Антон Первушин - КФ, ИЛИ «КОСМОС БУДЕТ НАШИМ!» (Антология 2008)
Сидоров бросился вон из кают-компании.
— Зря, — сказал Валькенштейн.
— Не будь эгоистом, Марк, — ответил Горбовский лениво. — Парень сидит здесь уже год. А ему всего-то и нужно только, что добыть бактерии из атмосферы.
Валькенштейн покачал головой:
— Зря. Он герой.
— Это ничего. Я теперь вспоминаю, курсанты звали его Атосом. Кроме того, я читал его книжку. Он хороший биолог и не будет шалить. Я тоже когда-то был героем. И ты тоже. И Рю. Верно, Рю?
— Верно, командир, — согласился Рю.
Горбовский сморщился и погладил плечо.
— Болит, — пожаловался он. — Такой чертов вираж. Да еще против потока. А как твое колено, Марк?
Валькенштейн поднял ногу, несколько раз согнул и разогнул ее. Все внимательно следили за его движениями.
— «Увы мне, чашка на боку», — пропел он.
— А вот я вам сейчас массаж, — сказал Диксон и тяжело поднялся.
«Тариэль» двигался по меридиональной орбите и проходил над Северным полюсом Владиславы каждые три с половиной часа. К концу цикла «Скиф-Алеф» с Горбовским, Валькенштейном и Сидоровым отделился от звездолета и бросился вниз, в самый центр черной спиральной воронки, медленно скручивающейся в оранжевом тумане, который скрывал Северный полюс Владиславы.
Сначала все молчали, потом Горбовский сказал:
— Разумеется, они высадились на Северном полюсе.
— Кто? — спросил Сидоров.
— Они, — пояснил Горбовский. — И если они построили где-нибудь свой город, то именно на Северном полюсе.
— На том месте, где тогда был Северный полюс, — уточнил Валькенштейн.
— Да, конечно, на том месте. Как на Марсе.
Сидоров напряженно глядел, как на экране стремительно разлетаются из какого-то центра оранжевые зерна и черные пятна. Затем это движение замедлилось. «Скиф-Алеф» тормозил. Теперь он спускался вертикально.
— Но они могли сесть и на Южном полюсе, — добавил Валькенштейн.
— Могли, — согласился Горбовский.
Сидоров подумал, что, если Горбовский не найдет поселения чужеземцев у Северного полюса, он так же методически будет копаться у Южного, а потом, если не найдет у Южного, будет вылизывать всю планету, пока не найдет. Ему даже стало жалко Горбовского и его товарищей. Особенно его товарищей.
— Михаил Альбертович, — позвал вдруг Горбовский.
— Да?
— Михаил Альбертович, вы когда-нибудь видели, как танцуют эльфы?
— Эльфы? — удивился Сидоров. Он оглянулся. Горбовский сидел вполоборота к нему и косил на него нечестивым глазом. Валькенштейн сидел спиной к Сидорову. — Эльфы? — спросил Сидоров. — Какие эльфы?
— С крылышками. Знаете, такие… — Горбовский отнял руку от клавиш управления и неопределенно пошевелил пальцами. — Не видели? Жаль. Я вот тоже не видел. И Марк тоже, и никто не видел. А интересно было бы посмотреть, правда?
— Несомненно, — сухо ответил Сидоров.
— Леонид Андреевич, — спросил Валькенштейн. — А почему они не демонтировали оболочки станций?
— Им это было не нужно.
— Это неэкономно.
— Значит, они были неэкономны.
— Расточительные разведчики.
Планетолет тряхнуло.
— Взяли, Марк, — сказал Горбовский незнакомым голосом.
И планетолет начало ужасно трясти. Просто невозможно было представить, что можно вынести такую тряску. «Скиф-Алеф» вошел в атмосферу, где ревели бешеные горизонтальные потоки, таща за собой длинные черные полосы кристаллической пыли, где сейчас же ослепли локаторы, где в плотном оранжевом тумане носились молнии невиданной силы. Здесь мощные, совершенно необъяснимые всплески магнитного поля сбивали приборы и расщепляли плазмовый шнур в реакторе фотонных ракет. Фотонные ракеты здесь не годились, но и первоклассному атомному планетолету «Скиф-Алеф» тоже приходилось несладко.
Впрочем, в рубке было тихо. Перед пультом скорчился Горбовский, примотанный к креслу ремнями. Черные волосы падали ему на глаза, и при каждом толчке он скалил зубы. Толчки следовали непрерывно, и казалось, что он смеется. Но это был не смех. Сидоров никогда не предполагал, что Горбовский может быть таким — не странным, а каким-то чужим. Горбовский был похож на дьявола. Валькенштейн тоже был похож на дьявола. Он висел, раскорячившись, над пультом атмосферных фиксаторов, дергая вытянутой шеей. Было удивительно тихо. Но стрелки приборов, зеленые зигзаги и пятна на флуоресцентных экранах, черные и оранжевые пятна на экране перископа — все металось и кружилось в веселой пляске, а пол дергался из стороны в сторону, как укороченный маятник, и потолок падал и снова подскакивал.
— Киберштурман, — хрипло бросил Валькенштейн.
— Рано, — Горбовский снова оскалился.
— Сносит… Много пыли.
— Рано, черт! — крикнул Горбовский. — Иду к полюсу.
Ответа Валькенштейна Сидоров не услышал, потому что заработала экспресс-лаборатория. Вспыхнула сигнальная лампа, и под прозрачной пластмассовой пластинкой поползла лента записи. «Ага!» — закричал Сидоров. За бортом был белок. Живая протоплазма. Ее было много и с каждой секундой становилось все больше. «Что за черт», — подумал Сидоров. Самописцу не хватило ширины ленты, и прибор автоматически переключился на нулевой уровень. Затем сигнальная лампа погасла, и лента остановилась. Сидоров зарычал, сорвал заводскую пломбу и обеими руками залез в механизм прибора. Он хорошо знал этот прибор, он сам принимал участие в его конструировании и не мог понять, что разладилось. С огромным напряжением, стараясь сохранить равновесие, Сидоров ощупывал блоки печатных схем. Они могли расколоться от толчков. Он совсем забыл об этом. Они двадцать раз могли расколоться во время прошлых поисков. «Только бы они не раскололись, — думал он. — Только бы они остались целы».
Корабль трясло невыносимо, и Сидоров несколько раз ударился лбом о пластмассовую панель. Один раз он ударился переносицей и на некоторое время совсем ослеп от слез. Блоки, по-видимому, были целы. Тут «Скиф-Алеф» круто лег на борт.
Сидорова выбросило из кресла. Он пролетел через всю рубку, сжимая в обеих руках вырванные с корнем обломки панелей. Он даже не сразу понял, что произошло. Потом он понял, но не поверил.
— Надо было привязаться! — крикнул Валькенштейн. — Пилот!
Сидоров на четвереньках добрался по пляшущему полу до своего кресла, пристегнулся ремнями и тупо уставился в развороченные внутренности прибора.
Планетолет ударило так, словно он налетел на скалу. Сидоров, разинув пересохший рот, глотал воздух. Очень тихо было в рубке, только хрипел Валькенштейн, шея его наливалась кровью.
— Киберштурман, — повторил он.
И тотчас снова дрогнули стены. Горбовский молчал.
— Нет подачи горючего, — сказал Валькенштейн неожиданно спокойно.
— Вижу. — Горбовский тоже был спокоен. — Делай свое дело.
— Нет ни капли. Мы падаем. Замкнуло, черт…
— Включаю аварийную, последнюю. Высота сорок пять… Сидоров!
— Да, — отозвался Сидоров и принялся откашливаться.
— Ваши контейнеры наполняются. — Горбовский повернул к нему свое длинное лицо с сухими блестящими глазами. Сидоров никогда не видел у него такого лица, когда он лежал на диване. — Компрессоры работают! Вам везет, Атос!
— Мне здорово везет, — прошептал Сидоров.
Теперь ударило снизу. У Сидорова что-то хрустнуло внутри, и рот наполнился горькой слюной.
— Пошло горючее! — крикнул Валькенштейн.
— Хорошо… Прелесть! Но занимайся своим делом ради бога. Сидоров! Эй, Миша…
— Да, — сипло сказал Сидоров, не разжимая зубов.
— Запасного комплекта у вас нет?
— Ага. — Сидоров плохо соображал сейчас.
— Что «ага»? — закричал Горбовский. — Есть или нет?
— Нет.
— Пилот… — буркнул Валькенштейн. — Герой…
Сидоров скрипнул зубами и стал смотреть на экран перископа. По экрану справа налево неслись мутные оранжевые полосы. Было так страшно и тошно видеть это, что Сидоров закрыл глаза.
— Они высадились здесь! — услышал он голос Горбовского. — Там город, я знаю!
Что-то тоненько зазвенело в рубке, и вдруг Валькенштейн заревел тяжелым прерывистым басом:
Бешеных молний крутой зигзаг,
Черного вихря взлет,
Злое пламя слепит глаза,
Но если бы ты повернул назад,
Кто бы пошел вперед?
«Я бы пошел, — подумал Сидоров. — Дурак, осел. Нужно было дождаться, пока Горбовский решится на посадку. Не хватило терпения. Если бы сегодня он шел на посадку, плевал бы я на экспресс-лабораторию». А Валькенштейн ревел:
Чужая улыбка, недобрый взгляд,
Губы скривил пилот…
«Струсил Десантник», — тебе говорят,
Но если бы ты не вернулся назад,
Кто бы пошел вперед?
— Высота двадцать один, — крикнул Горбовский. — Перехожу в горизонталь.
