Наталия Ипатова - Врата Валгаллы
— И вы со спокойной совестью отправите его на помойку?
— На помойку, милочка, — у Гросса в ответ на эту «милочку» родился утробный протестующий рык, — в нынешних условиях не попадет ни единая имперская гайка. Не хватало еще, чтобы противник нашел ей применение. Нет. Из уважения к заслугам офицера и его беспримерному героизму, я предлагаю… ну, почетные похороны, что ли. Вывести его в вакуум и разнести на молекулы прицельным залпом. Как «Фермопилы». И вот еще что, Вы отдаете себе отчет, что война рано или поздно кончится? Назгул останется собственностью Вооруженных Сил, а через них — Империи. Вы стараетесь не для себя, вы это понимаете.
Натали никогда не нравилось, как смотрят на нее функционеры вроде этого. «Нелепый, вынужденный симбиоз, — говорят они. — К чему мы придем, развивая идею? К семейным авианосцам, к малолетним сыновьям в кабинах машин-Назгулов?» Они, собственно, и вовсе не ждут, чтобы она рот разевала. А лично ее страстность и вообще-то входит в противоречие с показной имперской чопорностью.
— Мне кажется, вы не понимаете одной вещи, — Натали долго собиралась с силами озвучить эту мысль. — Вы говорите о Назгуле либо как о человеке, либо как о машине. Вы все время опираетесь на анатомические эквиваленты: мозг, нервы, пищеварительная система… В то время как он есть нечто большее, чем арифметическая сумма того и другого, и нечто совершенно новое. Поверьте, мне свыкнуться с этим было труднее, чем любому из вас. Вы ничем не рискуете, просто продолжив эксперимент. Замените все эти… узлы. Неужели противник может найти Назгулу применение, в котором отказали ему вы?
— И что мы получим? Устройство, в котором меньше Назгула, чем мертвой фабричной штамповки? Смысл проекта изначально был в замене одной совершенной функциональной сущности — другой, столь же совершенной. Целостной. Целого человека отобразили в целую машину. Это, в конце концов, вопрос философской категории. Изуродованная машина — калека.
— Вы никогда не узнаете наверняка, если не попробуете. Мелкий текущий ремонт ему уже делали. В сущности, откуда бы там взяться отторжению?
— Одно дело зуб вставить, другое — имплантировать желудок и ногу пришить.
— Сверхурочно, — сказал вдруг Фрост, его даже не поняли в первый момент. Голос его не должен был тут звучать. — Я приму истребитель, какой скажете, а с этим могу и сверхурочно. В авральном режиме.
— Там такие узлы полетели, что только в сборке приходят, — хмуро заметил инженер. — Только разве с нового снимать… Так снимать?
И покосился на Тремонта.
* * *
— Кто я, Гамлинг?
П. Джексон, «Властелин колец»Империя выстроилась на причале для встречи высокого гостя. То, что от нее осталось, то, что, собственно, и составляло Империю. Ничего более имперского, чем флот, у Империи более нет, но едва ли флот это осознает. Ну ничего, время придет — осознает.
Войти в историю человеком, потерявшим Империю. Осознать это и пойти на это. Можно попытаться оправдать себя тем, что альтернативы нет, но это не так. Героическая гибель планеты в ореоле плазмы и славы. Генералитет старой закалки требовал от своего императора несгибаемой стойкости. Любой ценой. Коленопреклоненные мольбы, демонстративные отставки, несколько ритуальных самоубийств.
Каждый стоит на своем рубеже.
Цена имиджа Империи — ее генофонд. Так было всегда. Но сколько можно? Никто за тебя не определит цену, которую ты не станешь платить.
Нас убили не уроды. Империю уничтожил широковещательный спутник. Теперь можно сказать: он мне сразу не понравился. Денно и нощно рассказывал он подданным о порочности династического строя и непристойности общественного разделения. Пастырскими методами разъяснял быдлу его непреходящую индивидуальную ценность. Общеобразовательные программы знакомили с принципами демократической республики и выборного правления. Слова «референдум», «независимая пресса», «акционирование» звучали в программах чаще, чем «рагнарек».
Нельзя воевать на два фронта. Нельзя предоставить независимость собственным тыловым базам.
Но каждый ведет свой единственный бой.
Мы собственными руками отняли у себя планету. Неужели мы не видели, что происходит?
Едва ли.
Мы не уступили силе. Мы продали все для того, чтобы и дальше летел в пустоте этот шарик, весь в густых облаках. Для миллиарда людей почти ничего не изменится. Да и, в конце концов, пора уже разучиться обращать к себе это жлобское «вы». Сколь ни стискивай кулаки — да и челюсти тоже — трепещет что-то внутри: свобода, свобода, свобода. Для тебя. Наконец-то. И право ею распорядиться. Народ сделал свой выбор. Так ему и надо.
Причал бесконечен и, сколько видит глаз, заполнен людьми. Впереди группа командного состава, вице-адмирал, припадая на трость, выходит навстречу, склоняет в поклоне голову. Высокий, расшитый золотом воротник мундира врезается в багровые щеки.
— Сир Император!
Кирилл, сошедший на причал в черной форме имперского пилота, протягивает ему правую руку — для пожатия. Затем левую — с бумагами. Эреншельд пробегает глазами документы. Смотрит недоуменно, перечитывает их вновь.
— Императорским приказом, милорд, вы назначаетесь главнокомандующим ВКС Зиглинды, — подтвердил вслух сам Император. — Вы также наделяетесь правом осуществлять высшие властные полномочия, пока там, внизу, не будет создано Временное Правительство, которому вы сможете их передать. Нам нужно продержаться восемнадцать дней до подхода обещанной помощи федератов. Эскадрилью… дадите?
* * *— Могу я поговорить с тобой?
— Хммм… а у меня есть выбор?
— Теперь — да.
— Ну что ж, залезай.
Народ в ангаре усиленно делал вид, будто занят делом. Кирилл опустил над собой блистер.
— Хорошо выглядишь, — сказал он. — Немыслимо. Не могу себе представить, что всю дорогу я стоял возле этого, и вот оно наконец. В моих руках. И все мы — в твоих, да?
— Ну, все мы — это сильно сказано, я полагаю.
— Отнюдь. Нам нужно продержаться восемнадцать дней. На «Фреки» идет эскадрилья. Такая же. Ну, ты понял. В соответствии с первоисточником, их будет восемь. Догадайся, кого я хочу видеть командиром.
В наушниках сказали еще одно задумчивое «хммм».
— Ребятам надо помочь с адаптацией. Кто справится лучше тебя? Про это не написано книг.
— Немедленная, — сказал Назгул, сладостно растягивая слова, — демобилизация для моего пилота. Иначе я и разговаривать не буду.
— Это шантаж?
— Нееет. Шантаж — это когда она сидит вот тут, и ничего не может, и ты — вон из шкуры, кровь из носу. И никуда не денешься. Так что давай, вперед, пока адмирал не привык еще тебе приказывать. К чести его — он всегда хотел отправить вниз всю их команду.
— А что думает по этому поводу твой… твоя пилот?
— Это единственный вопрос, в котором ее голос не имеет никакого значения.
— Я говорил с ней. Она против. До поросячьего визга. Счастливец. К слову, а ты уверен, что человеком ты ей нравился больше?
— Угу. Счастливец. И у тебя язык поворачивается, да?
— Она, кстати, очень красива.
— Только попробуй подойди к ней…
— Обязательно попробую. Постараюсь успеть прежде, чем она заставит галактическую науку вернуть тебе человеческий облик. У тебя всегда было все самое лучшее.
— Это возможно? Я про…
— А кто его знает? Кто бы сказал, что возможно вот это? Ну, может, не сразу, с промежуточной фазой, через, скажем, кота… Тоже хорошо, поместишься на коленях.
— Ваше Величество, вы сукин сын.
— Не представляешь, сколько народу воспользовалось возможностью сказать мне это до тебя.
— И еще один момент. Обращаюсь к вам, как к государю и сюзерену…
— Это в прошлом.
— Неважно. Эстергази должны услышать это из твоих уст, и ничьих иных. Я люблю эту женщину и желаю дать ей свое имя. И ключ от ячейки в генетическом банке. Не думаю, что мои устоят против такой возможности…
— Опаньки. Интересный же статус будет у этого брака! Как ты, к примеру, собираешься на церемонии присутствовать?
— …с ее доброго согласия. Ее уже достаточно принуждали.
— Будь я при полномочиях, — ухмыльнулся Кирилл, — сказал бы, что в нынешних обстоятельствах размножение для Эстергази есть священный патриотический долг. Почему мы никогда даже не заикались о клонировании? И, кстати, почему ты ее саму не спросишь?
— Фигу, — усмехнулся Назгул. — Я трушу.
* * *Эта огромная квартира состояла, кажется, из одних косяков. Натали все время приходилось поворачивать, и за каждым углом открывалась новая комната, впрочем, как две капли воды похожая на другие. Особенно — грудой упакованных вещей, всех привычных предметов обстановки и декора, без которых семья, обремененная традицией, не мыслит себе уюта и без которых любое обиталище кажется им временным. Натали оставалось только вовремя уступать дорогу грузовым платформам и дроидам, что при них, да следить, чтобы не наступить ненароком на щенков-бассетов, кувыркающихся под ногами.
