Кэролайн Черри - Сайтин-1. Измена
— Мамочка так тебя любит! Сильно-сильно. Нет ничего зазорного в том, что кому-то пришлось родиться в той палате. Ты — самая лучшая дочь, какая только могла у меня появиться. Я ни на кого тебя не променяю.
— Но ведь я все равно твоя.
Поначалу мама явно не собиралась отвечать, но потом вдруг, точно чего-то испугавшись, поспешно бросила:
— Пока моя, деточка.
Ариана не поняла, отчего так сильно забилось ее сердце. И не знала, почему поначалу мама пыталась смолчать. Неизвестность очень перепугала девочку, и она порадовалась мягким, уютным материнским объятиям. И еще поняла, что продрогла.
— Я уже говорила, что не у всех есть папы. Но у тебя папа был. Его звали Джеймс Карнат. Потому-то Эми приходится тебе двоюродной сестрой.
— Эми — моя двоюродная сестра? — с отвращением бросила юная Эмори. Что поделаешь — у многих были двоюродные братья и сестры, что подразумевало родство. Но противная старуха Эмелия Карнат никак не входила в число людей, которых Ари желала видеть своими родными.
— А где мой папа?
— Умер, доченька. Умер еще до твоего рождения.
— А Олли не мог бы стать моим папой?
— Олли не может, милая. Потому что он сам проходит омоложение.
— Но ведь у него нет седых волос.
— Он просто красит волосы, как и я.
Ответ шокировал девочку. Она и помыслить не могла, что Олли стар, как мама, — ведь Олли всегда казался молодым и красивым.
— Хочу, чтобы моим папой был Олли.
И снова мама отреагировала так, что Ари встревожилась. Полулежа в объятиях матери, Ариана инстинктивно угадала ее тревогу. Понять состояние Джейн можно было хотя бы по неровному дыханию.
— В общем, — выдавила госпожа Штрассен, — твоим отцом был Джеймс Карнат. Тоже, как и мамочка, ученый. Он был очень одарен. От него ты унаследовала половину своего таланта. Когда сама станешь омолаживаться, то узнаешь все. И если позже захочешь вдруг завести ребенка, то тебе придется внести свой генотип в банк, так что потом ребенка уже не сделаешь. Именно таким образом ты унаследовала отцовский талант уже после его смерти. Все эти годы ты ожидала своего часа в генобанке, и когда мамочка поняла, что сможет вырастить малыша, твой час пробил.
— Жаль, что ты не сделала это раньше, — посетовала Ари. — Тогда ты была бы моложе.
Джейн расплакалась.
Заплакала и Ари — ей жаль было видеть мать несчастной. Но та принялась целовать ее, называть «деточкой», говорить, что любит ее, и потому юная Эмори поняла, что теперь все будет в порядке — как и должно быть всегда.
Потом она много размышляла над случившимся. Ведь раньше она не сомневалась, что появилась на свет из чрева мамы. Но в том, что та предпочла произвести ее на свет при помощи эмбриофона, ничего плохого не было. Ведь она все равно не стала ази — мама позаботилась об этом.
Было приятно родиться на свет там, где родился Олли. Сама мысль привела Ари в восторг. И ей совершенно не было дела до какого-то Джеймса Карната. Ведь он носил фамилию Карнат — как Эми, что за гадость!
А еще Ариана решила, что в младенчестве у Олли наверняка были темные волосы и что он был куда красивее Августа.
Потом рассуждения пошли дальше; Ари решила, что когда вырастет, обзаведется своим Олли. И еще у нее появится какая-нибудь Нелли.
Но без Федры вполне можно обойтись — уж больно та любила командовать.
Обзаводиться ази было совсем необязательно — по желанию. Оставалось только заказать их. Или не заказывать. И тогда ази не рождались.
Ари знала, что ни за что не станет заказывать Федру, у которой был слишком длинный язык. Но зато она вознамерилась заполучить в охранники Августа — когда тот подрастет, разумеется. Ари уже представляла, как Август станет дежурить в их коридоре, говорить по утрам «Здравствуйте, госпожа» — в точности так, как охрана приветствовала мать.
