Кристиан Бэд - Дурак космического масштаба
Защита шлюпки по всем правилам должна была войти в резонанс с импульсным разрядом, но она не вошла. Я не полностью, но закрыл от светочастотного удара и Дерена, и Роса. И мы метнулись вверх.
Мой пилот, остекленевший оттого, что я делаю, не успел сбросить мину. Но её сбросила следующая за нами шлюпка. Нас крутануло взрывной волной, но я не потерял ощущение пустоты и выровнял шлюпку по экрану слежения. Иначе уже не выходило — вокруг бушевал огонь.
Я искал сегодня огня, но он опоздал. Увидев Роса, подныривающего под смертельный для его "голой" шлюпки светочастотный луч, я успел сгореть сам.
— Пятнадцатый и восьмой, проводите Роса.
Это Дерен. Если Рос начнёт сейчас падать, две шлюпки смогут зажать его между щитами и довести до лагеря.
Но Рос держался сам.
Наконец, я увидел малую шлюпку и через стекло. Я надеялся, что лейтенанту моему не сильно досталось.
Коньон. Излучина. Не очень сообразил, как мы сели.
Пилот пятнадцатой выскочил раньше меня и боролся с оплавленной дверью шлюпки Роса. Морда у него была красная, но до ожога вроде не дошло.
Когда я подбежал, шлюпку уже удалось открыть, и Рос оттуда практически выпал. Вся левая сторона обожжена, сам в шоке… Но шлюпку довёл, гад.
Я смотрел, как медики обрабатывают ожоги, но всё ещё находился где-то не здесь.
Вернулись остальные наши шлюпки, успевшие, надеюсь, развлечь фермеров по полной программе.
— Ну, вы и псих, капитан, — сказал подошедший Дерен, сжимая мою ладонь. — Я думал — всё. Вы почему щит не отключили? Хотя, без щита и светочастотный почти в упор… Видели, у Роса вся корма оплавилась? Но щит выдержал. Сам бы не видел — не поверил.
Я сжал его руку, такую живую и теплую. Улыбнулся одними губами:
— Надо было, вот и выдержал. Мы с Росом вместе…
— Если выживем, я только с вами буду летать, — тихо-тихо сказал Дерен. — Я очень хочу понять, как это — на большом корабле…
— Давай выживем, сначала, — сказал я так же тихо.
История двадцать девятая. "Под знаком белого солнца"
Солнце ходит по росе,
Кони пьют восход
День сойдёт во всей красе
На зерцало вод.
И умытая трава
Вместе с ребятнёй
Побежит играть в слова
На песок морской…
На этом месте стишок вероломно обрывался… Мы его учили ещё в начальной школе.
Почему он мне вообще вспомнился?
Я лежал на спальном мешке, просто передыхая. Спать я не собирался, да и заснуть бы всё равно не смог.
Я мечтал о смерти.
Если ты скажешь, что никогда не думал о ней так, как я сейчас, ты врёшь.
Все думают.
И я думал этой ночью о том, как хорошо и легко было бы просто умереть сегодня.
Умереть, чтобы не чувствовать усталости, не понимать, что выхода у нас просто нет и быть не может. И чтобы не сожалеть о том, что сделал и что ещё сделаю.
Вернее, сожалеть-то можно, есть такая форма лицемерного сожаления о содеянном якобы против воли. Только для этого хорошо бы окаменеть полностью, а не какими-то частями души.
Знаешь, почему писатели так любят начинать романы с описаний природы?
"Утро было туманное и нежное. Цветы поднимали свои мокрые от росы головки. Несмелая птичья трель…" Или наоборот — осень грязная, и небо всё время ревёт…".
Знаешь, отчего они так? Знаешь?
От того, что только, когда мы смотрим, как дышат в солнечный день листья, целуются бабочки или носятся, размахивая лохматыми ушами, собаки, у нас в головах что-то щёлкает, и мы начинаем осознавать, думать, и чувствовать одновременно.
Большинство, наверное, принимает этот процесс за вдохновение. Это — ещё не оно, это просто включились разом самосознание и чувства, а обалдевшие от изумления мозги начали происходящее осмысливать.
В такой момент ощущаешь себя богом. Тебе кажется, что никто не видел раньше эти травинки, несмятые почему-то ботинками или спальным мешком, всё ещё живые и такие наивные. Кругом — война, а у тебя под самым носом — травинки… Словно бы ты их сам только что создал. Дурак.
А ещё ты очень четко понимаешь вдруг, что где-то рядом есть люди, для которых твоя война — чужая. Они брезгливо сморщатся, столкнувшись на улице с солдатом в несвежей форме, и, приглашённые на чинные корпоративные похороны, подальше обойдут заросшую могилу с "армейским крестом".
Твой мир будет для них враждебным и непонятным, до тех пор, пока сами они, так или иначе, не споткнутся о те же камни, что и ты, не пойдут под пули, напалм или светочастотные лучи. Какая разница, какое у нас оружие? Война — это всегда — война…
А самое смешное, что мы своими смертями, уравновешиваем и чаши их весов тоже. Только они всё равно нас не вспомнят. Пока ты не на войне — для тебя эта война чужая.
И поэтому войны будут следовать за войнами. Как искупление. Потому что неосознание — это то, почему бывает война.
Не понял?
Не осознавая — мы живем только наполовину. И ум, и чувства — умеют обманывать. И мы будем воспринимать сделанное нами как приятное и разумное. Будем жить, любить, набивать брюхо…
А дух уснёт. Но, даже сквозь сон, он станет посылать нам знаки того, что мы творим что-то ужасное, неправильное в самой своей сути. Голос духа — слабый, временами, неслышный, легко залить одурманивающими напитками и заглушить повседневными делами… И начать снимать фильмы про апокалипсис, изобретать защитные системы, вешать новые и новые замки, видеть военную угрозу в каждом шевелении соседа, Это оттого, что подсознание наше всё это время в ужасе ждет инспекции дремлющего до поры духа. Ждёт наказания, понимая, что только мыслями и чувствами жить нельзя, иначе мы просто превратимся в животных.
И наказание последует нам от нас же самих.
И потому — ты тоже когда-то окажешься на войне, наказывая самого себя за неумение осознавать через чужую боль и чужой опыт… Пусть даже это будет всего лишь война внутри тебя самого. Это не легче.
А ты знаешь, как это? Думать и чувствовать сразу?
В обычное время внутри нас всё очень полярно — мы или психуем, или — подсчитываем, занимаемся сексом или делим и умножаем… Побеждает то одно, то другое. Нам трудно свести в одно даже мысли и чувства. А ведь есть ещё дух… Второе лезвие клинка. До него не достучишься, иначе, чем через рубеж души — её тени и её страхи.
Так душа не пускает ум к духу.
Между умом и духом — темные земли нашей чувственности. Танати Матум. Тупая грань трехгранного клинка. Вернее — та грань, которая должна быть тупая. Мы — не эйниты, наши чувства ещё как ранят.
Я искал в сети, но не нашёл клинка, подобного тому, какой оставил мне Абио. У наших "трехгранников" — все грани — острые…
— Капитан, вы не спите?
Гарман вошёл с разрешения дежурного, но, увидев, что я лежу, застыл.
— Не сплю. Что у тебя?
— Да, мелочь, вроде… Посты сейчас обходил — боец задремал. Смотрит на меня, глаза открыты, а сам — спит. А окликнул когда — он начал уверять, что не спал. Говорит, словно морок какой-то…
— Морок? — я приподнялся.
И тут же, стряхнув с себя задумчивость, ощутил этот самый морок: словно бы облако распылённого в воздухе сна медленно накрывало нас сверху. Тяжелое, подавляющее волю, облако.
Я на автомате противопоставил этому странному ощущению свою волю и тут же почувствовал, как у морока выросли зубы. Темнота сгустилась.
Гарман, вскрикнув, схватился за грудь и начал оседать на пол. Это потому, что он так близко ко мне?
Я и сам не понял, как у меня это вышло. Сначала я пытался сопротивляться всё возрастающему давлению, но, увидев, как падает Гарман, рефлекторно раскрылся. Как бы предлагая себя самого. "Брось этого, бери меня. Я не сопротивляюсь". Воли я не утратил. Просто мне стало себя не жалко вдруг. И… я не боялся. Я был уверен — ничто извне не может погасить мой внутренний свет. Напротив. Я сам был ловушкой. Белой тенью против тени тёмной. Только осознание белого. Без сопротивления и агрессии.
Миг — и тень накрыла меня… Но я её даже не ощутил. Она растаяла не коснувшись. И сердце моё даже не стукнуло, хотя я и не сразу выплыл из какого-то вестибулярного неравновесия в текущее понятие о мире.
Гарман сидел на земле, держась за левую часть груди…
— Что это было, капитан?
— Устали мы все, — сказал я спокойно. — Сколько же можно…
— А я подумал…
— Подумал — и молчи, не пугай никого без необходимости. Пока я живой — справимся и с этим. Понял?
Он автоматически кивнул.
— Ну, вот и хорошо. Разведчиков ко мне. Боюсь, наши "друзья" не собираются спать этой ночью.
"Друзья" и не собирались. Выйдя из палатки, я ощутил ещё одну попытку психического "давления", справился с которой точно так же — "раскрыл" на себя. Похоже, моё самоощущение оказалось для нападающего совершенно несъедобным. Он "подавился" и отошёл.
