Антон Первушин - КФ, ИЛИ «КОСМОС БУДЕТ НАШИМ!» (Антология 2008)
Но совсем по-другому звучит вопрос о приоритете, когда начинают составляться энциклопедии. Довольно трудно бывает объяснить в короткой и суховатой энциклопедической статье, что именно сделал для литературы тот или иной писатель, как он работал с языком, каких персонажей ввел, какие психологические образы нарисовал. Зато куда как просто написать, например, что вот этот автор был основоположником детективного жанра, введя в мировую литературу обаятельный образ частного сыщика, а этот — первым описал звездолет. При этом сразу начинаешь понимать, что фантастика, как и сто лет назад, — это литература идей и что оригинальность заложенных в новом произведении идей по-прежнему имеет значение.
Русской советской фантастике есть чем гордиться. Вопреки сложившемуся мнению, очень многие продуктивные идеи были сформулированы именно русскоязычными фантастами. Например, первый межзвездный «корабль поколений» описал Вивиан Итин в повести «Страна Гонгури» (1922), а первую «звездную оперу» выпустил Виктор Гончаров (роман «Межпланетный путешественник», 1924).
Попадаются и чисто национальные приоритеты. Выше мы уже отмечали, что идея искусственного происхождения
Фобоса обыгрывалась только в советской фантастике, и первыми это сделали братья Стругацкие.
Для того чтобы выявить и отстоять приоритет, прежде всего необходимо четко сформулировать идею, новизна которой оценивается. Поскольку космонавтика — сравнительно молодая область человеческой деятельности, она позволяет довольно свободно оперировать критериями новизны и патентной чистоты. Скажем, можно до хрипоты спорить, кто первым на самом деле вывел формулу Циолковского: сам Константин Эдуардович или кто-то другой, — факт приоритета отрицать невозможно: Циолковский связал свою формулу с космонавтикой, а потому она и носит его имя, являясь исходной во всех «космических» расчетах. Однако использование ракет в качестве движителя для космического корабля первым описал не Циолковский, а французский поэт-забияка Сирано де Бержерак.
В разделе «Космические приоритеты» настоящего сборника впервые за более чем столетие переиздана повесть под банальным названием «Путешествие на Марс». Автор повести — Л.Афанасьев — совершенно не известен современному читателю. Доступные источники сообщают, что под этим псевдонимом в начале XX века печатался Леонид Афанасьевич Богоявленский — русский литератор, работавший в журналах «Русское богатство» и «Русские записки». И это… всё! Интересно было бы узнать, какое образование имел этот человек, ведь в забытой повести не просто рассказывается о полете на Марс (к тому времени таких произведений уже были десятки), но о некоем «проклятом интеграле», разрешив который персонажи получают оптимальную траекторию для полета с Земли на красную планету!
Три сумасшедших русских математика: профессор Виктор Русаков, студент Петр Шведов и любитель Николай Краснов — задумывают полет на Марс. Для этого они переселяются в Лондон (только британские заводы, по мнению автора, могли обеспечить достаточный для построения такого аппарата технологический уровень) и тщательным образом готовятся к первому межпланетному путешествию. Впервые в литературе (и не только в фантастической) указывается, что такой перелет должен происходить не когда приспичит, а основываться на строгом математическом расчете, на оптимальной траектории перелета, индивидуальной для каждой планеты. Но самое удивительное: Афанасьев-Богоявленский называет продолжительность полета к Марсу — двести шесть земных суток! И попадает в яблочко, ведь продолжительность полета к красной планете современного межпланетного аппарата, запущенного по оптимальной траектории, действительно составляет от двухсот трех до двухсот двадцати суток. Только вот первые результаты расчетов с параметрами оптимальных траекторий немецкий инженер Вальтер Гоман опубликовал не в 1901, а в 1925 году!
Поскольку главными героями повести «Путешествие на Марс» являются математики, то мы можем предположить, что литератор Богоявленский тоже был математиком и посчитал эту траекторию для своих целей на четверть века раньше. Как жаль, что он облек свое открытие в форму фантастического произведения, — глядишь, и сегодня оптимальные траектории достижения других планет носили бы имя не Гомана, а Афанасьева!
Так или иначе, но этой публикацией мы предполагаем закрепить приоритет за соотечественником, сделавшим удивительное открытие, намного опередившее свое время. Ведь приоритет — это не только строчка в энциклопедии. Когда-нибудь люди доберутся до звезд и других планет, им придется составлять карты, и они, несомненно, вспомнят о тех, кто сделал космическую экспансию реальностью. И тогда, быть может, во Вселенной появится пик Афанасьева-Богоявленского — на маленькой зеленой планете, вращающейся вокруг звезды Толиман…
ЛЕОНИД АФАНАСЬЕВ
Путешествие на Марс
Николай Александрович Краснов вскочил ночью с постели как ужаленный и немедленно зажег лампу: он решил наконец свою задачу. Целых три года мучил его этот проклятый интеграл, не поддаваясь никаким его усилиям; но что это достижимо, в том Николай Александрович был убежден. Студенты-математики, которым он предлагал решить задачу, после бесплодных попыток, все категорически ему заявляли, что интеграл в конечном виде не берется; лучший профессор математики местного университета подтвердил то же самое, чтобы поддержать свое достоинство, так как все его попытки решить задачу ни к чему не повели. Но Краснов им не верил: ни студенты, ни профессор не знали, какое великое применение получит этот интеграл, если его удастся взять; все думали, что это лишь искусственно подобранная функция для упражнений в интегральном исчислении и, когда задача показалась им не в меру трудной, спокойно ее оставили. Как они ошибались! Да, Краснов строго хранил свою тайну и до поры до времени не доверял ее даже своему другу, студенту Шведову. Интеграл Краснова был продуктом его долголетнего труда по механике: только он один тормозил его открытие, — великое мировое открытие, — не поддаваясь никаким комбинациям и вычислениям, и тем закрывал таинственную, поразительную по своему значению, истину.
Со страхом Краснов взял лист бумаги и принялся за проверку решения, осенившего его в постели. Неужели же это опять окажется самообманом, и интеграл снова ускользнет, а вместе с тем и его замечательное изобретение не осуществится? Но нет, вычисления вполне согласуются с его мыслями: интеграл, как и думал Краснов, распадается на три части, и каждая из них борется самым естественным образом. Раз, два, три раза проверяет он свои вычисления, — ошибки не находится. Восторгу его нет конца: он осуществит свою идею, над которою трудится целых семь лет. Задача решена окончательно, и он — властелин мира. Да, властелин, такой же могучий, как сказочные герои Жюля Верна, совершающие с помощью своих изобретений чудеса! Но теперь перед ним не фантастический герой; он сам, никто другой, как Николай Александрович Краснов, — виновник открытия, которое станет выше открытия Стефенсона и Эдисона. Теоретически вопрос решен окончательно, а практически осуществить его идею — сущая безделица. Правительство не пожалеет средств, сознав, какие выгоды оно само здесь выручит. Да, он непременно предоставит свою работу правительству; он — не сухой эгоист, чтобы, подобно капитану Немо, погрузить свой «Наутилус» в морских волнах, а отдаст свой труд на благо человечеству, оставив себе только честь изобретения!..
Но если он снова ошибся и интеграл все-таки не берется? Сомнение охватывает его, и он снова проверяет с начала до конца все вычисления. Нет, все верно, а тревога все-таки растет да растет. Наконец беспокойство овладело Красновым до того, что он поспешно оделся и, взяв шляпу, вышел из комнаты. Часы пробили три пополуночи.
— Куда ты, Коля? — спросила старушка-мать.
— Мама! Я взял свой интеграл! — крикнул Краснов, хлопнув дверью и чуть не бегом выходя на улицу.
— Бедный! Он совсем скоро сойдет с ума, — проговорила старушка и скоро опять заснула.
Краснов был математиком недюжинным, хотя не только не получил высшего образования, но даже не окончил курса гимназии. Он служил маленьким чиновником в одном учреждении и тем поддерживал существование свое и матери. Но все свободные часы он нераздельно отдавал науке. Знакомств у него не было. Сослуживцы считали его тронутым, студенты-математики, с которыми Краснов был бы не прочь сойтись, — педантом.
Один только человек любил и понимал Краснова, это — студент Шведов; но это тоже был человек, не совсем нормальный, по отзывам его знакомых. Шведов был очень способный юноша, которому факультет единогласно предсказывал скорую профессуру. Он, как и все ученые, настолько зарылся в свои занятия, что совершенно забыл об остальных людях. Краснов благоговел перед Шведовым.