Будет у нее и какой-нибудь Грант. С рыжими волосами. Подобно ази, он станет одеваться в черное и будет симпатичным. Правда, Ари не знала, какую работу станет выполнять будущий Грант, но ей все равно хотелось иметь рядом рыжего ази.
Она станет богатой, как мама.
И красивой.
Она будет летать на самолете, путешествовать в город, покупать много красивых нарядов и драгоценностей, как у мамы, и когда будут отмечать Новый год, все обязательно подметят, как умопомрачительно они выглядят.
Она разыщет Валери и попросит его вернуться. И госпожу Шварц тоже.
И все будут счастливы.
«Пособие по производству», аудиозапись.
Обучающая лента по генетике № 1.
«Интервью с Арианой Эмори, часть вторая»
«Ресионские общеобразовательные публикации», 8970-8768-1.
Одобрено для 80+
К: Доктор Эмори, у нас осталось еще немного времени. Не возражаете, если я задам еще несколько вопросов?
А: Валяйте!
К: Вы — одна из Особых. Поговаривают, будто вы — один из величайших умов, будто стоите в одном ряду с Да Винчи, Эйнштейном и Бок. Как вам такое сравнение?
А: Я хотела бы лично познакомиться с одним из упомянутых вами гениев. Было бы здорово. Между прочим, я уверена, что уже знаю ваш следующий вопрос.
К: В самом деле?
А: Задавайте!
К: Как вы сравниваете себя с другими людьми?
А: Хм-м-м-м-м… Не угадала… С другими, говорите? Не уверена, что смогу ответить. Я веду уединенную жизнь. И одинаково уважаю того, кто водит грузовики по пустыням, и того, кто пилотирует корабли. И тех, кто ездит в новгородском метро (посмеивается). Наверное, и я смогла бы — просто никогда не пробовала. Но жизнь — штука сложная. Не уверена, что смоделировать генотип мне сложнее, чем кому-нибудь, обладающему соответствующими способностями, — совершить нечто, кажущееся мне до ужаса непонятным.
К: Интересное замечание. Но находите ли вы профессию водителя грузовика столь же полезной? Может, из числа водителей тоже следует выбрать Особого? Что именно делает вас столь важной персоной?
А: Прежде всего мое уникальное сочетание способностей. Никто другой не в состоянии делать то, чем занимаюсь я. В этом и заключаются таланты Особого.
К: Что значит — быть Особой?
А: Ваш вопрос весьма близок к тому, которого я ждала от вас сначала. С уверенностью могу сказать, что быть Особой — почти то же, что состоять Советником либо занимать какой-нибудь пост. Это подразумевает минимум личной жизни, постоянное нахождение под охраной и большее, чем диктует логика, внимание со стороны окружающих.
К: Нельзя ли поподробнее? Что значит — большее, чем диктует логика?
А: (Смеется) Представитель одного из изданий попросил меня подробно рассказать о любимых блюдах. Другой репортер выпытывал, верю ли я в переселение душ. Ну разве здесь есть какая-то логика? Я — всего лишь психохирург, генетик и немного философ. Принимая это во внимание, можно сказать, что второй вопрос кажется мне более уместным, нежели первый, но что за дело широкой общественности до обоих аспектов? Скажете, народ интересуется не только моими научными достижениями? Отнюдь нет. Просто репортеры ищут некий коэффициент, с помощью которого можно было бы уравнять мой психический склад и их идеального в демографическом плане зрителя, который одновременно мифичен и реален; то, что они выпытывают, может запросто надоесть кому угодно и в то же время никого не волновать. Впрочем, это я к слову — мы медленно, но верно приближаемся к вопросу, которого я по-прежнему жду от вас.
К: Вообще-то я рискую здорово смутить вас этим вопросом.
А: Ничего, спрашивайте. А я подскажу, угадали вы или нет.
К: Хорошо. Думаю, мы все-таки действительно подошли к нему. Я прав? Что вы знаете такого, чего не знает никто другой?
А: Ого, теплее! Что я знаю? Интересно… Никто еще не формулировал вопрос подобным образом. Хотите, скажу, о чем меня обычно расспрашивают? Народ все время отчего-то интересуется, как чувствует себя человек, обладающий способностями Особого. Знаю я только одно — ваш вопрос куда более содержателен. На вопрос, что я чувствую, можно ответить предельно кратко: то же, что и остальные, кто отдален от публики, отличается от нее и способен понимать причину своей отдаленности и отличия.
