Своя игра. Тетралогия (СИ) - Соколов Юрий Юрьевич
То ли духи безмерно возлюбили нас за вчерашнее подношение, то ли местная нечисть праздновала День пацифиста, однако до центра Арнаура мы добрались без приключений, нападений и внезапной гибели. Здания здесь были больше и сохранились лучше. Деревья лишь местами взломали добротные мостовые из брусчатки. Когда вышли на площадь перед городским замком, совсем рассвело.
Посреди площади возвышалась круглая площадка из камня. За ней раскорячилось странное здание, похожее на миниатюрную крепость.
– Площадь правосудия, – сказал Люцифер.
– Знаю, видел такую в Каритеке, – ответил я. – Именно там меня казнят, если поймают. Штука посередке – эшафот. А позади – Дом приговоров.
Лучшее место для тайника не стоит искать. Любой преступник, который сюда заглянет, сплюнет три раза и повернет обратно. А среди охотящихся за мной многие не в ладах с законом. Пока их не поймали, но в ночных кошмарах они частенько видят себя на такой площади. Хорошо бы разобрать кладку эшафота: к нему вообще никто не подойдет – ни преступники, ни честные. Ведь законопослушность – не гарантия, что ты однажды не окажешься казненным по ошибке, навету, или с кем‑то за компанию. У площадки каменная лишь облицовка, а внутри или пусто, или земля. Если потом уложить камни точно как раньше, только на глину, и замазать аккуратненько швы под цвет оригинального раствора…
Не додумав, я пошел к эшафоту. Люцифер покачался в оглоблях, чтоб легче стронуть с места волокушу, и двинулся за мной. Осмотр сооружения показал, что кладка несокрушима нашими средствами. Можно, конечно, ее расковырять, загубив топор. Но провозишься целый день, если не хочешь оставить на камнях царапин. Или два дня. Неприемлемо.
– Посмотрим, что у нас в Доме приговоров, – сказал я. – Устроить тайник под Седалищем судий – тоже хорошо.
Полотнища широких двустворчатых дверей здания сгнили напрочь. Поржавели и рассыпались скреплявшие доски железные полосы. Все это лежало теперь слоем трухи и красноватой коросты на крыльце.
– Кажется, никто не входил внутрь лет сто, – сказал я.
– Не будь так уверен, – предостерег Люцифер. – Ты ведь потом тоже заметешь следы так, чтобы казалось, будто никто не входил?
Я распряг коня и предупредил строгим голосом:
– Это для того, чтоб ты мог удрать в случае осложнений, а не бросался мне на помощь очертя голову. Услышишь шум драки – ни при каких условиях не лезь внутрь без приказа. Будь умницей. А иначе начну называть тебя Лютиком.
Отступив назад, я еще раз осмотрел здание. Внизу его стены украшали барельефы, изображавшие пытки преступников. В расположенных выше окнах, защищенных от дождей широким карнизом, сохранились витражи на те же темы.
По краю крыши шел низкий парапет, ограждавший ступенчатую смотровую площадку. Там в прошлом расставляли кресла для вельможных особ, и они могли наблюдать за казнями на эшафоте со всеми удобствами. Оттуда же судьи зачитывали во всеуслышание вынесенные приговоры, долго и нудно перечисляя гнусные деяния, за которые мерзавцу такому‑то полагается то‑то и то‑то. Одобрительно и возбужденно гудела толпа на площади, подтверждая, что да, полагается, и еще ему мало, надо бы больше. Затем стражники выводили осужденного, и начиналось.
Одной только предварительной показухи с приготовлением орудий пыток и умерщвления, чтением этих самых приговоров и распеванием положенных молитв хватало на пару часов. А вся процедура занимала половину дня. Ну не в обычаях это стоящих у власти – просто взять и убить человека, который что‑то нарушил или кому‑то мешает. Надо убедить всех, и в первую очередь себя, что имеет место справедливое воздаяние, исполняется воля богов, и любые связанные с этим действия предприняты на благо государства и общества. Иначе никак.
Даже если речь идет о пацаненке, которому должны отрубить руки за воровство, – это на благо общества. Хотя вроде понятно, что следовало чуть ранее всего лишь приспособить эти руки к работе. А потом достойно платить за нее.
