Роман Корнеев - Время жизни
Это был самый длинный из наших с Ромулом вечеров на двоих. С тех пор мы встречались все реже, а у него для меня находилось все меньше времени. Со смертью матери он стал мне, как и каждому из Соратников, вторым отцом. И как каждый отец, он стремился избавить меня от необходимости его поддержки. Не пройдет и нескольких лет, и полноправный, вошедший в силу Соратник Улисс останется один. Каждую секунду чувствуя каждого из своих братьев, каждую секунду чувствуя присутствие Ромула. Но полностью погрузившись в собственное одиночество. Однажды оно приведет эту историю к логичному концу. Но в тот день все это было только легким облачком на ярком рассветном горизонте.
Покидал ту комнату я с чувством наполненности новым смыслом.
Цель. Средства. Цена. Расплата.
Я видел цель. Я понял средства. Я признал цену. И я был готов к расплате.
Если бы знать, что она наступит куда раньше непередаваемого одиночества Века Вне. Если бы знать, что она наступит куда раньше грандиозной бойни Обороны, которая продлится чудовищные 22 года и оставит от двадцатимиллиардного человечества лишь крошечную горстку обезумевших фанатиков общим числом не более ста тысяч. Если бы знать, что она наступит куда раньше начала нашего мучительного стотридцатилетнего полета сквозь пространство. Если бы знать, каким именно будет следующий наш с Ромулом повод по-настоящему поговорить…
Ничего этого я, конечно, не знал.
Я вышел за дверь, бурля эмоциями, бурля энергией, с новыми силами, с новым пониманием.
Я вышел и встретил на площадке перед лифтами неприметного юношу чуть старше себя. Чуть сутуловатого, но крепкого, с цепким прямым взглядом и напряженным вниманием на лице. Казалось, от него ничто не могло укрыться в этом мире. Ромул просто знал обо всем, что происходит, а этот, и это было видно, мог при желании до всего докопаться.
Покачав головой, я вошел в кабину лифта, так и не попытавшись юноше ничего сказать.
У нас еще будет время познакомиться. Так я впервые повстречал того, кто стал мне больше, чем братом. Юношу звали Жан Армаль, но Корпорации он был известен под именем Соратника Урбана.
Было раннее утро, когда я выбрался из центра и в вагоне монорельса вынырнул на границе радиуса из подземных транспортных развязок на открытое пространство. Я проносился на пятидесятиметровой высоте меж громоздящихся башен коммерческих агломератов и любовался рассеянным светом восходящего солнца, дробящимся и переливающимся на стеклянных призмах простирающегося вокруг гигантского лабиринта мегаполиса.
Меня окружали миллионы, десятки миллионов людей, каждого из них занимали простые каждодневные заботы, кто-то строил планы грандиознее других, кто-то вообще думал только о завтрашнем дне. Я радовался солнцу и чувствовал – этот мир мне вовсе не враждебен, им нужно не управлять, укажи ему в нужную сторону, и он послушается тебя.
Вспомнил ли я в тот день о существовании тончайшей искры Коры на самой границе моего сознания? Наверное, нет.
Но я еще вспомню, обязательно вспомню.
Было ранее утро. Однако ночь уже была ближе, чем я мог себе помыслить.
Это было не похоже на простую потерю сознания.
Он почти ничего не чувствовал, но что-то обрывочное, трудноуловимое все равно прорывалось сквозь барьеры, поставленные вокруг себя сходящим с ума сознанием. Он не замечал ни грохота долбивших и долбивших в зенит разрывов, ни вспышек мертвенно-бледного пламени, обступавшего бот со всех сторон. Однако взгляд поминутно оборачивающегося на него сержанта, его пальцы на рукоятках креплений, шипение сходящего с ума информационного канала – все это почему-то никуда не исчезало, оставалось с ним, напоминая о чем-то, что иногда так хотелось забыть.
Миджер, ты в порядке?
Откуда они могут знать его имя?
Впрочем, не важно. Он им все равно не может ответить. Пусть думают, что хотят. Их волнует слишком много вещей сразу. Уцелеет ли подвергающийся одному тарану ударной волны за другой их десантный бот, сколько будет еще продолжаться эта свистопляска, выдержит ли Миджер до прибытия в медотсек. Им почему-то очень нужно было его спасти. Глупо. Его все тянущаяся из последних сил и последних капель везения жизнь – и так чудо. Сколько могут продолжаться чудеса.
Бот все-таки выдержал, только один раз в непрекращающемся хаосе космической бомбардировки опасно завалился на правый бок, но потом все равно выровнялся, набирая все большую скорость в направлении базы.
Через некоторое время Миджер почувствовал, что гул несущих генераторов стихает, и только тут понял, что к нему вернулся слух. Впрочем, никаких особых эмоций это открытие ему не доставило. Сил не было даже на то, чтобы удивиться собственной слабости.
В отсек бота ворвались люди в синих медицинских гермокостюмах. Началась какая-то суета, общий канал тараторил распоряжения, не давая Миджеру спокойно забыться. Все-таки нацепленную на него стандартную воздушную маску из числа десантных спецсредств сменила полупрозрачная гелевая присоска, принявшись устраиваться на новом месте с любопытством и упорством живого существа. Зашипела газовая смесь, отчего мир вокруг заметно потерял четкость, отдалившись куда-то, став еще более чужим и безразличным.
На запястья, бедра и грудь, стремительно освобождаемые от остатков брони, легли пучки проводов и трубок, уходящие куда-то за пределы видимости. Боли в местах проникновения зондов Миджер не чувствовал, только заметил, как некоторые трубки из белых стремительно окрасились бурым. Центральный давно подключен… значит, полостное кровотечение.
Тут его начало заметно колотить – то ли первые инъекции сделали свое дело, то ли начал сдавать организм. Давние семинары по полевой медицине всплывали в голове разрозненными клочками, лучше оставить эти бесполезные метания. Тут столько людей, они сделают, что смогут.
Расчерченный поперечными полосами потолок кабины покачнулся, заваливаясь набок. Мелькнули какие-то смутно различимые лица, потом показалось небо.
Яркое небо Имайна.
Оно кружилось, распахиваясь на всю вселенную, заполняя собой все, заставляя забыть боль, смертельную усталость, опустошение.
И тут налетел очередной черный ураган ударной волны.
Кажется, в тот момент Миджер все-таки потерял сознание.
Мир вернулся другим.
Пустынным, бесформенным, клубящимся маревом.
Миджер здесь был не один.
Перед собой он видел лицо, полное отчуждения.
Нет, не так, это было лицо человека, предельно измотанного, который держался из последних сил на той последней грани, которая превращает окружающий мир в зыбкий туман, а сам ты растворяешься в нем, подобно сахару в мутной горячей струе. И вот сквозь эту отрешенность, наблюдавший за ним человек пытался приблизиться, рассмотреть что-то нужное, что застыло сейчас в глазах Миджера. Эта тяга, этот едва уловимый на холодеющем с каждой секундой лице интерес к незнакомому человеку вполне сошел бы за обыкновенный бред его сознания, погруженного в сонное болото истощения. Но Миджер чувствовал, как этот взгляд одним своим касанием вытягивает, выпутывает его из липких тенёт безволия, безразличия, апатии.
То, что дает тебе силы, не может быть тобой самим. Невозможно вытянуть себя за волосы из болота. Значит, это все ему не чудится.
Нужно только суметь схватить руку помощи, в последний миг протянутую тебе извне, из глубин странного колючего мира, который раздирал твою плоть в клочья, густо орошая свои глубины сукровицей, но вместе с тем давал безмерные, безграничные силы.
Да, и ему тоже, с удивлением осознал Миджер. Странное видение дышало какой-то своей жизнью, потаенной, погружающей человека обратно в тепло и уют материнской утробы. Что же это…
Взгляд на отрешенном лице снова чуть дрогнул, отвечая взаимностью на жадный интерес оживающего с каждым мгновением Миджера. Только на этот раз то был не шаг навстречу, но движение устранения.
Колючий мир как бы нехотя, мучительно, с усилием стал мельчать, становиться плоской картинкой, лишенной многогранной красоты и проникновенности. А потом и вовсе растворился в бездне всезаполняющего тумана небытия. Оставив после себя все то же лицо да еще память и тонкое эхо той доброты, тепла и свежести. На секунду показалось, что там, за завесой, их было двое, два голоса, ведущих тайный диалог.
Миджеру неуловимым движением кивнули, и все тут же закончилось.
Отсек был сплошь затянут белым пластиком, по которому мягкое скрытое освещение бросало странные бесформенные световые пятна. Миджер скосил глаза, пытаясь понять, что с ним сотворили. Насколько хватало поля зрения, к его изголовью вели все те же манжеты трубок, а короткое шипение под ухом напоминало о дыхательной маске. Ничего особенного, обычные реанимационные мероприятия. Оттуда, где он одной ногой успел побывать, впору было выныривать в биокапсулу.
