Андрей Лавин - Эпик. Дилогия (СИ)
«Добрый день. Это человек, с которым вы договаривались насчет смолы. Удобно ли встретиться в ближайшее время? Скажем, через десять минут?»
Ответ пришел сразу же.
«Я свободен в течение часа. Жду вас».
Отлично. Только бы хилы не начали выкаблучиваться и снова торговаться. Насвистывая себе под нос мотив, похожий на «Полет валькирии», Онотоле развернул Буксирчик и направил в заполненный желтоватой водой проулок между высотками, соединенными подвесными мостами из веревок.
Подул ветер, и мосты закачались над головой, как причудливые лианы. На одном из них рыжая бабища, похожая на портативный БТР, курила трубку. Завидев Буксирчик, оскалила кривые, желтые от никотина зубы. Закинула за спину две косы и сплюнула, норовя попасть в кого-то из нас, но ветер снес слюну и шмякнул в лицо капитана небольшого баркаса.
Капитан был живым игроком, потому выхватил пистолет и разрядил в наглую бабу на качающемся мосту, сопровождая грохот выстрелов нецензурной бранью. Баба, Ирга, присела и на четырех костях бросилась по качающемуся мосту, голося сочным басом:
— Усак! Усак!
Онотоле тоже взял обрез и шмальнул бабе вослед, но промахнулся. Зато капитан баркаса попал. Но не в бабищу, а в прямом смысле слова: стекло небоскреба, что справа, пошло трещинами и начало осыпаться. Внутри здания возмущенно заголосили, и мы, как и капитан баркаса, сочли правильным удалиться.
Улепетывая, мы чуть не снесли две плоскодонки, движущиеся навстречу, и получили вдогонку порцию картечи.
Свернули направо, в такой же переулок. Баркас понесся прямо.
— Шад, дай жару! — скомандовал Онотоле.
Я подкинул топлива в топку, и Буксирчик заработал колесами резвее.
Не прошло и пяти минут, как наш капитан причалил к странному конгломерату, состоящему из деревянной плавучей платформы, на которой чернел осмоленный двухэтажный сруб с красным крестом, между двумя бело-ржавыми катерами с мигалками. Платформу занимали раненые и увечные неписи: стоячие, сидячие и лежащие прямо на досках. В их стонах и жалобах, сливающихся в сплошной крик скорби, тонули другие звуки.
Мы с Гудвином спешились. Когда на платформу ступил мехапес — несколько тонн металла, — она покачнулась, но выдержала. Раненых было так много, что некоторых приходилось переступать. Между ранеными сновали медсестры в белых чепцах и светло-зеленых костюмах.
За срубом угадывалось квадратное белое здание — резиденция гильдии. Видимо, деревянная часть была чем-то типа плавучего госпиталя, могла отчаливать и отправляться в места, где произошла очередная кровавая разборка.
Мимо пробегала молоденькая медсестричка, я взял ее под локоть и попросил:
— Красавица, у меня важная встреча с Эскулапом, тебя не затруднит к нему провести?
Девушка зарделась, осторожно освободила руку, стрельнула карими глазами, испуганно приоткрыла рот при виде Гудвина и качнула головой:
— Следуйте за мной. Ваш питомец не опасен? Я раньше таких не видела.
Ощутив возмущение Гудвина, я успокоил его и объяснил девушке:
— Он — самостоятельная личность и так же опасен, как любой человек.
В деревянном срубе — госпитале — было бело, стерильно и пахло лекарствами. Он соединялся с резиденцией посредством узкого коридора, такого же, по которому осуществляется посадка на самолет, заканчивался он дверью-люком. Медсестра поднесла руку к сенсорной панели, и мы попали в солнечно-оранжевый холл под прозрачным куполом. В кадках зеленели пальмы и тропические растения с мясистыми изумрудными листьями. По фикусу, разинув клюв, лазал хохлатый красный попугай.
Завидев нас, он повернул голову… Две головы. Правая башка сказала:
— В шею гони! Всех в шею гони!
Левая с правой была не солидарна:
— Добрррый день! Чем могу помочь? Помочь?
Медсестричка хихикнула, прикрыв рот ладонью:
— Это Горыныч. Тот еще проказник.
Обогнув кадки с растениями, мы вышли к стеклянной приемной, где восседала секретарь — анимешной наружности девушка в строгом темно-синем костюме с воротником-стойкой.
— Добрый день. Чем могу помочь?
Гудвин, стоящий за моей спиной, ее ничуть не удивил.
— В шею гони! — разорялся Горыныч. — Всех — нахррен!
