Дорис Лессинг - Создание Представителя для Планеты Восемь
— Нонни, — начала девушка, и нам сразу же стало ясно, что она осторожно пытается его разбудить, — Нонни, проснись, поговори с нами, тебе нельзя спать, ты должен говорить…
И когда на лице Нонни появились раздражение и недовольство тем, что его потревожили, Алси настойчиво продолжила:
— Нет, нет, Нонни, я хочу, чтобы ты разговаривал. Ты ведь жил здесь поблизости, разве нет? Нет? Давай, поговори с нами!
Он покачал головой из стороны в сторону, а затем отвернулся, чтобы ее щека не давила на его щеку, но глаза у юноши открылись, и они светились сознанием: он понимал, что Алси делает для него.
— Где же ты жил?
Нонни лишь слабо поднял голову, тут же уронив ее обратно девушке на плечо, указав тем самым, что жил где-то там, впереди.
— А как ты жил? Чем ты занимался?
— Ты знаешь, чем!
— Продолжай!
И снова он ей не поддался, выразив невольным движением, что хочет лишь заснуть, но Алси не давала ему покоя, и юноша с трудом выдавил из себя:
— Еще до Великого Льда, это было там — там.
«Там» теперь представляло собой снежную равнину, волнистую, изрезанную расселинами, то и дело разрождавшуюся небольшими снежными облачками и вихрями.
— Так ты жил в городе вон там, и это был один из самых больших городов, и люди со всей планеты очень часто посещали его, ведь других таких городов не было? Это был новый тип города?
Юноша упрямо старался уклониться от ее вопросов, раздраженно качая головой, закрывая глаза, но желание жить снова взяло верх:
— Город построили здесь, потому что эти холмы полны железа. Здесь подо льдом шахты. Дорога идет отсюда туда — лучшая дорога на планете, по ней возили тяжелые грузы руды, из которой мы делали грузовики, перевозившие еще больше руды…
Его снова стало клонить в сон, и Алси подбодрила его:
— Пожалуйста, Нонни, продолжай.
— До того как был построен наш город и мы начали добывать руду, не было никакого центра по производству железа, хотя понемногу его делали повсюду. Это Канопус сказал нам, что искать железо нужно здесь, и что именно искать, и как его потом обрабатывать, и как смешивать с другими металлами. Нам было ясно, что эти металлы, которые мы производили, изменят весь наш образ жизни. Некоторым людям не нравилось происходившее. Некоторые снова ушли из нашего города и переехали жить в места, где жизнь не изменилась.
— А тебе, тебе нравилось это?
— Наверное, мне должно было нравиться, потому что я собирался стать рабочим по металлу, как и мои родители. Они оба знали все новые методы. Как раз перед Великим Льдом я путешествовал с ними, мы ездили в город недалеко от нашего океана, и тогда впервые я увидел что-то другое.
— И каким тебе это показалось? — спросила Алси, подначивая друга, ибо она и так все знала.
— Это показалось мне очаровательным, — ответил Нонни, вновь исполненный юношеской насмешливости по отношению к утраченному. И мы все засмеялись, и он засмеялся тоже, поскольку теперь мог оглянуться в прошлое и увидеть самого себя. — Да, это было так мило и так легко. Для нас все было гораздо труднее. Каждый день совершалось открытие или изобретение, и мы учились производить металлы, о которых прежде и не помышляли. С нами как будто произошло нечто совершенно новое, и мы просто не могли не делать новые вещи и порождать новые идеи. После того путешествия я был рад вернуться домой. А через некоторое время вновь прибыли эмиссары Канопуса. Так как мы увидели, что в других частях нашей планеты люди живут по-другому, и могли сравнивать, мы спросили у канопианцев, как обстоят дела на других планетах. И вдруг наши умы словно наполнились новизной… Мы выросли… Стали не такими, как прежде… Мы узнали, сколь многочисленны и различны образы жизни, мы говорили о том, как вид появляется, растет, изменяется — и как он вымирает…
Тут Нонни запнулся и какое-то время молчал, его лицо омрачилось.
— Нонни, мы не вымрем, так говорит Канопус.
— Некоторые из нас нет, — ответил он, прямо заявляя о том, что чувствовал, что ему было известно, и это повергло нас в уныние. Мы уже знали, или, по крайней мере, знали старшие, что Нонни не выживет. А юноша продолжал:
— Это была подлинная перемена, как я понимаю теперь. Жизнь на нашей планете должна была измениться не только потому, что мы производили новые металлы и все виды известных нам машин, но потому, что мы вообще впервые задумались об этом — а потом стали размышлять, сколь различны могут быть образы жизни — и затем, естественно, последовали наши раздумья о том, можем ли мы выбрать, как нам развиваться, выбрать путь, по которому идти… Кажется, по-настоящему впервые осознали появление идеи выбора… А затем пришел Великий Лед! — И Нонни громко рассмеялся гневным смехом, как могут смеяться лишь совсем юные. Гнев придал ему сил, и он, пошатываясь, поддерживаемый Алси, поднялся. — Что ж мы здесь расселись? Смотрите, темнеет. Нам нужно спешить в укрытие.
