Илья Стальнов - Нереальная реальность
Враг проник за замковую стену.
Каждый воин солнца стоил много, но враг был очень бесчисленен. Он продавливал, сминал боевые порядки. Он грязной жижей растекался по улочкам. И вот он уже бьется перед дверями Старого Замка.
На большой площади не было свободного места. Все друг друга били, рвали зубами, рубили, стреляли. Схватка перекинулась на широкие гранитные ступени с мраморными античными статуями.
Илья Муромец, Конан и Горец бились втроем, плечом к плечу. От их доспехов отскакивали пули и лезвия. Их оружие крушило все вокруг, и казалось – нет ему преград. Но вот Конан упал на колено, и какая-то мелкая волосатая тварь вцепилась ему в плечо острыми зубами. Вот Горец дрогнул, и вражеский меч задел его ногу. Вот Муромец оступился, и тут же на нем повисло с десяток злобных чешуйчатых чудищ, но он встал, подняв громадный вес, и одним движением расшвырял их.
Защитники, как бы отчаянны не были, редели. И вот по дверям главной башни замка ударили поочередно магический и плазменный заряд. Старое дерево треснуло. Начало тлеть.
– Умрем героями! – крикнул Конан, опуская меч на противника.
* * *
Мелодия прорвалась. Она соединилась с тем, кто вызывал ее из таких глубин, которые не в силах представить человеческое сознание. Она прошла сквозь разум вызывавшего, сквозь пальцы. Она вошла в «орган».
И из «органа» она вырвалась наружу. И ей подчинился окружающий мир.
Лаврушин, закрыв глаза, играл. Пальцы его существовали сами по себе.
Трудно сказать, понравилась бы эта музыка стороннему слушателю. Вряд ли. Единственный слушатель – Степан корчился от боли на полу. Он изо всех сил прижимал ладони к ушам, однако не мог заглушить звук, который продирал насквозь, бензопилой вгрызался в тело.
Но все-таки музыка была прекрасна. Хотя и создана не для того, чтобы нравится кому-то, а для того, чтобы ломать пространство-время.
Пальцы бегали по клавишам все быстрее и быстрее – в нечеловеческом темпе.
Музыка звучала все громче. Она металась под сводами. Она рвалась наружу, из «готического» зала.
И она вырвалась из плена. И устремилась на свободу.
* * *
На миг битва замерла. Все застыли, будто само время остановило свой бег.
А потом из недр замка вырвалась очистительная теплая волна. Нечисть падала, билась в корчах, расползалась, тщетно ища укрытия в щелях и ямах.
Над Цитаделью плыл звон. Невиданная сила кружилась, взламывала боевые порядки ледяного воинства, сдвигала и опрокидывала танки и орудия, рвала на части тела. Клюнул носом и зарылся в землю Старый Корабль из Преисподней. Рухнули зомби, распадаясь на части, и на их лицах было счастье – их души освобождались из плена.
Закрутилась на месте машина-паук ванхватов, ее орудия беспорядочно заработали, кося своих. Застрелился щтурмбанфюрер СС, не выдержав обрушившейся на него мелодии. Вонзил себе в руку клыки Большой Вампир, и упал, понимая, что сейчас его душа рухнет вниз.
– Закрывается! – закричал оставшийся на командном пункте полковник третьей мировой, глядя на экран, где было увеличенное изображение со спутника.
Фиолетовая стена провала начала распадаться. Сначала на несколько правильных частей. А потом будто налетел на нее ветер и разорвал в клочья, развеял по свету.
– Музыкант закрыл провал! – крикнул полковник, и на его глазах выступили слезы.
– Победа! – крикнул капитан-инженер, пытаясь приблизить изображения со спутника.
– Рановато для победы… Но Цитадель они не возьмут.
На экранах было видно, как восстанавливались боевые порядки солнечных ратников. И как гнали, уничтожали, рубили нечисть.
* * *
Лаврушин играл и играл.
Наконец обессиленно уронил голову на руки.
Музыка ушла.
Но она сделала свое дело.
Лаврушин был совершенно истощен. Музыка, уходя, звала его с собой, в неведомые дали. И трепетная послушная душа Музыканта устремилась вслед за ней. И смерть на миг показала свое лицо. Поманила. Сладкоголосо пообещала счастье и успокоение.
Сколько Лаврушин пробаллансировал на грани? По земному времени – несколько минут. По внутреннему – очень и очень долго. Настолько долго, что он устал думать и взвешивать. Он устал бороться.
Напоследок он решил попрощаться… И с трудом разлепил веки. Над ним наклонился Степан. Сам Лаврушин лежал на каменном полу.
– Я ухожу, – прошептал Лаврушин.
– Нет, рано уходишь. Не твой час. Повремени, – послышался откуда-то справа голос Большого Японца.
Он простер руки над Лаврушиным и недвижимо застыл. И в лежащего человека начали вливаться силы. Большой Японец напаивал его своей энергией. Его ладони орошали живой водой лицо измотанного жаждой и пустынью путника. Эта вода лилась в шершавое иссохшее горло.
И вот Лаврушин приподнял голову.
– Где враг? – прошептал он.
– Ушел из Цитадели, – сказал Большой Японец.
– Сам?
– Зачем сам? Мы сильно сильно помогли.
– А провал?
– Ушел тоже. Не сам. Ты очень помог.
– Надолго ушел?
– Ох, надолго. Ты очень залатал дыру. Крепко залатал. Теперь не порвется.
Лаврушин приподнялся. Его поддерживали Степан и Большой Японец. Лаврушин рухнул на стул перед «органом».
– Нам пора, – произнес он слабо.
– Куда собрался? – спросил Степан.
– Домой.
– А нужен он нам, этот дом? – с сомнением осведомился Степан.
– Нужен. Нам надо домой.
– Как? «Пианино»?
– Нет. Его мало, – пальцы Лаврушина снова легли на клавиши Органа.
Потребовался всего лишь один аккорд.
И открылась дико вращающаяся воронка. Она с хлюпаньем засосала друзей…
* * *
– Вы мне дом подпалите, – забеспокоился Мозг.
Он призматическими глазами смотрел, как друзья появляются из дыры в пространстве.
– Все хорошо, – махнул рукой Лаврушин, и упал на диван без сил.
– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Шляются по ночам, – заворчал Мозг.
Лаврушин повалился на диван и проспал четырнадцать часов. И все это время Степан не отходил от него. Сам он дремал в кресле, чутко, реагируя на малейшие шумы.
Лаврушин проснулся новым человеком. Ничто в нем не напоминало, что еще недавно за ним приходила смерть и уговаривала подчиниться ей.
– Степ, я на самом деле залатал провал? – перво-наперво осведомился Лаврушин.
– Вроде бы.
– Ох, – Лаврушин потер виски, откинул одеяло. – Вот занесло.
– Ну, с тобой связываться, Лаврушин. Чтобы я еще раз, да на твои аферы… Да я…
Лаврушин теперь был спокоен. К Степану в полной мере вернулось брюзжащее занудство. Оно и не собиралось уходить далеко. Оно только чуток приутихло, когда все вокруг пылало и дымилось и было не до него. Но теперь Лаврушин знал – Степан ему плешь проест.
– Степан, ты не понимаешь. Без нас был бы крах. Полный. Льды дошли бы до земли.
– Фашисты! Чапаев! Нежить! Офанареть!
– А чего фонареть? Что, на Земле нечисти меньше?
– Не меньше, – Степан помолчал, а потом воскликнул: – Я только не понимаю, что у нас за жизнь такая – выручать всех. То Галактическую войну предотвращай. То Ледниковый период. Это чего за наказание?
– Сказали же тебе – предначертание.
– Начертание, предначертания. Понабрались всякой чуши.
– Все это не нами заведено…
* * *
Лаврушин провалялся дома еще два дня. Наконец, силы он восстановил окончательно.
– Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, – напевал он песню, привязавшуюся во время путешествия в Москву-оптимистическую.
Он стоял перед зеркалом и чистил зубы. Бог ты мой, чего же они пережили. Но все хорошо, что хорошо кончается. И даже жалко как-то, что путь в пси-миры теперь заказан. Кто там сторожит проходы? Холодные Демоны, которые сжуют без соли любой блок возвращения… Если бы продумать другие варианты возвращения. Например, можно вставить блок замедления непосредственно в аппарат…
Мысли его потекли в нужном направлении. Автоматически докончил с чисткой зубов и принялся тереть щеку «шиковским» лезвием. В голове уже сложилась корректная схема, которую можно и опробовать.
Хотя стоит ли? Надо начинать снова жить нормальной жизнью.
Опять институт. Опять борьба за выживание направления. Безденежье. Дурацкие проблемы придурочного времени, в котором угораздило очутиться. И никакой потусторонщины. Никаких Чернокнижников. Никаких сражений. Никакого риска для жизни, кроме риска попасть под горячую пулю рэкетира или под нож уличного грабителя или просто под падающий от просроченного техосмотра самолет.
– Будем жить спокойно, – уверяя больше себя, чем отмечая факт, произнес Лаврушин.
Он посмотрел в зеркало, улыбнулся себе.
И вдруг из глубин стало выступать другое лицо. Появилась физиономия Чернокнижника. И послышался отдаленный голос:
– Мес-с-ть..
– Вот зараза, – Лаврушин плеснул на зеркало водой, и лицо пропало.
