Ольга Ларионова - Лунный нетопырь
Нет. Не через огонь. Через ничто.
Чтобы упасть на стылую прибрежную гальку Игуаны.
* * *Она осторожно забралась под одеяло, радуясь благодатной ширине постели, которая позволяла ей вытянуться, не касаясь мирно посапывающего супруга. Только бы успеть согреться прежде, чем Юрг проснется и обнаружит ее — мокрую, промерзшую до того, что пришлось вцепиться зубами в угол подушки, чтобы они не стучали. Не по-летнему пронизывающий дождь, под которым она остервенело срывала с себя клочья сиреневого платья, смыл с нее все невестийское наваждение столь основательно, что заледенил ее до самых костей — а может, и их тоже.
Согреться и поспать. Поспать, чтобы ничего не помнить. Хоть чуточку. Только до восхода солнца. Ведь двое суток почти без сна (полудрема, а скорее полунаваждение прошлой ночью не в счет)… А что, если солнце уже встало? За такими тучищами не разглядишь. И о чем только здешний королек-чародей, всех стихий повелитель, думает? Хотя известно, о чем: о своем хрустальном шаре. Тоже мне утеха старости. Вот папенька, не в пример ему, до сих пор по фрейлинским покоям шастает… Ой!
Она выскочила из постели, и теперь ее затрясло уже по-настоящему: в мерном стуке дождя она не слышала больше дыхания мужа.
Подрёмник.
Она совсем забыла про ведовскую Паяннину травку!
Запустить руку под подушку и отшвырнуть слипшийся травяной комок в огненную солнечную помойку было секундным делом. Прислушалась…
Да ничего страшного, показалось. Дышит. Вот и глаза сразу открыл:
— Кто рано встает…
— Тому Паянна подает, — хорошо еще, что он не догадывается, какое пришлось сделать над собой усилие, чтобы голос не дрожал.
— Типун тебе на язык, солнышко ты мое босоногое — спозаранку да про эту бегемотиху! А ты-то что поднялась? Весь табор спит, без задних ног притом.
— У меня на душе неспокойно: сколько уж мы тут живем, а такого безобразия в небесах и на море ни разу не видели. Может, Алэл таким образом дает нам понять, что мы тут слишком загостились, пора и честь знать? Слетать к нему надо непременно.
Звездный эрл лениво повернулся на бок, потянулся:
— Не бери в голову, Алэл — нормальный мужик, если б что-то было не так, сказал бы прямо. К тому же визиты в такую рань — это как-то супротив этикету. Ты лучше иди-ка сюда…
Все смыл дождь — кроме памяти. А она неотвязна. Чтобы примириться с ее существованием, нужно поделиться ею с другим. Иначе она, проклятая, на веки вечные встанет между ними.
— Нет, муж мой, любовь моя, не сейчас. Ты в ненастную погоду всегда забавлял меня дивными историями… теперь мой черед. Вечером я расскажу тебе странную и печальную сказку, и вот тогда…
— А почему не сейчас?
— Не торопи меня. Длинная она, если честно и со всеми подробностями.
— А конец счастливый?
— Кому как… Впрочем, если честно, то никудышный конец.
— И на черта мне такая сказка? Я уж лучше обойдусь грубой реальностью, она как-то привлекательнее… вот такой, например.
Они никогда, никогда, никогда не были грубыми, его утренние бережные руки.
— Не надо, милый. Потерпи до вечера. Поверь, я иначе просто не могу.
— Ну, тогда в такую погоду грех недоспать, — и перевернулся на другой бок.
Она постояла, нерешительно обнимая себя за плечи — может, пристроиться на краешке, снять обруч — предел мечтаний… Но комната плыла перед глазами, дрожь так и не унималась? затеняя полупрозрачный купол, над потолком витали призраки подлунных одинцовых прислужниц, иссохших до состояния мумии порочных девочек-нилад. И до тошноты хотелось есть — это от переизбытка впечатлений. Нет, уснуть просто не удастся.
Она накинула свою непромокаемую куртку, неслышно перелетела под кухонный навес — не осталось ли чего с вечера? И неожиданно ткнулась во что-то живое и упругое: уж не Гуен ли?
Но Гуен, спрятавшаяся от непогоды? Это что-то новенькое.
— Ты что тут делаешь?
Желтыми кольцами сверкнули распахнувшиеся в невероятную ширь глаза, щелкнул могучий клюв… и раздался тихий цыплячий писк.
— Тоже есть хочешь? Сейчас поглядим… Вот. — Под массивной крышкой сладостным запахом означилась громадная лебединая нога. — Половина твоя.
Писк повторился, тугоперое крыло мягко отпихнуло девушку, и сова, чуть не задевая брюхом траву, умчалась в дождевую морось. Голодная.
