Ольга Ларионова - Лунный нетопырь
А все самое важное в жизни — оно просто. — Голос был уже так тих, что его почти заглушал шелест эльфовых крылышек. — А то, что не просто — оно не так уж и важно.
— Тогда твоему богу следовало бы сделать простую, чертовски простую вещь, — безжалостно проговорила мона Сэниа. — Из того, что ты мне рассказал, выходит, что для любого человечества истинный бог — чуть ли не самое важное на свете. Пусть представить его не то, что не просто — невозможно. Но почему же он не хочет позволить людям узнать себя, услышать свой голос, который учил бы их жить по-божески, чтобы не обрекать себя на вымирание?
— Я думаю, в самой его сущности заложена непознаваемость… Чтобы люди не захотели подчинить его себе.
Он прерывисто втянул в себя воздух и закончил с неожиданной силой:
— А этого позволить нельзя! Слышишь — не допусти, чтобы это каким-то чудом свершилось!!!
Она в изумлении отпрянула:
— Почему, почему ты все это говоришь не кому-нибудь, а именно мне?
Наверное, она уже научилась читать по его губам, потому что скорее угадала, чем услышала то, на что он собрал все последние силы:
— Потому что я ошибся… Не мальчик… которого я отдал Горону… Ты. Ты… рождена… править.
А потом наступила тишина. Она подняла глаза — крылья маггировой бабочки больше не шевелились.
Она выпрямилась и неслышно отступила к стеночке, затянутой угасающим на глазах, словно увядающим, плющом. Здесь ее больше ничто не удерживало. Келья-шкатулочка из тусклого нефрита, как же непоправимо ошибся твой хозяин!
Потому что уж чего она не собиралась делать в своей жизни, так это править.
24. Бескрылый властелин
С вершины гранитного столба было видно, что здешнее недоброе светило уже высунуло из-за цепочки столбчатых гор свое прожженное темечко, проклятым мидасовым касанием превращая благородный оникс в презренное золото. Где-то далеко внизу, в несмытой предутренней темени, беспокойно зазвенела жесткая внешняя листва придорожных деревьев. Вероятно, так бряцали смертоносные бронзовые перья мифических гарпий, о которых ей рассказывал Юрг…
Забавно, а ведь если все то, о чем говорил покойный одинец, действительно существует, то в облачной кладовой высшего разума Невесты с этой секунды будет храниться отпечаток сведений о том, что где-то в непредставимом далеке водятся птицы с бронзовым оперением.
Или нет?
Или ты собиралась поторопиться.
Грамерси, но пусть тутошний бог учтет, что это очаровательное словечко встречается только в каких-то замшелых легендах неведомой ему Земли. Но «моему своенравию» оно нравится. И потом, перестань, наконец, вмешиваться! Я прощаюсь с Невестой, и мне так легко в это солнечное утро…
Здесь все утра солнечные. Даже слишком.
… мне легко и солнечно, потому что я освободилась навсегда от проклятого Нетопырева наваждения, и теперь нужно припомнить только какую-то мелочь…
Действительно, мелочь: всего-навсего попрощаться с твоим Гороном!
Да, просто встретить Горона, поблагодарить его за терпение и дружескую помощь…
Ничего не значащая фраза. Все сразу вернется на свои места, и ты как прежде станешь девочкой, которая следует за своим рыцарственным проводником, и ты снова окунешься в сказку, с которой, оказывается, так невыносимо расставаться; и ты расскажешь ему о победе над наемниками Вселенской Орды…
Не много чести в победе, когда у тебя под боком десинтор.
И о Лунном Нетопыре, чьи обугленные останки замурованы под оплавленным камнем…
Ненаследной принцессе не пристало похваляться убийством.
А тайны «нефритовой шкатулки»…
Это тайны усопшего; престарелый одинец не раз на своем веку встречался с Гороном, а ведь не поделился с ним своей мудростью. Значит, так тому и быть.
И потом, Горона еще найти надо; может, ты подскажешь — где?
Струйка дыма или пара, поднимающаяся над безлюдной заброшенной купиной.
О, в самую точку!
Она умчалась под указанный ей меднозвонкий полог, даже не поблагодарив своего навязчивого советчика. Огляделась: безлюдно и заброшено. И в самом деле, не похоже, чтобы здесь кто-нибудь обитал.
Небольшой замшелый холм, испещренный дырами полузасыпанных пещерок, вряд ли мог вместить даже немногочисленное племя, и деревья (для нее все-таки деревья, а не сучья какого-то легендарного исполинского супердрева), укрывающие его от зноя, вздымались намного выше его зубчатой верхушки. Пахло, как в земном лесу, земляникой и поганками. Какая-то мошкара стрекотала и жужжала, но и только. А пар, который она заметила еще при луне, поднимался наверное из какой-нибудь расщелины, ведь могут же здесь быть теплые подземные источники…
И тут вдруг она остановилась и напряглась в той мгновенной готовности, которая порождается стремительно мчащейся навстречу бедой за какую-то долю секунды до реального ее возникновения. А затем до нее донесся не то хрип, не то стон, но точна — не из покинутого обиталища.
Горон, конечно, Горон! С ним что-то стряслось, иначе он ждал бы ее возле каменных врат…
Она бросилась на этот звук, спотыкаясь о бугорчатые корни и кляня себя за беспечную задержку в одинцовой келейке; но внезапно от кряжистого ствола векового дерева отделилась сумрачная тень, и она узнала знакомый сутулый силуэт.
— Горон! — крикнула она, — Горон, что с тобой?
Он предостерегающе вскинул руку, не то, останавливая ее, не то, приказывая замолчать. А может, и то и другое одновременно. Она, как испуганная девчонка, зажала себе рот ладонью и все-таки па цыпочках, чтобы не хрустнула под ногой ни одна ветка, приблизилась и замерла чуть поодаль.
Он стоял, заглядывая в какую-то дыру или колодец; толстая узловатая веревка, перекинутая через нависший над ним здоровенный сук, спускалась в глубину, исходящую затхлым дымком.
— Подожди, — проговорил он негромким, но каким-то незнакомым голосом. — Сейчас он замолчит.
Откуда-то снизу донесся натужный звериный хрип. От сердца отлегло — если что и случилось, то не с Гороном. Какая-то непутевая живность сверзилась в глубокую трещину, и теперь защитник всех слабых и угнетенных пытается ее вызволить…
Ты что, не понимаешь — не водится тут подобной живности, кроме…
В воздухе что-то блеснуло — это Горон нашарил в складках плаща какой-то кристалл и швырнул его в колодец. Оттуда полыхнуло жарким колдовским кармином, и не только: запах, пряный до тошноты, доводящий до безумия, леденящий и обжигающий, заставляющий деревья кружить хороводом одноногих великанов, а травяной покров — биться в падучей немочи… И крик — не боли и не горя, а того запредельного нечеловеческого ужаса, от которого сходят с ума, седеют и умирают.
И ужасающая догадка, что ее рыцарственный великодушный спутник — вовсе ничей не спаситель, а вершитель самого извращенного, сатанинского жертвоприношения — окончательно превратила ее в ту маленькую испуганную девочку, в которую она так самозабвенно играла на этой земле.
— Горон! — всхлипнула она, превозмогая дурноту и бросаясь к нему, чтобы забыв о его неприкасаемости, повиснуть у него на плечах. — Горон, миленький, не надо!
Он не вздрогнул и не отстранился, а напротив, склонился над нею, так что теплые живые пряди его волос заскользили по ее лицу и плечам.
— Что ты делаешь, Горон, что ты здесь делаешь? Она даже не вспомнила, что ему, этому вечному недотроге, может быть тоже больно от прикосновения к чужому телу, когда его левая рука скользнула ей за спину и сухая ладонь властно легла между лопаток.
— Добро. Я творю добро, маленькая моя. Творю необходимое добро, будь оно проклято. Так что помоги мне.
Она присела, выскальзывая из его объятий, и отступила на шаг. Он немного постоял, прислушиваясь; непоседливое шевеление его свисавших волос как всегда не позволяло разобрать выражения лица. Сладковатый трупный дым из провала больше не поднимался, в звенящей тишине не слышалось ни всхлипа, ни стона.
— Все, — легко бросил он, словно речь шла о каком-то незначительном пустяке. — Творение закончено.
Веревка натянулась, узлы поползли вверх; было видно, что ни в чьей помощи самозванный «творец добра» не нуждается. Из загадочного колодца показалось обвисшее худое тело, исполосованное радужными узорами разноцветного пепла и подхваченное под грудью толстой петлей. Горон подергал веревку, раскачивая этот неправдоподобный груз, потом в какой-то момент отпустил ее — тело рухнуло на траву точно ему под ноги.
— Воды. Погляди. Эссени, где-то здесь у меня был кувшин, — проговорил он совсем будничным тоном. — Но больше половины не трать.
Мона Сэниа торопливо огляделась — действительно, между корней серебрился небольшой кувшин дивной нездешней работы. Она схватила его, почувствовала — полный. Боязливо наклонилась над лежащим: а жив ли?.. Даже дотронуться было страшно. Несколько капель, пролитых на губы, выбеленные тончайшей золой, не дали никакого ответа; тогда она набрала воды в горсточку и умело влила ее страдальцу в рот. На горле напряглась кожа, вздрогнули скулы — сглотнул. Она радостно обернулась — Горон, ссутулившись, сидел то ли на пеньке, то ли на камне и безучастно наблюдал за нею.