— Мое имя Шад, у меня встреча с Эскулапом, — сказал я.
— Моеимяшад — нахрррен! — разорялся попутай.
Девушка чуть склонила голову, посмотрела на монитор, поводила мышью и дежурно улыбнулась:
— Шеф вас ждет. Но прежде сдайте, пожалуйста, оружие.
Пришлось разоружиться, положить пистолет и нож на столик секретарши, она положила их в пронумерованные пакеты, выдала мне расписку.
— Проходите, пожалуйста.
Раздалось едва слышное шипение, и прямо в стене чуть левее конторки разъехались створки дверей, приглашая меня на широкую лестницу белого мрамора. Секретарь объяснила механическим голосом, с дежурной улыбкой:
— Второй этаж, двадцатый кабинет. Первая дверь справа по коридору.
Поднимаясь, Гудвин вертел головой и будто бы принюхивался, я поражался роскошью. Казалось, будто мы переместились в параллельную реальность, где нет бандитов, полуразваленных зданий и желтой воды. Такая себе Швейцария во время Второй мировой. Кто хочет жить, должен считаться с хилами. Вспомнились слова Эскулапа: «Мы — бедная Гильдия». Врет, как дышит, и это нехорошо. Чует мое сердце, ждет меня неприятный сюрприз.
Второй этаж — как и лестница, отделанный мрамором. Дверь в двадцатый кабинет — деревянная, тяжелая, с золоченой ручкой. Воображение нарисовало хозяина кабинета — лысеющего розовощекого сноба с бакенбардами, в костюме с запонками, при галстуке. Не найдя кнопки звонка, я постучал.
— Входите, Шад, — проскрежетали в ответ, и дверь распахнулась передо мной.
Я переступил порог и очутился в просторном кабинете, больше напоминающем королевскую приемную восемнадцатого века: бархатные темно-зеленые занавески, дубовые шкафы, стулья-троны, массивный стол на резных изогнутых ножках. Придавленный величием, я не сразу заметил Эскулапа — нелепую фигуру в мешковатом фраке, с жабо. А когда рассмотрел сидящего за столом главу гильдии внимательнее, похолодел и захотел как можно быстрее удалиться.
Передо мной был доктор Моро собственной персоной: невысокий хлипкий старикашка, на голове — три седые волосины врастопырку, руки длинные, мосластые, нитка рта. Только вместо пилы для ампутации — шариковая ручка.
Я сглотнул, не в силах сдвинуться с места. Ощутив мое беспокойство, заволновался Гудвин.
— Чего вы так побледнели, молодой человек? — старик улыбнулся, обнажая белые фарфоровые зубы.
— У вас случайно нет брата-близнеца? — осторожно полюбопытствовал я.
Старика перекосило. Он побледнел, посерел, но взял себя в руки и заговорил:
— Был. Но мне за него стыдно, он нехороший человек. Он погиб сорок лет назад, можно сказать, сам себя убил. Плохой был человек, мне за него стыдно, он проводил опыты на детях — представляете? Опорочил всех нас, лекарей.
Рассказывая, Эскулап перебирал бумаги. Поднялся — сутулый, жалкий, обошел стол и стал там, где должен сидеть я:
— Я уже все подготовил, как мы договаривались. Вам осталось подписать… Не стойте. Присядьте вот здесь, — он с грохотом отодвинул стул, я сел на небольшой трон, обитый бархатом.
Странно, но Эскулап не торговался, буквально сочился любезностью. Усевшись, я невольно скрестил руки и косился на него.
— Сто семьдесят пять монет, правильно, — обхаживал меня он. — Вот первая страница Договора. Напоминаю, он вступит в силу завтра, в это же время.
— Как это — завтра? — возмутился я.
— Это правила, общие для всех, — улыбнулся он, положил передо мной лист, скрученным артрозом пальцем ткнул в соответствующий пункт. — Видите? Я и сам рад бы заполучить такой ценный ресурс пораньше. И еще один пункт. Вы не имеете права торговать смолой ни с кем, кроме нас.
Я собрался возразить, что намерен использовать ее сам, но Эскулап предвидел мой вопрос и провел пальцем ниже.
— Пункт 3.2. Вы сможете производить клей для собственных нужд, но не в промышленном масштабе, — он помахал рукой у меня перед глазами. — Вас это устраивает? — Палец скользнул ниже: — Сто семьдесят монет за килограмм? Тут все прописано.
Я скользнул взглядом по пункту, увидел цифру 175.
— Теперь ознакомьтесь с правами и обязанностями сторон. — Он положил сверху второй лист и склонился надо мной.
