Вадим Полищук - Республиканец 2
Потерпев поражение, и слегка выпустив пар, народ двинулся к Сенату. Ушли, впрочем, далеко не все. Часть собравшихся продолжила пикетирование посольства, развернув самодельные плакаты. «Астенойцы — кровавые ублюдки», самое мягкое определение, которое можно было найти на развернутых полотнищах. Стало ясно, что выходные у республиканского правительства безнадежно испорчены.
Дескин и Эскалера наблюдали за людской рекой, текущей по столичным улицам к Сенату, находясь в офисе, который правительство Сагитториуса продолжало арендовать на пересадочной станции. Эскалера оторвался от экрана коммуникатора.
— По-моему, пора.
Вольдемар кивнул.
— Хотел бы поехать с тобой, но меня там не ждут. Справишься?
— Когда прежнее руководство профсоюза попалось на сговоре с руководством компании, то мне, как новому председателю пришлось успокаивать пять тысяч разъяренных шахтеров. Ничего, справился.
— Здесь не пять тысяч, а около сотни.
— Больше, Вольдемар, намного больше, но это наши сторонники. Кстати, скоро мне надо будет подыскивать нового секретаря.
— Почему?
— У Амаэль задержка.
— Какая задержка? — не понял Дескин.
— Женская.
— Женская?
— Вольдемар, в некоторых вопросах ты настоящий ребенок, но есть высокая вероятность, что в ближайшее время станешь отцом.
— Так значит…
— Вот именно. Оставляю тебя переваривать информацию, а мне пора.
— Я с Вами, я должен ее увидеть.
— Нет. Ты должен быть здесь. И передавать ей я ничего не буду, я не почтовый ящик. Когда увидишь, все скажешь сам. А пока подумай.
Эскалера заторопился, спеша попасть на челнок, идущий в столичный космопорт.
Дескин продолжал следить за новостями по коммуникатору. Около четырех часов после полудня на площади появился пузатый бородач, который сразу захватил импровизированную трибуну. Еще через час через толпу начали пробираться лимузины сенаторов — было срочно назначено внеочередное заседание. Приблизительно в это же время народное возмущение растеклось по всем республиканским планетам и начало выплескиваться за пределы республики. В шесть часов представителя правительства Сагитториуса пригласили на заседание Сената. Площадь взорвалась ликованием.
— Дожми их, Тьер, — вслух произнес Вольдемар, — я в тебя верю.
Около восьми вечера Дескин наткнулся интервью, где управляющий фондом «Помощи жертвам тоталитарных режимов» гордо заявлял, что именно их фонд первым пришел на помощь жителям Сагитториуса и скромно не отрицал, что основным донором фонда является «Астгартус майнинг компании». Дескин тут же связался с офисом компании и попросил возникшую на экране девушку соединить его с председателем совета директоров. Судя по реакции, Фабин находился на рабочем месте.
— Как Вас представить, — поинтересовалась девушка.
Вольдемар домыслил традиционную непристойность, но вслух произнес только.
— Вольдемар Дескин.
Помурыжили его недолго, всего минут десять.
— Здравствуйте, господин Фабин, — расплылся в радушной улыбке Вольдемар.
В ответ председатель пробурчал что-то невнятное, видимо, этому разговору не очень обрадовался.
— Как видите, я держу свое слово, — продолжал цвести Вольдемар, — теперь никому и в голову не придет обвинить Вас в финансировании «пиратской банды Дескина». Только что управляющий фондом рекламировал «Астгартус майнинг» как главного спонсора борьбы Сагитториуса за свою независмость.
— Короче, — прервал поток его красноречия Фабин, — чего Вы хотите?
— Да у нас тут долгов немного накопилось, миллионов на десять. Подкиньте чего-нибудь на бедность. Я думаю, за последние сутки фонд существенно пополнился.
— Даже не представляете на сколько, и деньги продолжают идти. Ваши долги будут оплачены, но впредь по данным вопросам обращайтесь к управляющему. Вы здорово подмочили мою репутацию в глазах коллег, и дальнейшее общение с Вами ее сушке не способствует.
Фабин отключился еще до того, как Вольдемар успел закончить фразу.
— Крайне признателен, господин председатель.
После чего он позволил себе беззвучно рассмеяться и снова прилип к экрану коммуникатора.
