Грег Бир - Бессмертие
В другое, не столь тяжелое время, Рита обратилась бы к императрице Клеопатре с прошением об аудиенции. Отдала бы в ее руки наследие софе, и пусть Ее Величество поступает с ним, как сочтет нужным.
Ничего похожего на «грифельную доску» Патрикии Гея не создала, хотя в последние годы математики и механикосы Ойкумены обещали построить большие электронно-вычислительные машины. Перед смертью Патрикия поведала некоторым из них принципы действия таких машин. Рита понимала, что обязана любой ценой сберечь Вещи: они доказывали, что софе не лгала. Если, к примеру, они утонут вместе с паромом, история Патрикии со временем превратится в легенду, а то и вовсе забудется.
Она многократно перечитывала бабушкины записи, сравнивая историю Земли с историей Геи. «Грифельная доска» дарила ей уют — как в детстве зачитанные до дыр волшебные сказки.
В описаниях бабушки современная Земля выглядела неправдоподобно, даже жутковато: мир, пошедший на самосожжение, поплатившийся жизнью за свои гениальность и безумие.
В одном из кубиков содержались труды по истории. Оказывается, на Земле Мегас Александрос тоже отправился завоевывать Индостан и тоже преуспел лишь отчасти. Но земной Александр не упал с перевернувшегося плота в реку во время половодья, не заболел воспалением легких и не пролежал пластом целый месяц, чтобы благополучно исцелиться и дожить до глубокой старости. В бабушкином мире Александру Македонскому пришлось уступить своим зароптавшим солдатам и повернуть назад; захворав в пути, он умер молодым в Вавилоне… Это и есть, по словам бабушки, тот перекресток, на котором разошлись истории миров.
В мире Риты столица латинян, Рим, была убогим, беспокойным городишком в разоренной междоусобицами Италии — ну, какой из него преемник Эллады?! На Земле Карфаген никогда бы не колонизировал Новый Мир, а Неа-Кархедон не восстал бы против метрополии и никогда бы не воцарил на Атлантисе, чтобы купно с Ливией и Нордической Русью бросить вызов Ойкумене.
На Гее Птолемайос Шестой Сотер Третий разгромил племена латинян, в том числе и ромеев, в Г.А. 84-м, и за это Айгиптос и Азия вознаградили династию Птолемайосов своей преданностью.
Были и на Гее ядерные электростанции — огромные экспериментальные энергоблоки в Киренаике, западнее Нилоса; имелись реактивные чайколеты и даже ракеты, доставляющие искусственные спутники (без людей) на орбиту. Но не было ни атомных бомб, ни межконтинентальных ядерных ракет, ни боевых орбитальных станций с лучами смерти.
Рите казалось, что Гея — со всеми ее проблемами и затруднениями — куда спокойнее и пригоднее для жизни. Зачем же тогда мечтать о возвращении на Землю?
Возможно, наступит час, когда Рита осознает причину этого стремления, этой неколебимой верности долгу. А до тех пор она будет просто идти по дороге, выбранной в детстве. Выполнять молчаливую просьбу бабушки.
Она «пролистала» заметки Патрикии и задержалась на описании Пути. Перечла его, наверное, в сотый раз. Это мир выглядел еще невероятнее, еще чужероднее, чем Земля. Ну кто в Ойкумене, да что там, на всей Гее сможет в это поверить или хотя бы представить? Уж не выдумала ли Патрикия эти диковины, не взяла ли их из своих кошмаров? Люди без человеческих тел; люди, умирающие несколько раз, космос в виде бесконечно длинной трубы.
Рита заснула с «доской» в руках.
— Это очень симпатичная молодая особа, — сказал библиофилакс Мусейона, ставя перед императрицей свой раскладной табурет. — Больше похожа на мать, чем на бабку, но ее педагоги уверили меня, что она ни в чем не уступает софе Патрикии. С нею вместе высадился слуга-северянин, отменный воин.
Клеопатра Двадцать Первая — невысокая, полная женщина — слегка поерзала на непарадном троне, устраиваясь поудобнее. На фоне гладкой и светлой кожи рубец, пролегший от левого виска до правой щеки, изувечивший переносицу и навсегда полузакрывший один глаз, казался нелепым мазком розоватого шеллака. От красы юности не осталось почти ничего; двадцать лет назад, во время ее визита в Офиристан, об этом позаботились ливийские хасасины[11].
Луч знаменитого сухого солнца Александрейи пересек источенный подошвами ног мрамор императорского дворца, внутреннее крыльцо и коснулся левой сандалии Клеопатры, блеснув на ненакрашенных, но ухоженных ногтях.
— Тебе известно, что я чересчур благоволила к софе. — Своим указом ее дед разрешил Патрикии Луизе Васкайзе учредить на Родосе академейю. Академейя, получившая имя Гипатейон в честь женщины-математика, о которой в Александрейе никто и слыхом не слыхивал, вот уже полвека боролась с университетом Мусейона за субсидии. Разумеется, Родосская академейя совершила немало полезных, даже блестящих открытий, но весь двор, а тем более популярная пресса, знали, что наивысший приоритет софе — поиск дороги к ее дому. Многие считали Патрикию полоумной.
— Ваше мнение — мнение императрицы, госпожа моя.
— Каллимакос, будь со мной откровенен хотя бы сейчас.
Приторное выражение на лице библиофилакса сменилось язвительным.
— Да, моя госпожа. Вы чересчур потворствовали софе, забывая более достойных ученых, чьи помыслы гораздо яснее для вас, а идеи — выгоднее.
Клеопатра улыбнулась. Подобное она слышала не впервые, и наименее правдиво это звучало из уст библиофилакса.
— В Мусейоне никто не сделал столько для развития математики и счетного дела. Для кибернетики, — сказала она, подражая выговору софе.
Она купала пальцы ноги в луче солнца, как в струе воды. На мгновение простое сияние светила — теплого, исполненного божественной силы, — и сухой, холодный бриз отвлекли ее от действительности. Смежив веки, она прошептала:
— Даже у императрицы могут быть капризы.
Каллимакос хранил почтительное молчание, хотя у него еще было, что сказать. Две недели назад лига «Ойкумена Механика» предложила дворцу крупные поставки вооружения. Но мятежное правительство Неа-Кархедона двадцать раз за последний год устраивало пиратские набеги рейдеров на южные пути снабжения колоний Ойкумены. Десять лет назад повстанцы расторгли все договоры между Кархедоном и метрополией и заключили союз с укрепленными островами Гибернейя-Придден[12] и Англейя. Все это требовало от Ее Величества больших расходов на оборону. Библиофилакс уповал на крайне выгодные для Мусейона контракты — и вот ему приходится сидеть и обсуждать с императрицей достоинства внучки софе Патрикии. Вот уже тридцать лет он правит Мусейоном, и все эти годы софе и ее потомки путаются под ногами… А раньше десятки лет путались под ногами его предшественников.
Клеопатра одарила Каллимакоса сочувственной материнской улыбкой, которую даже шрам не сумел испортить, и покачала головой.
— Ты должен принять ее в Мусейон. Учитывая ранг ее отца…
— Этот человек не ровня своей матери, — проворчал Каллимакос.
— Мы обязаны предоставить ей возможность продолжать исследовательскую работу. В ходатайстве говорится, что ей нужна помощь твоего механикоса Зевса Аммона Деметриоса. В частной беседе со мной Деметриос изъявил согласие. Думаю, это не свяжет тебе руки, дражайший Каллимакос.
«Еще как свяжет», — усмехнулась она в душе, рассчитывая, что Каллимакос безропотно проглотит эту пилюлю.
— Как будет угодно Вашему Величеству. — Библиофилакс поклонился, коснувшись пола воротом черной мантии.
Издалека налетел грохот и сотряс дворец до самого основания. Королева встала, Каллимакос тоже поднялся на ноги и, почтительно сложив руки на груди, проводил ее до наружного крыльца. Она облокотилась на перила и увидела столб дыма над Брухейоном, над самой серединой еврейского квартала.
— Опять ливийцы. — Шрам на ее лице налился алой краской, но голос остался спокойным и ровным.
— Есть новости из Неа-Кархедона?
— Не знаю, госпожа моя. Я не уполномочен вести с ним переговоры.
«Еврейскому ополчению это очень не понравится, — подумал он. — Весь мир знает, что евреи не в восторге от Клеопатры, и вот — новый теракт…»
Клеопатра медленно повернулась, прошла на внутреннее крыльцо, подняла витиевато украшенный золотой диск телефона и кивком отпустила библиофилакса.
Через час, после краткого совещания с генералами и главой Службы Безопасности Ойкумены, она отправила из Канопоса эскадрилью реактивных чайколетов на бомбардировку мятежного ливийского города Туниса.
Затем она возвратилась в скромно украшенные покои, села, подобрав под себя ноги, на берберский шерстяной ковер, закрыла глаза и попыталась усмирить ярость.
Времени на капризы действительно не хватало, но слово ее все еще считалось законом в Мусейоне, а изредка — даже в сварливом буле13. Рита Береника Васкайза…
Клеопатре уже не верилось, что Врата удастся когда-нибудь найти. Но никто не смог бы разубедить ее в том, что и в разгаре гражданской войны, в тяжелейшие для Ойкумены времена, императрица имеет право на капризы — пусть даже самые нелепые.
