Норман Спинрад - Братство убийц. Звездная крепость
— Ладно, доктор, — вмешался Агент по имени Смит, дородный блондин с блестящими голубыми глазами. — У вас еще будет время поболтать с Дунтовым. Поговорим лучше о проекте “Прометей”.
— Да, как обстоит дело?
— Хорошо, Братья, — отвечал Шнеевайс. — Могу доложить, что теоретическая часть уже готова, все технические детали почти что урегулированы, а испытания некоторых ступеней дают весьма обнадеживающие результаты. В общем, предварительные работы по проекту “Прометей” уже начаты, и сам эксперимент может быть проведен через четыре — шесть месяцев.
— Всего через полгода!
— Значит, крах Порядка уже не за горами!
Роберт Чинг рассмеялся безрадостным смехом и Дунтову показалось, что в его черных глазах на какой-то миг возник отблеск той грандиозной и мистической перспективы, итог которой из всех присутствующих только он мог осознать до конца.
— Да, Братья Хаоса, — сказал Чинг. — Проект “Прометей” перестал быть мечтой. Час его осуществления быстро приближается. В течение трех веков бились мы с этим злополучным Порядком Гегемонии Земли, черпая наши силы в источниках мысли Марковица. В течение трехсот лет хранили мы нерушимой нашу веру в неизбежный триумф Хаоса. И вот, наконец, намечается закат и падение Гегемонии. Через шесть месяцев трехвековая борьба принесет свои плоды, и противоестественный порядок начнет разлагаться, пусть даже его агония и продолжится еще несколько десятилетий…
— И придет царство Хаоса…
У Аркадия Дунтова появилась уверенность, что, если он и дальше будет вместе с Чингом и Шнеевайсом, он станет обладателем таких тайн, о существовании которых ни один Опекаемый даже подозревать не мог. Однако тут он решил наконец удалиться. Скорее всего, имелись и такие секреты, которые в данный момент лучше бы не знать…
Ведь ему было достаточно приобщиться к тому, кто их знал. Он был счастлив, что следует путем Хаоса, счастлив верой в триумф дела, значение которого бесконечно превосходило понимание и мыслительные способности простых людей. Но, как и прежде, у него не было ни малейшего желания проникнуть в лабиринты, которыми продвигалась эта сила, которую они называли Хаосом.
4
Стрелы самых высоких зданий большого Нью-Йорка уходили более чем на километр в небо, и этих гор, рожденных рукой человека, насчитывалось несколько десятков. Здесь были тысячи зданий — старые небоскребы и резиденции недавней постройки, насчитывающие более семидесяти этажей, соединенные между собой на различных уровнях движущимися тротуарами, улицами на невероятной высоте, подъемно-спускательными трубами. Все это составляло один гигантский муравейник, который простирался от Олбани на севере до Трентона на юге, от Моунтауна на востоке до Паттерсона на западе, от небосвода до уровня земли, который теперь почти ничто не отличало от десятков уровней, которые возвышались над ним.
Однако, проткнув небо, нагромоздив уровень на уровень до такой степени, что весь город превратился в одно гигантское здание, размерами превышавшее все разумные пределы, Большой Нью-Йорк, в отличие от своего предка, остановился на уровне земли.
Ниже простирался огромный подземный лабиринт, затерянный, забытый город, состоящий из заброшенных туннелей старинного метро, канализационных труб, проходов под Гудзоном, древних искусственных пещер, которые появились еще во времена Войны за Независимость. Почти забытые Гегемонией, абсолютно забытые Опекаемыми, опускаемые гидами и учебниками истории, оставленные без присмотра Стражников, Глаз и Лучей, уже не упоминавшиеся в картах и планах, эти запутанные лабиринты превратились в тайную цитадель Демократической Лиги.
Следуя по рельсам метро, проходящих между бывшими станциями 135-й и 125-й Улиц в обволакивающей тьме, которую время от времени разрезал только тонкий лучик карманного фонарика, Борис Джонсон с удовольствием смаковал один из тех редких моментов общего расслабления. Ведь этот подземный город, как и все аналогичные норы, которые человек прорыл под Чикаго, Бей-Сиги, Большим Лондоном, Парижем, Моеквой, Ленинградом и десятками других городов, был единственным шансом Демократической Лиги. Ведь наверху простиралось царство тотальной полицейской слежки, Стражников, Глаз и Лучей, проверок личности и т. д. И когда на поверхности становилось совсем уж плохо, всегда можно было найти убежище в этом подземном мире. Здесь в полной безопасности прятали оружие, проводили собрания, делали фальшивые документы. Совет Гегемонии был, естественно, в курсе, однако не представлялось возможным замуровать мириады забытых проходов, установить Глаза и Лучи в каждом из этих коридоров, которые тянулись под каждым большим городом, послать патрули в каждый туннель. Нельзя было также взорвать их, так как это вызвало бы разрушение находящихся над ними городов, которые рассыпались бы как карточные домики…
Как и сама Лига, эти подземные лабиринты не представляли такой уж большой опасности, которая могла бы оправдать невероятную цену их исчезновения, и именно на этом исключительно экономическом расчете и покоилась их относительная безопасность, которой пользовались подпольщики.
В данный момент Джонсон подходил к станции 125-й Улицы. Впереди он заметил сноп лучей карманных фонариков, рассекавших тьму: остальные уже прибыли. По лестнице с проржавевшими перилами и выкрошившимися ступеньками он поднялся на платформу, заваленную всевозможными обломками — сгнившими деревянными креслами, изломанными билетными автоматами, разбитыми и искореженными асфальтовыми плитами.
Спотыкаясь в этой рухляди, он приблизился к людям, сидевшим на ступеньках лестницы, ведущей к поверхности. Прежний вход был, естественно, замурован и покрыт газоном, но Лига оборудовала старательно замаскированный люк, через который можно было пробраться в темные подземелья под сверкающим городом.
Итак, тут собралось двенадцать мужчин, черты лица которых были едва заметны при слабом свете их карманных фонариков: десять руководителей нью-йоркского отделения и двое приезжих.
Лайман Ри — бледный призрак, который уже пять лет не появлялся на поверхности, совершив немыслимое преступление: он убил Стражника на глазах целой толпы Опекаемых. Он был альбиносом с кожей цвета слоновой кости и розоватыми глазами и был обречен теперь на пожизненное захоронение — белый червь, человек-крот… Другие агенты жили, как и он, в потемках метрополитена, однако никто из них не провел тут больше времени, чем он, никто не мог похвалиться таким же совершенным знанием всех закоулков. Ри и был предводителем этого отделения фантомов, которое заселяло забытое чрево Большого Нью-Йорка.
Джонсон улыбнулся, заметив двенадцатого члена, который был никем иным, как Аркадием Дунтовым, его правой рукой и ближайшим другом — человеком заурядным и с такой поразительной внешностью, что он даже не фигурировал в списке Врагов Гегемонии. Однако именно он и снабжал Лигу самой интересной информацией, предлагал самые невероятные планы (однако выполнимые!), как будто у него был доступ к какому-то таинственному, источнику знаний, о существовании которого у него в голове трудно было подозревать, учитывая его мыслительные способности. Джонсону никак не удавалось разгадать тайну этого малого, русского по происхождению, круглолицего и рыжеволосого. Однако он по праву ценил его как одного из самых ценных агентов Лиги.
Начались поклоны и приветствия, когда Джонсон влился в их компанию и уселся на пыльных ступеньках.
С угрюмым видом он сразу же приступил к делу:
— Думаю, всем вам известны последствия нашей операции на Марсе?
— Телевидение и газеты единодушно обвиняют Братство, — сказал Лаки Форман, на темном лице которого застыло выражение растерянности, превратившее это лицо в маску из эбена. — Что же произошло, Борис?
Джонсон шепотом выругался.
— Чему ты веришь, Лаки? Братство просто спасло Кустова, после чего посчитало, что будет выгоднее обвинить в покушении себя, по мнению Опекаемых, Братство настоящее проклятие. Тогда, как, по официальной версии, мы всего лишь банда мелких интриганов, подвиги которой достойны упоминания под одной рубрикой с раздавленными собаками и так далее. Если бы нам повезло, им пришлось бы сменить пластинку, но теперь…
— Так мы опять очутились там, откуда начали, — продолжал Майк Файнберг, лицо которого выражало крайнюю подавленность.
— То есть нигде, — прибавил Мануэль Гомес. — Количество вновь вступающих падает. Опекаемые становятся со дня на день все здоровее, все толще и розовеют от удовольствия. Все больше Глаз и Лучей встречается в самых различных местах. И нам все труднее заявлять о нашем существовании. Извини меня, Борис, но иногда я спрашиваю себя, не мы ли идем неправильным путем? Война стала воспоминанием, уровень жизни регулярно повышается, все счастливы и довольны… Может быть лучше распустить Лигу и приспособиться к ситуации? Спасать то, что еще можно спасти, пока есть время. Что мы на самом деле об этой демократии, за которую боремся, знаем? Может быть, это всего лишь слово. Которое ничего не значит…
