но ведь я и не говорил с ними никогда – где мне было учиться?

Агапэ взяла дощечки, повертела в руках. Глубоко вздохнула, прикрыла глаза, и я понял, что она просматривает события прошлого – от рождения Весточки под пером Дона до текущей минуты. По ее лицу пробегали тени неведомых эмоций. Наконец оно смягчилось. Разгладилась непривычная для нежной гладкой кожи складочка между бровей. Дрогнули и приподнялись веки… Успех?

– Что ж, – задумчиво промолвила Агапэ. – По крайней мере ты смог полюбить птичку.

Спасибо за диагноз «небезнадежен». Но я и так в это верил! Я не только птичку – коня своего люблю. И еще хорошее пиво… Однако у меня хватило ума варежку не раскрывать. Не стоило сейчас что‑то такое говорить. Особенно про пиво.

Однако что‑то ведь надо сказать? Только что именно? Как убедить Агапэ мне помочь, и как вообще убеждать? Нажать нельзя – между нами разница уровней в двести, если не больше. В моем мире мне было бы проще из английской королевы что‑нибудь вытрясти.

Ну зачем божественная красотка ко мне приперлась? Ей там, наверху, заняться нечем, что ли? Насколько было бы лучше ограничиться молитвами и системными сообщениями. Получил бы я ответ «ваше прошение удовлетворено». Или даже, хрен с ним, «в удовлетворении отказано». И убрался восвояси. Так нет же, Агапэ явилась сама, и вот теперь стоит передо мной, и смотрит уже не на меня, а куда‑то мимо, вроде как напряженно размышляя… Попробовать еще раз?

– Не за себя ведь прошу, – сказал я. – Ну сделай, а? Если мана нужна, возьми у меня сколько хочешь. Не хватит – пусть за мной должок останется. Я потом для тебя что‑нибудь сделаю…

Агапэ брезгливо отмахнулась:

– Мне от тебя ничего не нужно. Мне ни от кого ничего не нужно – платы я не беру. Мое предназначение – стучаться в сердца, пробуждая их для любви. И в благодарность я могу принимать лишь бескорыстные дары щедрых душ. Дело, с которым ты ко мне пришел, совсем не простое. Твоя подружка из таверны права – никто еще не пытался продлить жизнь одноразовым заклинаниям. Это все равно что пытаться сберечь бабочек‑однодневок. Но ведь они рождаются не для того, чтобы существовать вечно!.. Возвращайся в Заброшенный стан. Я сделаю что смогу, однако ничего не обещаю.

Богиня повернулась и пошла в лес, точно постеснявшись исчезнуть у меня на глазах. Я тоже повернулся, махнул Люциферу, и мы двинулись в противоположном направлении. Когда добрались до городка, конь отправился пастись, а я вошел в хижину, намереваясь продолжить ее благоустройство. И увидел Весточку: она скакала по столу, склевывая крошки, оставшиеся от моего сегодняшнего завтрака.

Заметив меня, птичка весело защебетала и расправила крылышки, показывая, какая она красивая. А когда я уселся на скамью, свернулась в свиток.

«Здравствуй, Иван! – прочел я, расправив пергамент. – У меня получилось сделать то, что ты хотел. Весточка будет жить и останется при тебе. Правда, перестав быть одноразовым заклинанием, она не превратилась в многоразовое, и кроме этого послания сумеет доставить еще только одно. Если хочешь меня отблагодарить, пошли его девушке, в которую влюбишься без памяти с первого взгляда. И пусть после этого Весточка останется у нее».

Внизу стояла подпись: «Агапэ». Как только я прочел все до последнего слова, написанный красивым почерком примерной ученицы текст начал бледнеть, и вскоре пергамент оказался чист.

Я перестал придерживать его пальцами на столешнице, и он свернулся в трубочку. Но не обуглился и не рассыпался, а снова превратился в птичку. Ах ты моя радость! Значит, мы неразлучны до тех пор, пока я не влюблюсь без памяти? А на кой мне так влюбляться? Это не дай бог! Весточка, мы будем вместе вечно.

Развязав холщовый мешок, в котором хранился хлеб, я вывернул его и высыпал на стол горку крошек. Пичужка удивленно посмотрела на нее, потом на меня, точно не веря своему счастью. Да‑да, это все тебе. А когда склюешь, накрошу еще.