Что я знаю? Знаю, что сама по себе я — не столь уж важная персона, но моя работа чрезвычайно важна. Именно это ускользнуло от внимания корреспондента, настойчиво интересовавшегося моими любимыми блюдами. Моя склонность к тому или иному сорту вина — пустяки, если только вас не интересует моя биохимия, которая весьма интересует меня и имеет определенное значение, но явно не имеет ничего общего со статьей о знаменитых людях и их гастрономических предпочтениях. Если тот писака вдруг обнаружил связь между уровнем гениальности и склонностью к употреблению того или иного сорта сыра, я обязательно заинтересуюсь этим и стану добиваться интервью с ним.
К счастью, сотрудники оберегают меня от любопытных. Государство изыскало возможность помочь мне изолироваться в благоприятной среде, ибо в государственном аппарате есть люди, знающие, что если человеку создать свободу творчества, то он станет трудиться ради необходимости трудиться. Мой случай — как раз тот самый. Ведь я действительно достигаю того эмоционального состояния, которого так стараются достичь ваши коллеги-репортеры, у меня есть эстетическое ощущение творчества, и это укладывается в рамки состояния, которое один из Особых прошлого назвал погоней за Прекрасным — думаю, пояснять здесь ничего не надо, каждый понимает смысл по-своему. На доступном ему уровне. Упомянутый мною Особый уравнивал Прекрасное с Истиной. Я предпочитаю понятие Гармонии. Симметрии. Такова уж природа Особого, именно это вам и нужно: Особый мыслит абстракциями, которые выходят далеко за рамки любого из существующих языков. Особый обладает как Дальновидностью с большой буквы, так и Широтой Видения — опять же с большой буквы, и это подразумевает куда больше, чем может подразумевать какое бы то ни было слово нашей речи, хотя бы потому, что разговорный язык — достояние широких масс. А Слово — Слово с большой буквы, как видит его Особый, как понимает и воспринимает в первоначальном смысле, — есть Слово вне пределов опыта кого-либо из живших ранее. И потому Особый называет его Прекрасным Или Гармонией, или Симметрией. Довольно часто он выражается исключительно гибким языком математики; если же его научная дисциплина не допускает адекватного выражения в этом диапазоне, Особому приходится изобретать для некоторых слов, соотносящихся с направлением его деятельности, специальные понятия и пытаться общаться с помощью семантической нагрузки, усвоенной словом за века существования. Мой язык — частично математический, частично биохимический, частично семантический: я изучаю биохимические системы — людей, — которые на биохимическом уровне предсказуемо реагируют на раздражения, воспринимаемые системой рецепторов — материальной основы биохимически предопределенной чувствительности; через биохимический процессор заданной биохимически действенности — снова материальная основа — в зависимости от самопрограммирующейся системы тоже биохимического свойства, которая дает только полностью сформированные результаты, способность воспринимать информацию от другого человека с точностью, в основном ограниченной собственной материальной основой, собственной программной основой и семантикой. И мы еще не начали говорить о материальной и программной основах второго человека. Мы также не обращались к сложному культурному измерению и возможности использования математического аппарата для просчета социальных систем, тех игр, в которые статистики и демографы играют на своем уровне, а я — на своем. Признаться, я оставляю большую часть работы с микроструктурами своим исследователям и истратила куда больше времени на размышления о том, что все-таки есть у меня в лаборатории. Я стою на пороге открытия упорядоченности мышления, которое могу обозначить только как состояние упрощенности. Упрощенности в очень широком смысле. Вещи, на первый взгляд ничем не связанные друг с другом, оказываются взаимосвязанными. И налаживание этой взаимосвязи доставляет ни с чем не сравнимое наслаждение, которое и заманивает мыслителя в измерения, не имеющие ничего общего с чувственной областью. Приспосабливаться к повседневной жизни мне все труднее и труднее, и иногда я чувствую, что нуждаюсь в новых ощущениях, встрясках, ибо в противном случае просто не ощущаю, что живу. Но я живу везде.
