Александр Плонский - По ту сторону вселенной
9. Возвращение к жизни
Состояние Игина напоминало тяжелую болезнь, исходу которой — трагическому или благополучному — предшествует кризис. О его приближении свидетельствовала нарастающая день ото дня апатия. Игин слабел, безразлично принимал предписания меомедов, не приносившие видимой пользы. И похоже, что меомеды поставили на нем крест, лишь по обязанности накачивая его то стимуляторами, то транквилизаторами.
Но однажды он поднялся с постели, впервые за последний месяц, выставил за порог меомедов, причем столь энергично, что едва не повредил их микромодули, требовавшие деликатного обращения. Меомеды, привыкшие к почтительному отношению со стороны пациентов, удалились, растерянно негодуя, что показалось бы невероятным, если бы речь шла о любых других роботах, а не о высокоорганизованных кибер-медицинских автоматах, наделенных подобием чувств и эмоций.
К счастью, кризис принес Игину облегчение. Утолив зверский голод — признак выздоровления, — бывший управитель навел в своем жилище порядок (за время его болезни роботы-уборщики совершенно разленились) и с некоторой долей недоумения проанализировал ситуацию. Постигшие его бедствия уже не казались чем-то непоправимым, зачеркнувшим не только прошлую, но и будущую жизнь.
Игин сознавал, что для окончательного возвращения к жизни ему нужны не меомеды, не лекарства, а работа. Прежде с этим не было проблем. Он представлял собой деталь, составную часть системы, от него зависела работоспособность всего комплекса. Искать работу не приходилось, она сама находила Игина.
И вот все изменилось. Бывший управитель выпал из системы, и та не забуксовала, не встала, а продолжала действовать, словно ничего не произошло. Осиротела не она — Игин.
Теперь он должен жить сам по себе, не сообразуясь с системой, не опираясь на нес, не отдавая ей свою энергию.
Сам по себе… Как? На этот вопрос Игин еще не мог ответить. Знал, что жить нужно и работать тоже нужно, потому что понятия «жизнь» и «работа» были для него неразделимы.
Но работа ради работы его не привлекала. Например, не возникало желания возиться на приусадебном участке, выращивая овощи, которые все равно никто не будет есть: проблема питания разрешена промышленным синтезом пищи. Не тянуло на мемуары, хотя рассказать было о чем.
Можно убивать время разгадыванием математических кроссвордов, но разве это работа?
Чтобы работать по-настоящему, помимо четко сформулированной задачи, нужны орудия труда. Сформулировать задачу пока не удавалось. А вот с орудиями, вернее, орудием, труда была полная ясность. Это компьютер высшего интеллектуального уровня, и ничто иное!
Не долго думая, Игин затребовал с Мира такой компьютер. Отправил заявку и впал в сомнение: удовлетворят ли? Стоимость экстра-компьютера в трудовом эквиваленте была баснословно высока. А кто он такой, бывший управитель Игин? Почему это ему не должны отказать? Что получится, если каждый захочет иметь компьютер высшего интеллектуального уровня?
Полгода прошли в ожидании. Надежда сменялась отчаянием, отчаяние — надеждой. Конечно же, Игин мог обратиться с просьбой непосредственно к Председателю, но не позволяла гордость…
Ожидая, он не бездельничал: обдумывал задачу. И задача вырисовывалась масштабная, можно сказать, глобальная. На Мире ему приходилось иметь дело с крупными задачами, но эта, хотя и абстрактно-математическая, а для иной у него не было возможностей, захватила воображение Игина всеобщей значимостью, непредсказуемостью результата и даже самой дерзостью замысла.
Игину временами казалось, что от него зависит судьба человечества — не больше, не меньше! На смену этой, почти мистической, уверенности приходил критический взгляд — а кто я такой? Потом депрессия вновь уступала место эйфории.
Наконец прислали контейнер. Видать, не забыли еще заслуг управителя! К его удивлению, в контейнере оказался не готовый компьютер, а сборочный комплект. Игин так и не узнал, что это была идея Председателя — заставить его с головой утонуть в работе и тем самым избавиться от тягостных воспоминаний.
На сборку и налаживание ушел год: Игин все делал сам, а многое из того, что делается своими руками, он успел забыть, пока управительствовал. К тому же люди давно предпочитали рукам манипуляторы роботов. Но хотя Игин начинал трудовую деятельность с того, что «вправлял роботам мозги» (его излюбленное выражение), сейчас предпочел обойтись без них.
Работал Игин исступленно. А уж это он умел делать как никто другой! И некогда стало оглядываться на прошлое. И о задаче, которую предстояло решить, тоже перестал думать, так как захватила работа. Снова чувствовал себя молодым, полным сил, даже одышка больше не беспокоила.
