Андрей Ливадный - Взвод
— А ты, командир?
— Я должен еще раз побывать у ксенобиан.
— Так срочно? Ты едва стоишь на ногах.
Лозин лишь покачал головой:
— Теперь все становится срочным, Дима. Не забывай: у нас в запасе всего десять лет…
Круг замкнулся.
Больше не было непонимания и лжи.
Была победа, вырванная неимоверной ценой, и краткий лимит времени, отпущенного человечеству на то, чтобы возродиться после уничтожительного удара и познать космос.
Эпилог
Земля возрождалась. Часть континентов все еще лежала в руинах, но жизненное пространство, столь остро необходимое прошлым поколениям, теперь уже не играло определяющей роли в развитии цивилизации.
…Многофункциональный корабль, покрытый черной пленкой ксенобианской органики, беззвучно скользил в лазурном небе.
Под тонким слоем полимерного покрытия, поглощающего энергию, скрывался мощный слой металлокерамической брони, а внутри собранной человеческими руками боевой машины царили электронные системы, управляющие гибридной двигательной установкой, климат-контролем и орудийно-лазерными комплексами.
Синтез двух противоположностей, казавшийся немыслимым, невозможным, был воплощен в конструкции корабля, способного не только скользить в воздушных потоках, но и покидать пределы атмосферы, развивая в космосе околосветовые значения скорости.
Иван смотрел на проплывающие внизу ландшафты и думал о том, как много изменилось на Земле за эти годы.
Исчезли границы государств, потускнели, утратили смысл прошлые расовые различия. Теперь, спустя время, он мог с уверенностью сказать, что у всех, кто пережил вторжение ксенобиан, есть только одна родина, имя которой — Земля.
Тяжкое бремя выпало на долю его поколения, но, сумев выжить и победить, люди не просто сделали шаг вперед, извлекая горькие наглядные уроки из страшных событий пятилетней давности, — они перешагнули сразу несколько ступеней развития, не только в плане технологий, но и внутри себя.
Каждый из живущих сейчас на Земле прошел через запредельные испытания, познал ужас миллионов смертей во всей неприглядной наготе жутких событий, и это необратимо воздействовало на разум, заставив миллионы простых обывателей преобразиться.
Они стали совершенно другими, словно три месяца оккупации повернули каждого из них лицом друг к другу, заставили позабыть о мелких и крупных противоречиях, почувствовать, наконец, что они — человечество, вне зависимости от цвета кожи, черт лица и рухнувшего в одночасье социального расслоения.
Теперь все возвращалось, но уже в иной системе ценностей.
На территории Евразии, Африки и Австралии выросли новые города, не поднимающиеся ввысь, а раскинувшиеся вширь. Они утопали в зелени, словно природа Земли возвращала свое господство, утраченное в период глобальной урбанизации.
…Прямо по курсу корабля, там, где водная гладь сливалась с линией горизонта, показалось темное, стремительно растущее в размерах пятно.
Это был остров Мадагаскар.
Не все из переживших вторжение людей нашли в себе мужество посетить этот остров, но Иван бывал здесь часто, и потому чуждая природа давно не шокировала его взгляд.
Он не мог осуждать тех, кто до сих пор не смирился с присутствием на Земле представителей иной расы. Каждый человек имел право на самоопределение, но ненависть постепенно отступала, отдавая место более спокойным, взвешенным чувствам.
Глядя на обзорные экраны, Иван видел огромный, поделенный на исполинские сегменты купол, который накрывал всю площадь острова. Под защитой толстых секций, исполненных из органического стекла, процветала иная жизнь.
Черные лианоподобные растения с мясистыми листьями тянулись к согревающему Землю солнцу, уже не обжигаясь его лучами благодаря специальным фильтрам, пропускающим через дымчатый материал купола тот спектр световых волн, который был присущ родной звезде ксенобиан.
…Корабль уже пошел на снижение, когда тихо прошелестела пневматикой открывающаяся дверь салона, и на пороге появилась Настя. Она крепко держала за руку четырехлетнего сына, который, капризничая, порывался бежать к отцу.
— Папа, а дядя Дрог пощелкает для меня? — с детской непосредственностью осведомился маленький Лозин, усаживаясь на колени к отцу.
Иван усмехнулся краешком губ.
Сын принадлежал к новому поколению. Иван не зря брал его в свои «командировки» на Мадагаскар — четырехлетний Саша не испытывал к ксенобианам никаких иных чувств, кроме нормального для его возраста любопытства.
Это было очень важно, учитывая, что никто не мог предсказать, какие испытания предложит космос подрастающему поколению землян.
Корабль тем временем плавно коснулся причальной штанги, и механизмы шлюза втянули его внутрь купола.
Лозин встал, одной рукой удерживая устремившегося к двери сына, а другой ласково полуобняв Настю.
Редкие минуты семейного покоя…
Мгновенья затишья пред надвигающейся бурей — за годы, проведенные вместе, они научились выкраивать для себя эти часы непродолжительного человеческого счастья, свободного от глобальных проблем.
— Пойдем, — Иван кивнул в сторону открывшегося шлюза.
Настя коснулась губами его щеки.
— Долго будешь занят? — спросила она.
— Не знаю. Погуляйте пока без меня, только смотри, чтобы Саша опять не схватил эти плоды, ладно?
Настя улыбнулась.
— Будешь меня учить, как приглядывать за сыном? — полушутливо спросила она, спускаясь по решетчатому трапу.
Иван только усмехнулся в ответ.
Мальчику, получившему свою долю микромашин еще в утробе матери, вместе с ее кровью, похоже, была нипочем царящая под куполом чуждая биосфера.
Внизу у трапа их ждал Дрог — тот самый ксенобианин, с которым лейтенант Лозин общался внутри подковообразного корабля пять лет назад, в страшный для обеих цивилизаций момент…
— Пощелкай, дядя Дрог! — раздался внизу звонкий голос Лозина-младшего.
Ксенобианин и без перевода знал, что хочет от него непоседливый мальчик.
Опустившись на корточки, он издал серию щелчков и свистов.
— Ну все, Настя, забирай Сашу и погуляйте пока.
* * *Оставшись вдвоем, Иван и Дрог медленно пошли по аллее, образованной двумя рядами лианоподобных растений.
— Плохие новости, адмирал, — произнес ксенобианин. — Вчера пришел последний сигнал с ретранслятора.
Лозин хорошо понимал, о чем идет речь. Дрог говорил об автоматическом устройстве связи, сориентированном в сторону Солнечной системы еще перед началом вторжения. Оно передавало информацию, которая путешествовала в пространстве почти пять лет, — ровно столько составляло запаздывание сигнала при межзвездных расстояниях.
— Мой мир пал. ИНЫЕ оккупировали его. — Дрог шел, понурив голову. — Уже четыре с половиной года они владеют нашей планетой. Думаю, там все превращено в прах…
— Я разделяю твое горе, — откликнулся Иван. — Но отчаиваться нельзя. На Земле сохранена частица твоего мира, и отсюда придет его возрождение.
— Ты уверен в себе.
— Да, — твердо произнес Иван. — У меня есть основания для уверенности. Мы закончили монтаж основных узлов орбитальной обороны, и…
— А если ИНЫЕ не придут? — внезапно перебил его ксенобианин. — Что, если они откажутся от своих планов нападения на Землю?
— Это вряд ли… — покачал головой Лозин.
— И все-таки ответь, — остановившись, попросил Дрог.
— Тогда мы сами полетим в твой мир, — не колеблясь, произнес Иван. — Ты должен понять — наше будущее лежит там. — Он взглядом указал на небеса за куполом. — Мы не жаждем войны, но среди разумных рас во Вселенной не должен царить закон грубой силы.
— Это единственный мотив?
— Нет. — Лозин внимательно посмотрел на ксенобианина и добавил: — Я усвоил одну истину, Дрог. Вселенная живет по своим законам, которые могут в корне отличаться от наших взглядов на мир.
— И что это значит?
— Это значит только одно: если мы не полетим к звездам, то неизбежно наступит день, когда они вновь сами придут к нам…
Дрог не ответил, а Иван, глядя на небо сквозь дымчатый купол, думал в этот миг о том, что лимит времени, отпущенный им, уже фактически исчерпан.
Пять лет назад пала планета ксенобиан, и это означало, что ИНЫЕ уже на пороге…
Он чувствовал, что готов встретиться с ними лицом к лицу, а потом идти дальше, но не ради войны, а для того, чтобы познать необъятную, льдистую Бездну, проторить для будущих поколений дорогу к новым мирам.
Вселенная холодно ждала, равнодушно взирая на ничтожных существ миллиардами колючих звезд, но Иван не испытывал страха, потому что однажды он поклялся самому себе прожить свою жизнь так, чтобы его сыну или внуку уже никто не смог бы сказать:
