Артур Кларк - КОСМИЧЕСКАЯ ОДИССЕЯ
— Мы думали, ты друг, — посетовал Джордж. — А ты взял и подложил нам свинью — назначил своими душеприказчиками, к тому же не оставив ничего, чем можно распоряжаться.
— Не беспокойтесь, будут и сюрпризы, — улыбнулся Флойд. — А Арчи позаботится о мелочах. Вам лишь придется следить за приходящей в мой адрес почтой, и то если ему что-нибудь окажется непонятным.
— Если будет непонятно ему, то уж нам тем более. Что мы знаем о твоих научных обществах и подобной чепухе?
— Они сами о себе позаботятся. Вы только присмотрите, чтобы в мое отсутствие при уборке здесь не переворачивали все вверх дном, а если я не вернусь, перешлите личные вещи — в основном это реликвии семьи.
Семьи! Он прожил так долго, что она вызывала у него и чувство боли, и приятные воспоминания.
Прошло шестьдесят три года — шестьдесят три! — как погибла в авиакатастрофе Марион. Сейчас он чувствовал себя виноватым — ведь он совсем забыл о горе, которое испытал тогда. Теперь это было в лучшем случае отдаленным, смутным воспоминанием.
Если бы Марион не погибла, как сложились бы их отношения? Сейчас ей исполнилось бы сто лет…
И две маленькие девочки, которых он когда-то так любил, стали любезными седовласыми незнакомками лет семидесяти. У них были свои дети — и внуки! Флойд припомнил, что в этой семейной ветви сейчас девять человек: без помощи Арчи он не смог бы даже назвать их имена. Тем не менее на Рождество все вспоминали о нем — если не из родственных чувств, то из чувства долга.
Его вторая семья помнилась, конечно, гораздо отчетливее — подобно новому тексту на листе средневекового палимпсеста. Она тоже распалась около пятидесяти лет назад, где-то между Землей и Юпитером. Хотя он рассчитывал на примирение с женой и сыном, из-за торжественных церемоний, связанных с возвращением на Землю, времени хватило всего лишь на короткую встречу, а потом, после несчастного случая, Флойд оказался на «Пастере».
Встреча оказалась неудачной; то же можно сказать и о втором свидании, на которое пришлось потратить немало средств и усилий, — оно состоялось на борту космического госпиталя, в этой самой каюте. Крису было тогда двадцать лет, и он только женился; единственное, что объединяло Флойда и Каролину, — это недовольство его выбором.
Тем не менее Елена оказалась хорошей матерью маленькому Крису, родившемуся всего через месяц после свадьбы. Даже после катастрофы на Копернике, когда появилось так много молодых вдов, она не потеряла голову.
Была какая-то жестокая ирония в том, что космос отнял отцов у обоих — и у Криса-старшего, и у Криса-младшего, — хотя и при совершенно разных обстоятельствах. Флойд ненадолго вернулся к своему восьмилетнему сыну совершенным незнакомцем. Крису-младшему повезло больше — свои первые десять лет он провел с отцом и только потом утратил его навсегда.
А где Крис сейчас? Ни Каролина, ни Елена, тесно привязавшиеся теперь друг к другу, не знали, на Земле он или в космосе. Но это было в порядке вещей; лишь почтовые открытки со штемпелем «База Клавия» напоминали семье о первом полете Криса на Луну.
Открытка, присланная Флойду, все еще висела, прикрепленная к переборке, над его столом. Крису-младшему нельзя было отказать в чувстве юмора — и ощущении истории. Он прислал деду открытку со знаменитой фотографией монолита, возвышающегося над фигурками в космических скафандрах, обступившими его в глубине разрытого котлована. Снимок был сделан в кратере Тихо более полувека назад. Из тех, кто был изображен на фотографии, кроме Флойда, уже никого не осталось в живых, да и сам монолит теперь находился не на Луне. В 2006 году, после ожесточенных споров, его перевезли на Землю и установили перед зданием Организации Объединенных Наций; сходство между ними казалось сверхъестественным. Монолит должен был напоминать людям, что они не одиноки в безбрежном космосе; через пять лет, когда в небе засиял Люцифер, напоминание стало излишним.
Пальцы Флойда дрожали — иногда ему казалось, что правая рука отказывается повиноваться, — когда он бережно снял открытку и сунул ее в карман. Эта открытка будет, пожалуй, единственным напоминанием о семье, когда он поднимется на борт «Юниверс».
— Двадцать пять дней — мы и глазом не успеем моргнуть, как ты вернешься, — заметил Джерри, — А правда, что с вами летит Дмитрий?
— Этот казак! — фыркнул Джордж. — Я дирижировал его Второй симфонией еще в две тысячи двадцать втором году.
— Это когда первую скрипку стошнило при исполнении ларго?
— Нет, тогда исполняли Малера, а не Михайловича. К тому же вступили духовые инструменты, так что никто не заметил — если не считать беднягу, игравшего на трубе, — ему пришлось на другой же день продать свой инструмент.
— Ведь сочиняешь!
— Конечно. Ладно, передай старому прохвосту мои лучшие пожелания и спроси, не забыл ли он того вечера в Вене. А кто еще летит с вами?
— Ходят разные слухи о несчастных, которых завербовали против их воли, — заметил Джерри задумчиво.
— Уверяю вас, это немыслимое преувеличение. Каждый член экипажа отобран сэром Лоуренсом; определяющими были интеллект, обаяние, красота, искра божия или другое достоинство.
— А хоть одно из этих прекрасных качеств свидетельствует о твоей незаменимости?
— Коль скоро заговорили на эту тему — нам всем пришлось подписать невеселое обязательство, снимающее с «Космических линий Тсунга» всякую ответственность. В пакете документов, между прочим, содержится и оно.
— А нам удастся что-нибудь по нему получить? — поинтересовался Джордж с надеждой в голосе.
— Ничего — мои адвокаты утверждают, что в нем предусмотрено абсолютно все. Тсунг обязуется доставить меня к комете Галлея и обратно, обеспечить питанием, водой, воздухом и каютой с прекрасным обзором.
— А что требуется от тебя?
— После возвращения я должен всячески рекламировать подобные полеты, выступить по телевидению, написать несколько статей — это очень немного за столь редкостную возможность. Ах да, во время путешествия я обязан развлекать остальных пассажиров. Впрочем, как и они меня.
— И каким же образом? Петь и танцевать?
— Постараюсь увлечь избранное общество отрывками из своих воспоминаний. Хотя вряд ли сумею составить конкуренцию профессионалам. Ведь среди пассажиров будет Эва Мерлин.
— Неужели? Как это они сумели выманить ее из кельи на Парк-авеню?
— Трудно поверить! Ведь ей уже за сто… о-о, извини меня, Хейвуд.
— Бросьте, ей семьдесят лет, ну плюс-минус пять.
— Какой там минус! Когда «Наполеон» вышел на экраны, я был еще ребенком.
Все замолчали, охваченные воспоминаниями об этом знаменитом фильме. Хотя некоторые критики считали верхом ее артистической карьеры роль Скарлетт О’Хары, зрители все-таки отождествляли Эву Мерлин (или Эвелин Майлз, родившуюся в Кардиффе, Южный Уэльс) с Джозефиной. Противоречивая эпопея Дэвида Гриффина, около полувека назад захватившая весь мир, привела в восторг французов и вызвала ярость англичан — хотя сейчас и те и другие не отрицали, что артистическое воображение Гриффина временами выходило за пределы исторической достоверности, особенно роскошно поставленная заключительная сцена — коронация императора в Вестминстерском аббатстве.
— В таком случае сэру Лоуренсу здорово повезло, — задумчиво произнес Джордж.
— Пожалуй, здесь и моя заслуга. Ее отец был астрономом и одно время работал у меня, а она всегда проявляла интерес к науке. Так что видеопереговоры вел я.
Хейвуд Флойд умолчал о том, что, подобно значительной части населения планеты, он влюбился в Эву в тот же миг, как только ее лицо появилось на экране.
— Разумеется, — продолжал он, — сэр Лоуренс с радостью согласился, но сначала мне пришлось убедить его, что Эва действительно проявляет интерес к астрономии. В противном случае, по мнению сэра Лоуренса, у пассажиров отсутствует общность интересов, а это не способствует атмосфере дружбы и доверия.
— Чуть не забыл, — произнес Джордж, извлекая из-за спины небольшой пакет, который он не слишком удачно пытался спрятать от Флойда. — Тут маленький подарок.
— Можно посмотреть, что внутри?
— Как ты считаешь, разрешим? — Джерри озабоченно глянул на Джорджа.
— В таком случае у меня просто нет выбора, — заявил Флойд, развязал яркую зеленую ленту и развернул бумагу.
Там оказалась картина в красивой рамке. И хотя Флойд был не очень искушен в живописи, он узнал ее; действительно, кто, увидев однажды, мог забыть такое?
Наспех сколоченный плот, вздыбившийся на крутых волнах, был переполнен полуодетыми жертвами кораблекрушения; одни сидели, уже смирившись с гибелью, другие отчаянно размахивали руками, стараясь привлечь внимание судна на горизонте. Внизу имелась надпись:
