Галина Раздельная - В шаге от бездны
Скольких ему удалось достать, скольких прикончить, кто вставал на их место – всё это ускользало от командира. Тактика Слепней была новой, они не делали передышку все одновременно, часть из них, свежая, всё время оставалась на подхвате, готовая сменить выдохнувшихся собратьев. Их конвейер вертелся вокруг уже редко встававшего с земли наёмника. Каждая цепкая нить энергии ближе и ближе касалась самого истока жизни Энлиля. Цель была достижима, она дурманила существ, как сводил с ума запах крови дикое животное. Некоторые, поддавшись опьянению смерти, сами умирали, становясь порывистыми, глупыми, нарываясь на ответный удар. Но чем дольше продолжался этот тёмный вихрь вокруг Энлиля, тем меньше он предпринимал контратак. Попытки вырваться прекратились, постепенно все остатки сил командира перешли в защиту.
Спрятаться. Закрыться, хоть немного ослабить натиск, остудить этот жар боли внутри, подумать, найти решение. Но каждый раз, когда Энлиль был близок к построению плотной защиты, рабы жертвовали самих себя, переступали все возможные черты – лишь бы разбить новые преграды. Панцирь один за другим разлетался вдребезги, оголяя уязвимое физическое тело наёмника. Счёт гибелям своей оболочки Энлиль даже не начинал вести. Со стороны казалось, что его тело только и делало, что распылялось, рвалось на куски, сгорало или сплющивалось, а потом вновь появлялось. Физическая боль была ничем по сравнению с тем, когда удары касались разума, вторгались в душу, били в самое средоточие поддельного бессмертия наёмника.
Он терял своё превосходство. Его душа всё больше оголялась, превращаясь в ничем не защищённый голый ствол дерева. И каждый удар заставлял её чернеть, кукожиться, покрываться новыми шрамами. Мучение безраздельно властвовало в его мыслях, резало любую здравую идею, не давая выхода.
В какой-то момент Энлиль ясно понял, что осталось недолго. Ход обратной эволюции оказался беспощадно быстрым, и недолговечное бессмертие в любой момент было готово оставить наёмника.
Мысль о смерти не испугала, но придала последней решимости. Догадываясь, что на большее ему уже не хватит сил, Энлиль вновь попытался закрыться. Избивавшие его существа уже явно не приписывали ему подобных запасов энергии. Они наслаждались медленным крахом своего врага, не заметив нечётких перемен в нём.
Один рывок. Всего одно действие, тяжёлое, словно он толкал вперёд не свою энергию, а весь Аккад. Выходило всё так медленно, что Энлиль уже успел поставить крест на своём решении, но погружённые в бесноватое настроение Слепни ещё не замечали его потуг. Последние резервы убийственно вяло и не спеша оседали вокруг наёмника, формируя защиту. Лишь капля внимания, и этот неготовый панцирь мог отправиться вслед за уже десятками ему подобных. Медленно его границы уплотнялись, энергия начинала преображаться, жить своей кратковременной жизнью, защита поглощала чужие удары, и часть из них впитывала в себя, чтобы ещё более срастись. Слепни продрали глаза, но было уже поздно. Энлиль находился внутри своего последнего рубежа.
Поняв свою ошибку, Слепни подняли складный ор, их движения стали сбивчивыми, связи непрочными. Будь у Энлиля хоть ещё немного сил, лучшего момента, чтобы воспользоваться слабостью противника, он бы ни придумал. Но вместо попытки контратаковать, вместо того, чтобы попытаться разорвать ослабленные сети его ловушки, наёмник безвольно упал на землю. Тонкая и пока ещё прочная защита облегчила его боль, как холодная вода ненадолго могла утолить жар обожжённой плоти.
Это ненадолго. Энлиль уже замечал первые бороздки поверх своей преграды. Частично построенная оборона подпитывалась за счёт ударов чужеродной энергии, но большое количество этих ударов всё равно вело к её разрушению. Этого командир изменить не мог, ни замедлить, ни исправить. Он лежал на расплавленной чёрной земле, бессильно смотря вверх. Зрение немного прояснилось. Энлиль уже мог видеть и замечать движения Слепней, особенно тех, кто вертелся рядом, внутри кокона. Твари скреблись, извивались, лезли со всех сторон его небольшой защиты, зарывались под него, наскакивали сверху, но преграда ещё сохраняла относительную однородность.
Несколько раз Энлиль отвечал на прямые взгляды Слепней. Он читал в них то же самое, что было в его мыслях.
Это ненадолго.
Полные ненависти расширенные зрачки неотрывно следили за ним. В них угадывалась похоть, которую может дать только чужая боль. Слепни наслаждались даже временной изоляцией своей цели. Это растягивало их удовольствие, отодвигало момент мести.
Энлиль отвёл взгляд, разочарованно закрыв глаза. До последнего он искал в этих рабах остатки тех существ, которыми они были ранее, но ничего не переменилось, Слепни по-прежнему хотели мстить, и по-прежнему не знали и не хотели знать, зачем им это. Видеть их, как самое последнее, что будет в твоих мыслях – это ли не худший финал жизни?
Командир растянулся на изуродованной земле, ненадолго закрыв лицо руками. Боль спала, отодвинулась на задний план, гул первородных рабов едва касался слуха наёмника. Он был практически растоптан, слаб для того, чтобы притупить эмоции, закрыться от всех этих звуков и импульсов, вытравить их из своих мыслей, но хоть не смотреть он мог. Меньше всего ему хотелось уходить с отражением Слепней в своих глазах.
Оставив рабов без внимания, Энлиль отвлечённо уставился в небо, намеренно не замечая вертящихся сверху существ. Был день, но следы утерянной силы ещё давали наёмнику возможность заглянуть дальше горизонта. Сражение в космосе представлялось ему двухмерным рисунком: только отдельные штрихи, скопления войск, их перемещения. И на таком расстоянии было заметно: никакой обороны более не существовало. Что в этой мешанине являлось республиканским флотом, а что армиями пришельцев – было не разобрать.
Энлиль напряг каждый нерв, стараясь дотянуться туда, в самую черноту этого сражения, но эта способность разорвалась, ей не хватало ни энергии, ни сосредоточенности командира. Мыслями наёмник вернулся на Аккад.
Теперь он видел только помолодевшие, сбросившие с себя серость дождей облака, позади них проступала синева нового дня, такая неестественная и яркая, не принадлежащая ни этому времени, ни этой покалеченной планете. Память наёмника накладывала на эту картинку приходящие откуда-то воспоминания. Все его жизни умещались на этом полотне. Ненадолго мысли перескакивали от одного образа к другому. Воскресшее воспоминание отступало перед следующим так скоро, словно их подгонял ветер. Энлиль касался каждой детали, мгновения, чем дорожил в этих жизнях: он видел лица друзей, он помнил всех своих родителей, и только один образ задержался с ним дольше. Это была Кали – его последнее воспоминание.
Взятое из ничего воспоминание даже не казалось таковым. Энлиль не мог сообразить откуда оно, в какой из жизней это было, придумал ли он его сам, или смотрящие на него в упор вишнёвые глаза и правда когда-то дарили ему этот взгляд. Он всматривался в глубину красноватых вод, и умиротворение постепенно исцеляло его мысли. Кали улыбалась…
Треск собственной защиты резко отвлёк командира, стирая картинку. Энлиль оторвался от земли, видя, как его тонкая преграда проседает под очередным ударом. Ещё усилие, и голубоватая рука потянулась внутрь, а вместе с ней вернулась и боль. Энлиль поспешно закрыл глаза, стараясь уцепиться за рассеявшийся образ, но вместо покоя любимого взгляда он провалился в новую жаровню ударов.
К нему продолжали тянуться. Одно существо с уродливой плоской мордой несло в себе силу остальных рабов, их общие побуждения и страсти. Оно даже кривило тонкий рот, визгливо кричало, брызгало чем-то наподобие слюны, настолько неистовым было его желание коснуться беспомощного врага.
Зрение наёмника быстро затягивалось. Звуки и краски вновь смазывались, тонули в болезненных импульсах. Очередная волна чужеродной энергии вторглась в глубины его сущности. На миг Энлилю почудился короткий щелчок, как сработавший выключатель. Бессмертие угасло в нём, эволюция вернулась к прежним берегам. Какие-то остатки прежних способностей ещё находились в сознании командира. Он ощутил победный стон приблизившегося раба, его короткую запинку. Слепень аккуратно стягивал силы для завершающего штриха, демонстративно закинув за голову долговязые руки.
Энлиль неожиданно для себя громко рассмеялся. Непонимание отразилось в линии рта существа, оно замерло, уставившись на заливающегося хриплым хохотом наёмника. Командир и сам не понял, что такого смешного было в облике его будущего убийцы. То ли надрывные движения Слепня, то ли его настойчивость, заставляющая его впалые щёки вздуваться над лицом как воздушные шары, то ли странные глаза существа, выпуклые, налитые влагой…