Но куда там – это ж заниматься надо. И – о, ужас! – расставаться с деньгами. Гораздо легче и выгоднее дочиста ограбить родителей мальчишки еще до его рождения, и после продолжать выжимать все соки. Попутно вдалбливая что‑то о смирении, терпении, нестяжании и прочих добродетелях. В проповедниках недостатка нет.
И неужели не найдется такого, который призвал бы грубый и неотесанный народ к милосердию по отношению к безрукому воришке? Тысячи найдутся. Пусть он преступник, и даже нераскаявшийся, – недавно, сука, зубами хлеб у булочника с лотка пытался стащить! – но боги любят и его. А еще жертвуйте нам на стройку храма. Всех умученных праведников, всех скорбящих и страждущих, всех хромых и горбатых – не важно. Главное, жертвуйте…
Вот и Креппер старательно лепил из меня своего будущего убийцу – совсем как лепят воров из маленьких голодных пацанят. Герцог прекрасно знал, что у него за наставник тренирует новобранцев. Все знали. В том числе добряк Рутгер. И ничего не делали.
Озаботились лишь после моего побега. Поимкой гада, подавшего дурной пример сослуживцам…
Разозлившись как следует и избавившись от естественного, но абсолютно ненужного страха, я поднялся по крыльцу. Вряд ли в Доме приговоров обитают монстры опаснее и гаже тех, что когда‑то шлифовали задами Седалище судей. Как и в чью пользу они судили, я себе примерно представлял: по правде, естественно, но почему‑то неизменно в пользу тех, кто наблюдал за экзекуциями на площади с крыши. Читал я еще в своем мире разные исторические документы, своды старых законов. По ним выходило, что правда – это такая отвратительная мразь, которая всегда была на стороне сильных и богатых против бедных и слабых. Она свято хранила верность князьям и митрополитам. Королям и папам. Раджам и брахманам. Вождям и шаманам. Об остальных вытирала ноги.
Зашел у меня как‑то разговор об этом с одним интеллигентом – он возмутился. Ты, говорит, великое наследие человечества хаешь. Как бы мы жили сейчас, если бы предыдущие этапы не прошли? Ты, говорит, вникни сперва – из тех законов за века выросли наши, современные! А я ему: слушай, мужик, ты хоть сам понял, что сказал? В том и беда, что наши законы выросли из тех. И до сих пор пишутся так же, как те, и в интересах тех же лиц. И гуманизму твоему материалистическому ровно такая же цена, как былым проповедям о любви к ближнему во имя Бога. То и другое для рабов, чтоб они пахали бы, а друг друга не трогали, а главное – господам кишки не выпустили. А сами господа хрен когда верили в твой гуманизм или кого любили. Именно потому они и господа. Они подкармливают таких козлов, как ты, пока вы нужны; а перестаете быть нужны – не задумываясь пускают под нож вместе с миллионами баранов, которых вы обманули.
Интеллигент, помнится, обиделся. Позабыл о терпимости к чужому мнению и хотел мне в табло дать. Но промахнулся. Еще бы не хватало, чтоб я всяким таким табло подставлял.
Войдя внутрь здания, я оказался сперва в Зале стражи. Справа и слева вниз уходили каменные лестницы с истертыми до глубоких впадин ступенями – в Узилище и Подземелье дознавателей. Дверь в Зал заседаний сохранилась лучше наружной. Ее створки были гостеприимно распахнуты. Правда, они осели на петлях и покосились. Пни – упадут.
На покрытом толстым слоем пыли полу не обнаружилось следов, но мне все же казалось, что выглядит он как‑то неправильно. Ветер не разбросал бы так странно занесенную им снаружи сухую листву. Я оглянулся: да, в Дом приговоров давно не входили – однако могли залетать. И залетали. Листья разбрасывало взмахами крыльев.
Люцифер внимательно наблюдал за мной с площади. Я помахал ему и пересек Зал стражи. Если кто вылезет из Узилища или пыточных камер, он не отрежет меня в Зале заседаний. Там должна быть еще одна дверь – через которую входили судьи. Планировка подобных зданий не менялась столетиями. И зачем ее менять? Для содержания обычных преступников и распределения их на каторгу и на тот свет Дома приговоров подходили отлично, а для опасных существовали застенки замков – городских, господских, орденских.