И у этой не все в порядке. Сэнни тоскливо грызла жесткое мясо, зябко переступая босыми ногами — под навес затекло, лужи казались ледяными. Внезапно сквозь серое марево пробился огонек — так и есть, что-то вспыхнуло в караульном коконе. Сердце, все еще не успевшее успокоиться, тревожно ударило по ребрам. Даже не подумав, что это может быть, мона Сэниа влетела в привратный домик — да ничего особенного, в теплой караулке двое: разомлевший пентюх Пыметсу, а против него подбоченившаяся Паянна, а у нее во рту…
Локки отмороженные, что за пакость? Страничка из книжки, что Юрг с Земли привез, свернута в трубочку и набита вонючей травой, и все это тлеет и заполняет домик стелющимся смрадом.
— Брось немедленно! — крикнула принцесса. — Не хватало только, чтобы этой гадостью дети дышали!
— Чево ж не бросить, коль и вдругорядь свернуть — дело плевое, — флегматично парировала воеводиха, затаптывая пудовым сапогом самокрутку — кораблик затрясся, точно заработал кузнечный молот. — А ты, королевна, ладно день начинаешь, повелительно. Вот так тута всем и крути-верти.
Мона Сэниа чуть глаза не закатила — и как это старой ведьме удается выйти победителем из любой ситуации? Нагородит чего-то, что первое на ум придет — действительно, при чем тут «ладно начинаешь»? Наверное, все дело в командном голосе, натренированном в стылых весенних болотах ее родимой Тихри, делла-уэлла Тихри. И прав супруг: пользы от нее — капля в море, только всем на нервы действует — кроме этого недоумка, к сожалению.
Паянна словно угадала ее мысли.
— А ты, голубь, — обратилась она к притихшему Пы, который, впрочем, сейчас более походил на мокрую курицу, — отвори-ка мне сквозницу поширше, чтоб не нагинаться — не люблю я ентого. И не кручинься попусту: кого человек пнет, того солнце полуденное приветит, для него-то, незакатного, все равны. Так что крепко помни мое слово об ём, солнышке-то тихрианском!
Из послушно растворившегося люка пахнуло дождевой свежестью, и Паянна, не подбирая юбки, вывалилась под хлесткие струи — при каждом ее шаге брызги разлетались метра на два.
— Закрой, — велела принцесса. — Люк закрой и рот тоже. Вы почему с Паянной не в отцовском замке? Я ж отпустила ее погостить на столько, сколько ее душе угодно. И давно ты в карауле?
Пы, угрюмо глядя в пол, промычал что-то нечленораздельное.
— Не поняла! — Он раздражал ее все больше и больше.
— Надыть, часа два…
— Надыть! Набрался-таки. Ты что думаешь, получишь отцовский меч, так сразу станешь при дворе почитаемым гостем? Да за одно такое словечко тебя на королевском пиру, как говаривал наш менестрель, глодаными костями закидают! Что уставился в пол? В глаза смотри, когда я с тобой разговариваю!
Пы снова замычал, но глаз не поднял. Зато принцесса их опустила — и чуть не ахнула: у нее самой из-под длинной, ниже колен, куртки торчали посиневшие от холода босые ноги. Да еще и эта полуобглоданная лебединая кость в руке…
— Марш спать! Борба на смену пришли.
Она осталась одна, совершенно не представляя себе, что делать дальше. Какие-то смутные намеки со стороны Паянны — уж, не к очередной ли беде? Только с недосыпа ее слова из головы уже вылетели. И не удивительно: все заслоняло одно — ею, ненаследной принцессой Джаспера, столько дней играли, как соломенной куклой…
На дворе нехотя светало. Сейчас явится Борб. Она хрустнула пальцами: как учил ее Иссабаст; если не знаешь, с чего начинать, вспомни, не числится ли за тобой какой-нибудь долг.
Долг имел место. В доме Алэла, несомненно, что-то стряслось, и она по-рыцарски обязана предложить ему помощь.
Она вернулась в шатровый покой, согнала с сундука Кукушонка и старательно выбрала одежду — чтобы не выглядеть при полном параде, что неуместно, но и не кое-как, все-таки визит к царственной особе.
— Скажешь Юргу, что я у Алэла, — шепнула она Кукушонку, который глядел на нее с непонятным упреком.
Вот только птичьих обид ей и не хватало.
Она перенеслась на вершину королевского островка, затопленного предрассветным кисельным туманом, против которого шуршащая здесь дождевая пыль был бессильна. Громадная хрустальная полусфера, венчающая королевский островок с недавних пор, потускнела от змеящихся потеков и казалась даже приплюснутой; нижняя часть, уже инкрустированная драгоценными камнями, под слоем дождевой воды потеряла свою искристую легкость и теперь уныло мечтала о лучшей доле. Повсюду в глубоких лужах мокли горки изумрудов, сапфиров и алмазов.