И он повел нас наверх, а мы пошли следом, наблюдая за ним, чтобы удержать его, если он вдруг поскользнется. Но силы не покидали Нонни, пока мы не достигли укрытия, хотя это оказалось последним действенным усилием, которое он был способен совершить сам.
Под мощным навесом голубого льда мы обнаружили полузамерзший земляной выступ, за которым была пещера с мягким земляным полом, — и так долго, уже казалось нам, не видели мы земли, что принялись с любовью ее гладить, словно надеясь вновь обрести уверенность. Мы разворошили ее, и распространился запах — мы знали, что это было гуано или помет, и поэтому посмотрели наверх, ожидая увидеть летучих мышей, но их не было, их убил холод. И все же в этой пещере, с не замерзшей землей под ногами, было нечто беспокоившее нас, из-за чего мы постоянно озирались.
Мы разостлали шкуры на полу и разожгли у входа большой костер, используя в качестве топлива гуано, и когда взметнулись языки пламени и начал клубиться дым, из глубины пещеры донеслось какое-то шевеление, словно мы побеспокоили каких-то существ и они стали отходить дальше и глубже. Мы установили дежурство на всю ночь, хотя в сравнительном тепле этого места, как все мы пришли к заключению, было легко заснуть. Каждый из нас стоял на посту, и все мы почувствовали, что и с той стороны тоже был выставлен дозор — было ощущение, что на нас смотрят. Утром мы почувствовали нехватку чего-то такого, чем нам не пришло в голову воспользоваться. Нам нужен был факел. Но веток или чего-то другого, из чего можно было бы его сделать, не было. Дневной свет проникал в пещеру лишь чуть-чуть. Мы все впятером, плотной тесной группой, прошли в глубь пещеры, насколько осмелились, и мы знали, что недалеко от нас находились живые существа. Мы ощущали средоточие живого тепла. Множество маленьких тварей? Несколько крупных? Если крупных, то каких? Травоядные из нашего недавнего прошлого выжить не могли.
Не скапливались ли маленькие снежные грызуны в тех пещерах, что пока еще были свободны ото льда? Не гнездились ли в них большие птицы? Может, существовал какой-нибудь другой вид птиц или животных, о котором мы даже и не подозревали?
Мы оставили этих тварей с чувством поражения, даже муки — из-за того, конечно же, что отождествляли себя с ними. И как же нам было не отождествлять, если мы сами были сдавлены так, что наша жизнь стала еще меньше и уже? Мы сочувствовали этим бедным животным, выжившим в скованной льдом пещере, кто бы они ни были.
Мы продолжали путь в направлении полюса, но теперь шли гораздо медленнее из-за больной руки Нонни. Он не мог тащить сани, и за него это делала Алси. А затем мы утратили чувство времени и расстояния, пробиваясь все дальше и дальше; наши глаза горели, открытая кожа лица нестерпимо болела, и даже наши кости протестовали — эти легкие изящные кости, созданные природой для размеренных и грациозных движений. На нас обрушились бури, нас заперли визжащие ветра, которые никак не кончались, пока мы не уверовали, что визг неистово перемещающегося воздуха как раз и был обычным, а тишину да мягкие волнения бризов и зефиров мы выдумали сами, дабы уберечь свой рассудок от нескончаемого ужаса. А затем, когда бури все-таки утихли и мы обнаружили, что вновь наваленный снег препятствует нашему упорному продвижению вперед, а над головой мчались снежные массы, наше пространство в мире, казалось, сжалось до одной лишь нашей группы из пяти дрожащих тел, мы как будто оказались в белой комнате, стены которой давили на нас, когда мы двигались, и которая двигалась вместе с нами. Когда же небо поднялось и расчистилось и мы увидели, что находимся в высокой долине, окруженной высоченными ледяными пиками, жизнь заключалась уже лишь в нас одних, в наших малочисленных крохотных личностях, жавшихся друг к другу. Снова нам не удалось поставить палатку на твердом льду. Ночь опустилась на нас, а мы не спали — из-за волшебства, величия и ужаса этого места. Черное небо над головой, с несколькими сияющими звездами. Ни ветра, ни облаков, лишь тишина. Мы скорчились на снегу, дрожа, и вглядывались сначала в одну яркую звезду, потом в другую, спрашивая, не это ли солнце Роанды, плодородной планеты, или, может, вон то; и мы говорили о расе, которую Канопус взращивал до высокого уровня эволюции, и гадали, как эти люди, которые в нашем воображении вобрали все смелое, сильное и хорошее, встретят нас и дадут нам понять, что мы дома… И мы говорили о том, как две наших расы, эти воспитанники Канопуса и мы, тоже бывшие детьми Канопуса, их созданием, будут работать вместе, жить вместе и станут еще сильнее и лучше. А мы, трое старших, знали о трепещущем ожидании и стремлении двух юных и испытывали к ним всю ту сердечную покровительственную любовь, которую уходящее поколение должно испытывать к своим подопечным.