Ближе к полуночи Сенат разродился нотой в адрес астенойского правительства. Содержание документа появилось в новостях еще до того, как его физический носитель успел покинуть пределы сенатского здания. Любой, кто хотя бы бегло ознакомился с содержанием ноты, мог бы дать ей однозначную характеристику — ультиматум. Суть его сводилась к следующему: во избежание серьезных последствий, Астене предлагалось в кратчайший срок убраться из системы Каппа Сагитториуса. Срок, отведенный для ответа — двое стандартных суток с момента официального вручения. Конкретные последствия не назывались, но самому неискушенному в политике человеку было понятно, чем все это может закончиться. Так было даже страшнее и непонятнее, к тому же оставляло широкие возможности для маневра. Без внешней поддержки Астены, весовые категории противников были несопоставимы. А в том, что никто не поддержит астенойцев мало кто сомневался.
Вольдемар довольно потер руки, в формулировках чувствовалась рука Эскалеры, но вряд ли общая жесткость ноты была его заслугой. Если бы не внешние обстоятельства, то сенаторы, скорее всего, приняли абсолютно беззубый и ни к чему не обязывающий документ. Вот только собравшихся на площади перед Сенатом людей такая бумажка вряд ли удовлетворит. Накал страстей уже достиг критического значения, и вести свою игру стало очень опасно, оставалось только заигрывать.
Дескин внимательно изучил нужный ему пункт ноты, и начал ковать свой гешефт не отходя от коммуникатора. Связавшись со штабом флота, он попросил дежурного связать его с начальником штаба. Почему-то Вольдемар не сомневался, что в ночь с субботы на воскресенье все флотское командование сидит в своих кабинетах. Олвиц ответил почти сразу, по штабным меркам можно считать мгновенно.
— Добрый вечер, господин контр-адмирал.
— Скорее уже ночь. Что Вы хотели, господин Дескин.
— Я хотел бы обсудить шестой пункт, документа только что принятого уважаемыми сенаторами.
— Срок ультиматума еще не истек, — Олвиц предпочел назвать ноту по ее фактическому содержанию.
— Но Вы же понимаете, для того чтобы ответ был положительным, надо заранее надавить на оппонента… — начал развивать свои мысли Вольдемар.
— Короче, — прервал его Олвиц. — Чего Вы хотите?
— Счастья в жизни хочу, — съязвил Вольдемар, — любви большой и чистой.
— Прекратите ерничать, мы не в цирке. И поосторожнее с любовью, она может принимать разные формы, иногда довольно извращенные.
— Намек понял, — согласился Вольдемар. — Если любви мне от вас не добиться, то хотелось бы получить еще один сторожевой корабль, хотя бы четыре истребителя и два штурмовика в приличном состоянии, а главное малый десантный корабль с полным комплектом средств высадки. Ну и там по мелочи: ракеты, запасные части, топливо.
— А харя не треснет? — возмутился подобной наглостью начальник штаба. — Вы и так уже получили немало.
— Ну да. Списанный сторожевик, который сочли недостойным капремонта, полсотни ракет с истекающим сроком хранения и около сорока тонн уже не нужных вам запчастей. Остальное мы сами подобрали на свалке. Это Вы называете «немало»?
— Где Вы для них экипажи возьмете? — не сдавался Олвиц.
— Найдем, — отрезал Вольдемар, — это наша забота.
Действительно, количество желающих оказать содействие жертве и наказать преступника, превысило все мыслимые пределы. Найти среди них нужных специалистов вполне можно было, чем Рахман сейчас и занимался.
— Хорошо, я посмотрю, что можно сделать, но один я таких вопросов не решаю. До свидания.
— Десантный корабль — обязательно… — успел заявить Вольдемар до отключения канала связи.
К воскресному полудню на пересадочную станцию почти одновременно прибыли министр иностранных дел Сагитториуса со своим секретарем и две хорошие новости. Коалиция независимых официально отмежевалась от всего происходящего в системе Каппа Сагитториуса и заявила, что ни при каких обстоятельствах вмешиваться в происходящие там события не будет. Имперский МИД ограничился заявлением с осуждением действий астенойцев в отношении жителей планеты Сагитториус.
— Редкий случай, — прокомментировал заявление Рахман, — когда текст заявления совпадает с их эмоциями.
— Нет у них никаких эмоций, — не согласился Вольдемар. — Они говорят только то, что им выгодно или то, чего не могут не сказать. Это как раз второй случай.
— Ты думаешь, после этих кадров можно остаться спокойным?
— Можно. Ты не останешься, я не останусь, а они смогут. Не сомневайся.