Соседка, с которой он был знаком еще на Мире, не удержалась при встрече от удивленного возгласа:
— Вот так чудо! Вас невозможно узнать! Какой эликсир вы раздобыли?
— Да будет вам, — налившись румянцем, проворчал польщенный Игин. — Смеетесь над стариком!
Он бессознательно кокетничал, и это было добрым знаком.
— Никакой вы не старик, — убежденно сказала соседка.
— Не юноша же!
— Кто вас знает… Молодец, право!
— Нет, Игин не выдохся! — бормотал под нос бывший управитель, глядя вслед женщине. — Ему энергии — о-го-го! — не занимать…
Пройдя десяток шагов, соседка обернулась, точно почувствовав на себе его взгляд.
— Я сведу вас со Стромом, хотите?
— И уже издали:
— Он хо-ро-ший че-ло-век! А хо-ро-шие лю-ди должны быть вместе!
Игин знал, что Стром живет в одном из соседних коттеджей, но до сих пор не испытывал ни малейшего желания познакомиться со столь неприятной личностью.
Рассказывали, что этот желчный и невыдержанный человек, улетая на Утопию, напоследок хлопнул дверью, обвинив Председателя в пренебрежении будущим!
«Вот это да! — поразился Игин словам соседки. — Хороший человек! Это Стром-то? А вдруг? Не станет же она выдумывать. Женщины вообще проницательнее мужчин. Стоило моей Кисуне взглянуть на меня, и она уже знала, в каком я настроении… Что, если Стром и в самом деле…» 10. Путь к сердцу Человека с иным, менее твердым характером сокрушительный провал, — а именно это произошло с Джонамо, — мог бы если не сломить, то надолго вывести из душевного равновесия. Она же только стиснула зубы и… стала все чаще играть при слушателях.
— Вы меня поразили, — признался доктор Нилс, переживавший ее неудачу, как свою собственную. — Не догадывался, что у вас такая… сверхчеловеческая воля.
— Я и сама не знала… Впрочем, почему сверхчеловеческая? — спохватилась Джонамо. — Все, что «сверх», уже патология. А я обычный человек, разве лишь цель у меня необычная. Она меня и вдохновляет.
И от концерта к концерту реакция слушателей на ее музыку менялась.
— Слушали пианистку? — говорили, встречаясь, люди. — Обязательно послушайте, это что-то необыкновенное. Даже не по себе становится от игры Джонамо. За сердце берет…
На концертах люди все охотнее и глубже погружались в мир собственных чувств, открывали его заново, поражались ему, а заодно и самим себе: вот мы, оказывается, какие!
Музыка раскрепощала чувства, придавала им выпуклость, остроту, вызывала непривычное беспокойство, как бы нашептывала в душу: «А правильно ли мы живем?» — Ваша игра попирает законы реальной действительности, — сказал как-то один из слушателей. — Она похожа на гипноз. Уже одно то, что она не синтезирована, а возникает под вашими пальцами, словно исходит от них, производит завораживающее впечатление. Но дело даже не в этом. Вы посягаете на личность человека, его характер и психику, навязываете свое мировосприятие через посредство музыки.
Джонамо была еще во власти музыкальных образов. Все виделось точно сквозь дымку. Серебряную шевелюру говорившего с ней человека окружало нечто вроде ореола. На миг возникли неясные ассоциации — с кем? Проглянуло и вновь исчезло что-то знакомое.
— Вы преувеличиваете, — тряхнула головой Джонамо. — Я лишь помогаю людям понять себя. Стараюсь открыть им, на что они способны. Средствами искусства отстаиваю добро.
— Разве у нас… сохранилось зло? — недоуменно спросил собеседник.
— Отсутствие зла еще не есть добро.
— Так ли?
— Если число не отрицательное, то это вовсе не значит, что оно положительное. Возможен и нуль.
— Да… В логике вам не откажешь. Но логика не может оправдать вашу музыку!
— По-вашему, она нуждается в оправдании?
— Я пытаюсь это сделать и не могу.
— Мне жаль вас, — сказала пианистка.
Не одно лишь искусство с такой силой воздействовало на слушателей, но и обаяние Джонамо. Говоря о гипнозе, седовласый был недалек от истины.
Биополе пианистки возбуждало ответные всплески полей. Стихийно возникала автоколебательная система, в которой, подобно электрическим колебаниям, генерировались эмоции, причем их амплитуда тысячекратно превышала эмоциональный потенциал не только каждого слушателя в отдельности, но и самой Джонамо.