До вечера я упражнялся с мечом, отрабатывая рекомендованные системой приемы. Заодно осваивал быстрое вхождение в режим «берсеркер». Попытка – пятнадцать секунд тренировки – выход… После четвертого раза остался удовлетворен, и как раз кончился суточный лимит. Наутро послал Люцифера в таверну, а сам отправился к руинам храма Агапэ. Хотелось сделать для богини что‑то приятное уже сейчас, не дожидаясь безумия с первого взгляда. Весточка увязалась со мной. Она то перепархивала с ветки на ветку, то пристраивалась у меня на плече.

Хоть храм и был невелик, что‑то существенное для его восстановления я сделать не сумел бы. Поэтому только содрал с остатков стен плети вьюнка, расчистил от мусора алтарную часть святилища и привел в порядок жертвенник. Любовь – она и в Гинкмаре любовь, ей и тут подвержены. Рано или поздно кому‑нибудь приспичит прибегнуть к Агапэ, и он узнает об этих развалинах. И когда увидит, что храм заброшен не насовсем, обратится к богине с большей надеждой.

Напоследок я насобирал лесных цветов и положил на жертвенник скромный букетик. Воздух выше словно подернулся инеем и протаял круглым окошком, в котором мелькнуло знакомое лицо. Мелькнуло – и тут же пропало, но я успел заметить на нем улыбку.

Когда вернулся, Люцифера еще было. Да и не успел бы он никак смотаться до таверны и обратно за то время, что я отсутствовал. Однако настроение все равно испортилось. Стоя на прогалине перед хижиной, я огляделся. Что‑то не нравилось мне сегодня в городке золотоискателей. И не хотелось торчать тут одному. Весточка не в счет, она не боец…

По спине пробежал озноб. Я схватился за рукоять меча, развернулся в одну сторону, в другую… И те, чье присутствие я интуитивно угадал, решили дальше не тянуть. Только напрасно я пытался определить, откуда последует нападение. Воины вышли из зарослей на прогалину сразу со всех сторон.

Десять рыцарей в полном боевом. Десять.

На серых накидках, наброшенных поверх доспехов, вышит один и тот же знак – неприятного вида, почти круглый глаз. Конечно, отличительный знак ордена. А у кого такой знак? У Недремлющих? Нет, у них накидки белые. Серая только кайма. И глаз другой, похожий на человеческий. А этот… Жаль, что интересуясь то тем, то другим, и шарясь в базе знаний по любому поводу, я так и не удосужился накрепко зазубрить цвета и символику хотя бы орденов Оргоя. Понял бы сейчас, кто пожаловал.

Из‑за спин рыцарей доносился шум – наверно, там оруженосцы. Сами рыцари не шевелились. Какого хрена стоите, парни? Ждете подкреплений? Десять среднеуровневых бронелбов на одного меня, плюс ваши шестерки – этого вам мало?

На прогалину вышел еще один рыцарь. Одиннадцатый. Он медленно поднял руки, и так же медленно снял шлем. Я увидел лицо…

Креппер! Передо мной стоял Креппер.

Ядрен‑батон! А я считал, что его давно переварили падальщики. И высрали под кустами в разных местах на площади в сто квадратных километров. А он жив. И пришел за мной.

Кто‑то разыскал его тело у озера, снял насаженную на сук у медвежьего логова голову, и воскресил. Не считаясь с затратами маны, ибо времени с момента смерти сотника прошло о‑го‑го сколько. Отвратительный глаз на накидках рыцарей, конечно, Всевидящее Око Зарзуга, символ ордена Бдящих…

Креппер смотрел на меня и улыбался. Как понимаю, согласно замыслу рыцарей, у меня должны были отняться руки‑ноги. Но получилось наоборот.

– Кре‑е‑еппе‑е‑ер!!! – заорал я, выхватывая меч.

У меня на паскудную улыбочку господина наставника еще в ополчении выработалась стойкая аллергия. Тогда я что угодно готов был отдать, чтобы рубануть по ней. И вот теперь – руби не хочу, сама ситуация требует. Просто вопиет!